Страница 19 из 20
Того же мнения, по-видимому, держался и Каннинг, хоть он, конечно, и надеялся, и предпочел бы обойтись без этой «честной» победы. При известном ему своекорыстно-миролюбивом настроении английского общества, он предвидел, что за эту «честную» победу поплатится своим портфелем, которым дорожил как средством проводить свою политическую систему, которая, по его убеждению, была единою вполне согласною и с честью, и с интересами Англии. Влиянием его не только доблестный проводник его политики, Кодрингтон, но и граф Гейден и де Риньи были почтены орденом Бани. Что это свидетельство признательности Великобритании к трем героям Наварина стоило Каннингу немало труда, можно судить уже по первому возгласу короля при получении известия о «честной» победе: «Какое неожиданное событие!» Если в английском обществе преобладала и тогда узкосердая корысть и близорукая зависть к России, то в высших правительственных сферах ее господствовали рутинные убеждения в весьма нелестной для Англии «тождественности» интересов Великобритании с ее «исконным союзником», Турцией. «Из мер, принятых для осуществления договора, – писали Кодрингтону в официальном предостережении, – совершенною неожиданностью для его величества было столкновение в Наваринском порте между флотами договорившихся держав и Оттоманской Порты. Невзирая на доблесть, обнаруженную соединенным флотом, его величеству прискорбно, что суждено было случиться такому столкновению с морскою силою исконного союзника Англии; но его величество все же доверчиво уповает, что это нежелательное событие не будет сопровождено дальнейшими враждебными действиями и не помешает несогласиям между Портою и Грециею уладиться миролюбиво»…
В этих строках, очевидно, уже выказывалась политическая программа, диаметрально противоположная той, какую проводил Каннинг. Так думал и Кодрингтон. «Когда Англия, Франция и Россия, – писал он в своей книге[40], – несмотря на различие своих интересов, соединились в июльском договоре, тогда охранять их взаимные выгоды могло – согласие, вредить им – разобщение. Первою сошла с общого пути Англия, когда король ее в своей речи назвал Наваринскую битву «неожиданностью» (unotward event). В этих словах звучало уже уклонение. Они породили недоверие к России, подозрения ко Франции и подстрекнули Турцию к сопротивлению». Справедливость этих воззрений доказывается дальнейшими событиями, подтвердившими предчувствия Каннинга. «Честная» победа вызвала министерский кризис. По понятиям того времени, политика Каннинга, как противоречащая традициям Англии в ее исконных отношениях к Порте, считалась просто революционною. С падением министерства вигов явилось у кормила правления министерство тори, с герцогом Веллингтоном во главе. Вскоре за тем, 29 января 1828 года, эпитет «неожиданность» поднял целую бурю в обеих палатах английского парламента. В верхней палате лорд Морпет, энергически восставая против него, сказал: «Министры могли бы выбрать какое-нибудь другое выражение относительно победы, исполнившей радостью сердце каждого приверженца свободы. Слово неожиданность неверно и несправедливо, это один из самых оскорбительных эпитетов, каким только могли снабдить министров их поиски в словаре английского языка». «Могу лишь скорбеть, – присовокупил другой защитник Каннинга и Кодрингтона, лорд Голланд, – об употреблении слова неожиданность по поводу Наваринской битвы. Если этим выражением хотели сказать, что Наваринский бой послужит помехой независимости греков, то не могу сказать, чтобы оно было употреблено кстати и справедливо; я думаю, напротив, что эта битва содействует освобождению Греции и ускорит его, что она также шаг – и великий шаг – к умиротворению Европы».
Лорд Голланд говорил правду. Если бы Англия и Франция продолжали идти об руку с Россией так же чистосердно, как шли с нею эскадры их в Наваринской бухте в незабвенный день 8 октября 1827 года, то нет сомнения, что проученная в этот день по заслугам, испуганная и упавшая духом Порта и не думала бы более ни о каком сопротивлении. В этом был убежден и Кодрингтон, как видно из его письма к генерал-адмиралу, герцогу Кларенскому, от 28 февраля 1828 года, в котором сказано, что если он и «ошибся в своем ожидании, будто Порта покорится после Наваринской битвы», то единственно потому, что он «рассчитывал, что будут приняты и меры побуждения ее к тому. Г. Стрэтфорд Каннинг говорил капитану Гамильтону, что битва эта не имела никакого влияния: напротив, никогда к замечаниям послов не были так внимательны в Константинополе, как именно по получении известий о ней».
