Страница 4 из 9
На самом деле Кирсти тоже была музыкантшей. Ей 28 лет. Родилась в карельской семье Ануковых, родители – учителя. На русский манер их фамилия – Андреевы, ибо имя Андрей по-карельски звучит как «Анёкка»…
В Кондопоге есть прекрасный Дворец культуры. В этом дворце есть отличный орган – подарок от существовавшей когда-то Германской Демократической Республики. Но во всей Карелии не было ни одного местного органиста.
Семья Андреевых решила закрыть эту проблему. Девочка была отправлена во Дворец культуры, чтобы сесть за органную клавиатуру. Однако этот рыженький ребёнок был так мал, тщедушен и хрупок, что педагоги Ануковы передумали, дали в руки своей девочке малую скрипку и отправили в музыкальную школу, чтобы хоть со скрипкой дочка стала, так сказать, местным интеллигентом.
После школы Кирсти узнала о сортавальской «Даче композиторов»… Решила окунуться в музыкальный мир огромной страны и отправилась на берег Ладоги.
…Вакантной была только должность повара, и Кирсти встала у плиты. Действительно, она по сию пору лично знает почти всех музыкантов России. Раньше в большинстве здесь были композиторы, теперь – кто победнее – музыковеды, дирижёры, «лабухи», рэперы и эстрадные солисты. И они её знают. Особенно её калитки.
Так и стоит, кормилица, не со скрипкой, а с поварёшкой в руке уже семь лет, вплоть до вчерашнего дня…
… – Серёжа! – кричала вчера в старомодную телефонную трубку Кирсти. – Срочно приезжай, тащи сюда людей. Наш Петрович вышел из ума!
– «Сошёл» с чего?.. Или вышел – куда? – острил молодой человек.
– Чтобы да, так нет… Пьёт!
Что произошло в Сортавале, им предстояло выяснить, так как Кирсти в волнении и панике ничего толком не смогла объяснить. Было понятно только, что «Дачу» собираются ликвидировать или даже сносить.
«Модерновое» по тем довоенным временам здание «Дачи Маннергейма» – стоит вне черты города, севернее, стараясь не соревноваться с архитектурой великого финского зодчего Сааринена, дома которого есть на всём карело-финском пространстве.
Конструкция дома так мудрёна, что по сию пору в нём есть уголки и зоны на гранитном основании Балтийского щита, возможно, таящие какие-то строительные секреты. А если уж кто-то решил развалить это сооружение, то, чтобы остановить это намерение, нужен был компетентный специалист-строитель, т. е. Иван Алексеевич Крылов.
«Дача Маннергейма»
Других кандидатур под рукой у Сергея не было. Плюс наличие транспортного средства – зелёного «КИА» тоже кое-что значило…
Они подъехали к дому, сложенному из гранитных глыб, светлых кирпичей и чёрных, словно копчёных, брёвен. Дом асимметричен, имеет веранды, выступы на двух жилых этажах. Посетителям виден лишь фасад. Обратная сторона здания с хозяйственными пристройками утопает в зелёных зарослях сирени и шиповника, переходящих в парк, а далее – густой сосновый лес.
…Их встретила румяная, рыженькая улыбчивая девушка в спортивном трикотаже, с фигурой пловчихи на средние дистанции. Это и была Кирсти Анукова.
Познакомились. Дождь кончился.
Глянув на окружающую природу, Динара сказала:
– Грибные места!
– Уйдут белые ночи, придут белые грибы, – предположил Крылов.
– Я слышал, финны грибы не едят, – сказал Сергей.
– Не голодали, вот и не едят… – усмехнулся Иван.
– Лисички едят с большим удовольствием… – вставила Кирсти. – Называют «кантарель».
– «Кантарель»… Да, скандинавы их употребляют, даже импортируют… Из Литвы, например, – сказал Иван и пошутил: – а также уважали мухоморы… Но это было давно и это были варяги, викинги, а не финны, не карелы и даже не русские. И всё происходило в этих же скалистых буераках.
– Между прочим, молоденькие шляпки белых, рыжиков, шампиньонов можно есть сырыми, даже класть в салаты. А вот сыроежки сырыми не съедобны, несмотря на такое их название, – горькие и опасные, – заметил Иван и, открыв багажную дверь машины, выпустил Юсси, строго сказав:
– Далеко не уходи…
– И не убежит? – удивилась Динара.
