Страница 13 из 20
Несколько дней спустя, именно 30 мая, удостоилось высочайшего утверждения «наставление адмиралу Сенявину». В наставлении указывалось, что по прибытии эскадры из Кронштадта в Портсмут, по предварительном сношении с нашим послом в Лондоне, адмирал Сенявин должен отделить от эскадры, по собственному выбору, 4 линейных корабля, 4 фрегата и 2 брига для составления особой эскадры под командою контр-адмирала графа Логина Петровича Гейдена. Будущей эскадре графа Гейдена предписывалось: получив от князя Ливена предписание о времени выхода из Портсмута, отправиться в Средиземное море для оказания защиты и покровительства русской торговле в Архипелаге, наблюдая строгий нейтралитет в войне между турками и греками. К счастью, эта первоначальная весьма ограниченная цель назначения эскадры была вскоре значительно расширена вследствие изменившихся политических обстоятельств: ввиду лондонского договора 6 июня, русской флотилии пришлось войти в состав соединенного флота для защиты греков от нападений египетско-турецких морских и сухопутных сил.
Эскадра адмирала Сенявина еще стояла на Кронштадтском рейде, как вдруг, в полночь на 10 июня, император Николай Павлович приехал на корабль «Азов». Ночным сигналом было приказано сняться, начиная с передовых подветренных судов, и вскоре весь флот был уже под парусами. С восходом солнца, на «Азове» подняли штандарт, означавший, что государь лично предводительствует флотом… Гром пушек с судов и крепостных верков радостно приветствовал это известие, и эскадра, пользуясь легким попутным ветром, двинулась вперед…
«Куда идем: на маневры или в далекое море, – думалось морякам. – А если в далекое море, то по какому направлению? Посылают ли нас в Америку помогать испанцам, как толкуют в Кронштадте, или же нас посылают сразиться за нашу веру вместе с греками?»
После маневров под Красною Горкою на корабле «Азов» подняли сигнал общего богослужения. Государь присутствовал при совершении напутственного молебствия и затем, прощаясь с эскадрою, произнес заветные для нее слова: «Надеюсь, что в случае каких-либо военных действий, поступлено будет с неприятелем по-русски».
Это и было началом знаменитого похода русского флота за неувядаемыми наваринскими лаврами…
Глава II
Перед Наварином
Не дожидаясь заключения Лондонского протокола, петербургский кабинет отправил 1 июля графу Гейдену новые инструкции, значительно отступавшие от первоначально вмененного ему в обязанность безусловного нейтралитета. Как уже известно, единодушным избранием своих соотечественников граф Каподистрия был назначен в президенты временного греческого правительства. Избрание это, по примеру России, было одобрено и прочими державами. По примеру же России державы решили вступить с президентом в прямые сношения. Графу Каподистрии, как сказано в высочайшем рескрипте Гейдену, были даны «особые повеления, касательно пособий», которые должно «немедленно доставить грекам». Сверх того, в распоряжение президента Греции отправлялся русский военный бриг «Ахиллес».
