Страница 15 из 20
Прямодушный и энергический адмирал не имел и не хотел иметь понятия о дипломатическом двуличии и даже двуязычии. Что говорил он за глаза, то повторял и в глаза. Из письма его, от 19 сентября 1827 г., к командиру австрийских военных судов Наваринского залива видно, что, в виду враждебного расположения австрийцев к Греции, вице-адмиралу пришлось предупреждать их о необходимости, в которую он может быть поставлен, – «не делать никакого различия между австрийскими судами и турецкими». Вскоре за тем таким же образом принужден был поступить относительно командира австрийской эскадры, графа Дандоло, и русский герой Наварина, Гейден. И Кодрингтон и Гейден одинаково понимали, что где идет речь о чести знамени и о крови соотечественников, там у честного человека нет и не должно быть места для малодушных дипломатических кривляний…
Между тем господствовавшие в последнее время предыдущего царствования дипломатические влияния иностранных государственных людей уже приносили свои естественные плоды. Ободренная, подзадоренная бесконечным долготерпением русского правительства до Николая Павловича, и принимая его терпеливость за признак слабости и военной неспособности России, за сознание самого правительства, что Россия не полагается ни на свою армию, ни даже на свой народ, Порта серьезно отдалась упованию в возможность разом отплатить России за понесенные от нее бесчисленные поражения. Она стала готовиться к войне. Мало того, она безусловно отвергала все предложения посредничества европейских держав для прекращения ее борьбы с греками, хоть и понимала очень хорошо, что рано или поздно эта борьба неминуемо навлечет на нее войну с Россией. Угрозам же держав, даже весьма серьезным военным демонстрациям их, она не придавала ни значения, ни даже веры. По слухам того времени, в таком пренебрежении к угрозам Франции и Англии поддерживала Турцию австрийская дипломатия, которую впоследствии и русская дипломатия не раз укоряла в подстрекании Порты. Во всяком случае верно то, что, не обращая никакого внимания на присутствие английского и французского флотов в Архипелаге, Порта как будто с нетерпением ожидала известия именно о начале военных действий.
Ознакомившись с главными актерами и компарсами (исполнитель немой роли. – Примеч. ред.) предстоящей потрясающей кровавой драмы, небезынтересно взглянуть на состояние того из трех грозных факторов Наваринского побоища, который один близок нашему сердцу: на вверенную контр-адмиралу графу Гейдену русскую эскадру. Знаток дела Кодрингтон писал о ней следующее: «13 (1) октября утром сошлись мы с русскою эскадрой, а затем с французскою. Вечером французская эскадра пошла к Занте, а мы, вместе с русскими, продолжали свой путь к Наварину… Русские суда все такие чистенькие и, думаю, в весьма хорошем порядке. Многие из русских офицеров хорошо говорят по-английски, некоторые из них служили волонтерами в английском флоте во время войны… Все русские суда кажется совершенно новы, и так как медная обшивка их с иголочки, то и имеет прелестный темно-розовый цвет, что много содействует красивой внешности судов». Жене своей Кодрингтон, в письме от 15 (3) октября, передавал в следующих выражениях заключения, выводимые им из более обстоятельного осмотра эскадры Гейдена: «Русский флот, по-видимому, находится в хорошем боевом состоянии, хорошо управляем и расположен охотно идти с нами рука в руку повсюду. Граф Гейден точно из наших: скромен, искренен и рад действовать под моим начальством»[26]. Не менее лестно отзывается о русской эскадре, даже по прибытии ее в Неаполь после многолетняго плавания, жестокой битвы и опасных крейсерств, – другой известный знаток дела, адмирал Коллингвуд, который считал просто невозможностью блестящим образом исполненную контр-адмиралом Ракордом зимнюю блокаду Дарданелльского пролива. С своей стороны русский посол граф Рибопьер, в письме Гейдену от 6 апреля 1829 года, отзывался: «Ваши все офицеры, и даже их экипажи держали себя здесь превосходно: считаю долгом засвидетельствовать это вашему превосходительству». «Я забыл сообщить вам, – приписывал г. де Рибопьер в письме Гейдену из Неаполя, от 7/19 января, – что, отплыв из Пароса двумя сутками позднее Гильемино[27] и одними сутками позднее Стрэтфорда Каннинга, я опередил их обоих. Да здравствует эскадра вашего сиятельства!»[28]
Всего замечательнее впечатление, которое, по словам Гарри Кодрингтона, сына знаменитого адмирала, производила русская эскадра на турок за три дня до Наваринской битвы. «Любопытно было наблюдать, – писал 15 (3) октября своей матери Гарри, – как турки удалялись от русских судов и держались нашей подветренной стороны. Когда русские суда приближались к ним, они тотчас же сторонились и бежали на нашу сторону: что-то зловещее виделось им в русских судах».