Убеждение Кодрингтона вполне разделял и петербургский кабинет: единственное средство сломить исконную строптивость Порты находил он в том, чтобы немедленно воспользоваться подавляющим впечатлением наваринского погрома и продолжать относительно Порты тот энергический образ действия, которого первый почин увенчался вовеки неувядаемыми лаврами Наварина. Но замечательны при этом иллюзии и нашей дипломатии. «Вы можете быть уверены (!!), – писал граф Нессельроде 7 (19) января 1828 года Гейдену, – что ни один из трех дворов не уступит пред последствиями разрыва с Портой, что ни один из них не поколеблется придать своим действиям энергический характер». На основании этого курьезного убеждения, свидетельствующего о том, до какой степени наша дипломатия и тогда все видела в розовом свете, тем же документом предписывалось Гейдену «считать отношения России с Портой окончательно прерванными без объявления, однако, открытой, войны между обоими государствами», идти в Архипелаг со всеми судами, которыми он мог располагать, и принять в руководство, что «эскадра по-прежнему назначена на основании добавочных протоколов к Лондонскому договору, для воспрепятствования всякому прибытию войск, кораблей, военных снарядов и съестных припасов на острова и берега Архипелага… Турецкие и нейтральные суда, не обращающие внимания на представленный им ультиматум, должны быть отражаемы силой… Нам кажется полезным предложить Ибрагим-паше средства к возвращению в Египет под конвоем соединенных флотов… Вы должны увещаниями склонять греков к единодушию и внушать им сознание в необходимость центральной власти… Если в сообщаемых вам князем Ливеном инструкциях, условленных между этим послом и уполномоченными Англии и Франции, будет немедленная блокада Дарданелл… то вы должны исполнять все желания сэра Кодрингтона»… В заключение этих наставлений граф Нессельроде конфиденциально сообщал Гейдену: «Все получаемые из Лондона и Парижа сведения, а также отправленные сэру Кодрингтону подкрепления заставляют нас полагать, что Англия будет действовать настойчиво и что, может быть, сэр Кодрингтон подучил приказание силою пробиться чрез Дарданеллы и подойти к стенам Сераля, дабы принудить султана подписать мир»… Само собою разумеется, что Гейдену, в таком случае, предписывалось «следовать за Кодрингтоном в этой опасной экспедиции», с тем чтобы «несколько судов императорской эскадры проникли с английским флотом, во что бы то ни стало (подчеркнуто в подлиннике), до самой столицы Оттоманской империи»…
Но как в 1876 году, в Кремле, по возвращении государя императора из Ливадии, так и в цитованной депеше 1828 года, единым царственным словом исправились все нескончаемые ошибки, все наивные предположения и несбыточные надежды дипломатии. «Каков бы ни был в Лондоне и Париже прием нашим «предложениям», – присовокуплял в конце депеши граф Нессельроде, – государь решился принять меры, требуемые для исполнения трактата от 6 июня, и прибегнуть для этого к силе оружия». Вопреки фальшивым сведениям и убеждениям дипломатии, государь обладал полным сознанием истины, и если Англия и Франция могли находить согласным со своими интересами предаваться относительно Наварина настоящей пенелопиной работе и напрягать все силы, дабы уничтожить плоды геройства своих сынов, то русский царь не находил согласным ни с честью, ни с интересами России, чтобы пролитая в Наварине русская кровь осталась бесплодной. Действительно, если на Англию нечего было рассчитывать после Наваринской битвы, то и на Францию Россия также не могла с тех пор возлагать никаких надежд. Правда, общественное мнение Франции отозвалось с неудержимым восторгом на победу; с другой стороны, само правительство поспешило прислать и Кодрингтону, и Гейдену, и де Риньи орден Св. Людовика Большого креста. Но хоть и нельзя отрицать некоторой искренности восторженных заявлений французской публики, при всем том нет сомнения, что в основании той торжественности, какою были обстановлены все эти заявления, значительную роль играло свойственное французам оппозиционное фрондерство, так как публике чуялось, что эти манифестации приходятся далеко не по вкусу правительству. Под влиянием такого предчувствия оппозиция поспешила сделать из «греческого вопроса» орудие парламентской агитации. Она потребовала особого кредита для вспоможения грекам: после некоторых колебаний министерство уступило ей 500 000 франков, «pour faire la part du feu»[41], как выражался де Риньи, подтрунивая над этой уступкой.
40
Книга Кодрингтона. Т. II. С. 367.
41
Поделиться огоньком, дать прикурить (фр.). (Примеч. ред.)