– Автомобильный пёс… С рождения должен был стать транспортным средством. Всю жизнь мечтает об упряжке и об опытном каюре… А какой я каюр!..
…Путешественники в сопровождении Кирсти двинулись по парковой тропинке.
– А здесь стоят наши «теплушки», или «землянки» – все композиторы их по-разному называют… А это моя избушка… – Кирсти показала на аккуратный павильон.
…Угол одного из деревянных павильонов рядом с основным гранитным домом был зачем-то разворочен. Между деревьями бродили молчаливые южане. Мужчины в ветровках и светло-серых халатах, а женщины (там были и женщины) почему-то в пёстрых шалях и плиссированных белых юбках.
– Финские цыгане… – тихо объяснила Кирсти.
– Нерастворимый народ, – сказал архитектор. – Это вам не кофе, это – цыгане.
– Серёжа, – в голосе Кирсти звучало отчаяние, – ты только посмотри, что происходит.
Десяток музыкальных инструментов – пианино был в беспорядке сгружен на старый склад, чтобы, как сказала Кирсти, их не повредил грибок.
В середине парка стоял просторный коттедж. Они подошли к нему.
– Это «Секретарская дача» – для начальства Союза композиторов.
Внутри всё стояло на месте. Рояль, пюпитры, письменный стол и мягкая мебель карельской берёзы…
– Когда Дмитрий Дмитриевич Шостакович стал секретарём союза, он часто приезжал сюда осенью на белой «Волге», когда бывал в Ленинграде. С ним всегда была его старшая сестра Мария Дмитриевна Дидерих.
– Дидерих? – оживился Сергей.
– Да… По мужу… Баронесса. Солила грибы в своих эмалированных вёдрах. Предпочитала белые грузди… А грузди ей находил Моцарт…
– Моцарт?! – ещё больше изумилась Динара. – Амадей?
– Нет… Волкодав. Когда Шостаковичи перестали приезжать, он исчез… Всё это было ещё до меня… Может быть, сказки, а может быть, и не сказки, – закончила экскурсию Кирсти.
Иван и Динара стояли молча.
– Вы думаете, это мистика!.. Я во всё это поверил ещё в прошлом году, – Сергей поддержал свою подругу.
«Тараканы» в голове Седого… В ней благополучно уживались немецкий «орднунг» и постоянное душевное беспокойство, которым он заразился, занимаясь музыкальными экспериментами Арнольда Шёнберга. Известно, что австрийский композитор всю жизнь страдал фобией. Его преследовала цифра «13». Он родился тринадцатого числа. Ждал смерти каждого тринадцатого дня… И умер за тринадцать минут до полуночи в возрасте 76 лет, чётко делимом на тринадцать долей… Это доверие ко всему странному, необъяснимому передалось и нашему композитору-авангардисту.
– С Австрией, действительно, связано много загадочного, – заметил Иван. – Например, в её национальном древнем государственном гербе – СЕРП и МОЛОТ!
Он засмеялся, и стало ясно, что ещё в одном деле он прекрасно разбирается – в геральдике, или гербоведении.
Они стояли возле круглой печки-«голландки».
– Вот его заветная вьюшка… – показала Кирсти. – Дмитрий Дмитриевич её слушал.
Дмитрий ШОСТАКОВИЧ
Герб СССР
– Заветную вьюшку?..
– Я знаю, что он слушал печную трубу, её мотивы… Тишину надо слушать… Здесь замечательная тишина, драгоценная.
– Была… – добавил Седой. – Я помню… И ты, дорогая, я вижу, помнишь?
– Перестань! – она отмахнулась.
Композитор приложил ухо к вьюшке на печной трубе, пожал плечами:
– Там, по-моему, просто вода журчит, водопровод рядом… – он обнял девушку за плечи и поцеловал в висок. – Фантазёрка…
Из всех этих подробностей складывалось впечатление, что Кирсти просто соскучилась по Серёже и выманила его сюда на главный финно-угорский праздник Юханнус (Иванов день), до которого осталось меньше недели.