Зловещее предчувствие не обмануло турок. Пять дней спустя наваринская победа оправдала и бессознательный страх, внушаемый им русскою эскадрой, и лестное как для всего русского флота, так и для тогдашнего русского морского министра адмирала Моллера, мнение о ней имевших с нею дело, и даже такого знатока, как Кодрингтон…
Такова, в общих чертах, политическая и военная обстановка нашей эскадры по соединении ее с союзниками 13 (1) октября 1827 года. Взаимные отношения трех союзных эскадр, с одной стороны, турецко-египетской – с другой, австрийской между этими двумя главными факторами с третьей – были самые напряженные, даже самые ненормальные. Державы, которым принадлежали все пять эскадр, состояли между собою в мире; в Англии, во Франции и в Австрии правительства были уверены, что дело и так обойдется без кровопролития; весьма вероятно, что в Петербурге на этот вопрос смотрели более серьезно, хотя все еще не теряли надежды на мирный исход: в одном Константинополе, как уже сказано, твердо и решительно рассчитывали на неминуемое, близкое и счастливое для Турции кровавое разрешение целых шесть лет тяготеющей над ней ожесточенной борьбы не только с греками, но и с большею частью пограничных христианских населений империи. Итак – первая аномалия: из пяти великих держав, которых флаги развевались в Эгейском и Ионическом морях, именно та одна рассчитывала на войну как на счастливое событие, которая более всех должна была ее опасаться. Но еще рельефнее выступает другая аномалия: пока все эти державы состояли между собою, по-видимому, в наилучших отношениях, пока послы их преспокойно, дружественно сходились в Константинополе, английская, русская и французская эскадры заявляли турецкой настоящие ультиматумы, австрийская эскадра дерзко-вызывательным образом действий назойливо перечила всем инструкциям союзников, ежедневно на их глазах нарушая законы нейтралитета оказываемыми ею туркам услугами: а главнокомандующий союзною эскадрой отвечал на все это австрийцам таким же ультиматумом, с каким обращался и к туркам…
Как и следовало ожидать, черезчур натянутые дипломатией струны рано или поздно должны были лопнуть, и лопнуть со взрывом. И вот, ровно через неделю по соединении союзных флотов, 8 (20) октября 1827 года, словно тысячами громовых ударов на целые четыре часа Наваринская бухта превратилась в ад…
Глава III
Наваринский разгром
Начальник русской эскадры, граф Л.П. Гейден, в донесении своем о Наваринском бое описывает знаменитое сражение 8/20 октября 1827 года следующим образом:
«При первом свидании с вице-адмиралом Кодрингтоном, я с удивлением узнал, каким вероломным образом Ибрагим-паша, за несколько дней пред тем, нарушил данное им обязательство[29] наблюдать перемирие до получения от своего правительства предписаний, – обязательство, в уважение коего союзные адмиралы не только сняли блокаду Наварина, но и обещали препятствовать покушению греческого флота сделать замышляемую высадку на берегах Албании.
26
Книга Кодрингтона. Т. II. С. 52.
27
Французский посол в Константинополе.
28
Из подлинников, сохранившихся у наследников наваринского героя. См. Приложения.
29
29 Для разъяснения обстоятельств, на которые ссылается начальник русской эскадры, приводим из «Memoir of the life of admiral Sir E. Codrington» следующие любопытные сведения. Вo время конференции, происходившей в Наварине 25 сентября 1827 года между Кодрингтоном, де Риньи и Ибрагимом, адмиралы, после обычных восточных приветствий, объяснили паше, что по трактату, подписанному Англией, Францией и Россией, становится настоятельно необходимым прекратить всякий подвоз подкреплений в людях, лошадях и т. д., назначенных для действий против Греции и подходящих из Турции или Африки; вместе с тем, чтобы показать прямодушие, на котором адмиралы желали бы установить свои отношения с нашею, они прочли ему in extenso (полностью. – Ред.) те части своих инструкций, которые относились до предмета конференции. Ибрагим отвечал: адмиралам должно быть известно, что он солдат как они, и что повиноваться получаемым приказаниям его неуклонный долг; что ему предписано атаковать Гидру и что он должен исполнить это повеление; что его роль – действовать, а не вести переговоры, и потому он предлагает адмиралам обратиться к великому визирю для дипломатических сношений по настоящему делу. Адмиралы отозвались, что им известно, каковы должны быть чувства храброго человека в подобных обстоятельствах и что они рады возможности поздравить его с тем, что пред ним стоит сила, которой невозможно сопротивляться. Они напомнили ему, что если он двинется в море – они должны будут привести данные им инструкции в исполнение, если же он будет противиться силою, то последует полное истребление его флота. Паша наконец согласился приостановить, на свой страх, все операции морских и сухопутных сил египетской экспедиции, до тех пор пока не получит ответных депеш из Константинополя и Александрии на запросы, которые он немедленно же туда отправит; до тех же пор экспедиция будет стоять у Наварина. Он в то же время просил дозволения отправить два пакетбота: один в Александрию, другой в Превизу, на что адмиралы тотчас согласились. Сын сэра Э. Кодрингтона, служивший под командою отца мичманом, Гарри Кодрингтон, рассказывая в письме к своей сестре Джани, от 25 сентября, о той же конференции адмиралов с Ибрагим-пашою, на которой и он находился в свите отца, прибавляет (С. 16): «Насилу, наконец, удалось уломать Ибрагима, он не раз подтрунивал и выразился напоследок так: «Nous n’avons d’autres marchandises à bord de nos vaisseaux que les balles et la poudre à canon» (фр. «Из товаров на борту наших кораблей имеются только ядра и порох». – Ред.), на что де Риньи с некоторою живостью отвечал: «Et nous les avons aussi (фр. «У нас тоже». – Ред.): пожалуй, можем некоторыми поменяться, да еще дать вам добрую придачу!»