Но эта знаменательная перемена в характере инструкций Гейдену не ограничивалась политическими мерами и денежными пособиями. Еще рельефнее выражалось ее значение в предписанных ею мероприятиях чисто военного свойства. Лондонскою конференцией, как известно, было постановлено предложить «воюющим сторонам» посредничество трех держав, для замирения на основаниях принятых еще петербургскою конференцией. Мирным переговорам должно было предшествовать немедленное заключение перемирия. Чтобы убедить греков в необходимости принять посредничество, из Петербурга были посланы особые указания президенту Греции, а к эскадре Гейдена был прикомандирован из Министерства иностранных дел статский советник Катакази, владеющий греческим языком и, как природный грек, близко знакомый с делами своих соотечественников. В случае отказа последних принять предложение держав союзным эскадрам предписывалось просто наблюдать за соблюдением перемирия, не принимая, однако, участия во враждебных действиях воюющих. Что же касается Порты, то на случай, если бы она отвергла предлагаемое посредничество, или не приняла его в месячный срок (измененный в последствии в двухнедельный), – договаривавшиеся державы должны были «обращаться с греками как с друзьями, не принимая, однако, участия в военных действиях», хотя при этом эскадрам вменялось в обязанность противиться прибытию в Грецию или в Архипелаг «всякого подкрепления, состоящего из турецких и египетских воинов и военных снарядов». Но каким образом «противиться» без принятия «участия в военных действиях»? Не говоря уж о турецких судах, что делать с нейтральными, подвозящими туркам, как делали то австрийцы, «воинов и военные снаряды»? Весьма справедливо говорил впоследствии командир французской эскадры контр-адмирал де Риньи, что ни протокол, ни основанные на нем инструкции не давали ему права «делать распоряжения о задержании нейтральных судов. Останавливать их словами – сколько угодно; но если военное судно, австрийское или иное, спросило бы: по какому праву? – я не нашелся бы что отвечать», – писал он…[17] Вопреки настояниям русского правительства, велемудрая дипломатия, избегая ясного, определительного указания, предпочла оставить открытым этот источник недоразумений, сомнений и колебаний в деле, в котором всякое недоразумение могло либо разразиться громовым ударом, либо привести к тому, что все торжественно предписываемые меры останутся мертвою буквой. События доказали, что именно на этот последний результат и рассчитывала западная дипломатия, предоставляя командирам эскадр произвольное толкование данных инструкций, а себе – возможность, если понадобится, сложить ответственность «с больной головы на здоровую». Предписание же решительных, но легко обходимых мер со стороны западной дипломатии очевидно не имело иного основания, как удовлетворить настояниям России в надежде заслужить ее доверие, чтобы тем вернее «взять ее за руку» и повести согласно своим собственным видам.
А русское правительство смотрело на все совсем иначе: именно с точки зрения вполне честной. Это видно уж из того, что на случай отказа Порты, соединенным эскадрам (гласило уже приведенное высочайшее повеление) «предназначено наблюдать строгое крейсирование таким образом, чтобы силою воспрепятствовать всякому покушению выслать в море, как из турецких владений, так и из Египта, какое-либо вспомоществование, войсками, или судами, или припасами против греческих сил на море или мест ими занимаемых»… В отношении действительности предписываемых относительно Порты понудительных мер западные дипломаты выражали полное доверие. Даже предположение о недостаточности этих мер допускали они лишь с оговоркой, что осуществление его может случиться только «вопреки всякому ожиданию». Но император Николай, предусматривая уже тогда, что одному крейсерству не сломить упорство Порты, присовокуплял: «Я предложил даже державам (Франции и Англии) превратить предполагаемое крейсерство, буде оно окажется недостаточным для желаемой цели, в действительную блокаду Дарданелльского пролива, между тем как таковая же блокада может быть учреждена и со стороны Черного моря»…
И точно, командир нашего Черноморского флота, адмирал Грейг, с постоянно отличавшими его глубоким знанием дела, энергией и усердием, уже приготовлял вверенные ему морские силы к немедленному отплытию из Севастополя, по первому приказанию из Петербурга…
Между тем энергия русского правительства не остывала. Вопреки двусмысленным условиям Лондонского протокола, она успела вызвать, особенно со стороны Англии, заявление весьма категорического свойства, которым устранялась двуличность указаний договора. Правда, это заявление шло уже не из Лондона, а из Стамбула. Сэр Стрэтфорд Каннинг был переведен из Петербурга в Константинополь именно в доказательство неизменных сочувствий лондонского кабинета к Порте. Однако на постановленные Кодрингтоном вопросы даже этот ревностный приверженец Порты отвечал 1 сентября 1827 года: «Хотя не следует принимать враждебных мер и хотя союзные правительства желают избежать всего, что могло бы повести к войне, тем не менее в случае надобности прибытие турецких подкреплений должно быть в конце концов предупреждено силою, и если бы все другие средства были истощены, то пушечными выстрелами»… Таким образом, вполне оправдывается решимость командира английской эскадры, сэра Э. Кодрингтона, стать всего с 3 линейными кораблями пред островом Гидрою и, в случае надобности, противодействовать силою всему соединенному турецкому и египетскому флоту. Французская эскадра находилась в это время у Милоса; русская – еще не приходила…[18]
17
См. Приложения.
18
Книга Кодрингтона. Т. I. С. 450–451.