Начало и Конец

— Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде, а сорадуется истине; всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит. Любовь никогда не перестаёт, хотя и пророчества прекратятся, и знание упразднится. — Он вздрогнул явствено, а она продолжила, проведя пальцами по его лицу. — У людей есть любовь, Бен. И это перевешивает все злодеяния человеческого рода. — Она убрала руку, и судорожно выдохнув, вытерла все еще мокрое лицо о его кофту, а потом отступила на шаг. — Он пожертвовал собой ради любви.

Бен глубоко вдохнул и отвел глаза. Не глядя на нее, тихо спросил:

— А почему это делаешь ты?

Рей пожала плечами с грустной улыбкой и засунула руки в карманы. Помимо картонного стаканчика, там обнаружилась невесть откуда взявшаяся макаронина. Рей вытащила ее и вместо того, чтобы выбросить, принялась катать на ладони, пока та не свилась в колечко. Рей усмехнулась и подняла на него глаза.

— Потому что могу. — Сказала просто и протянула ему ладошку с макарониной. — Похоже?

Бен нахмурился, а потом резко втянул в себя воздух. Севшим от возмущения голосом вопросил, сверкая глазами:

— На меня? Это?

Рей кивнула, с самым невинным видом закусив губу. Бен несколько мгновений стоял перед ней, раздувая ноздри, трепеща от праведного гнева, а потом резко вскинул руку, коснувшись пальцами ее лба.

Нечто невыносимо огромное, всеохватывающее, абсолютное возникло перед ее глазами. Рей, казалось, видела одновременно и фрагменты, и целое. Сознание затопило расплавленное золото, разум безуспешно силился интерпретировать звуки, что были чем угодно, только не шипением… Ей казалось, что ее мозг вот-вот взорвется, не в силах совладать с этой мощью.

Рей то чудилось, что она кричит, надрывая легкие, то, будто она замерла, растворяясь безмолвно в агонии. А потом все прошло. Так же резко, как и началось. Ничего не болело, ей было легко и спокойно. Отовсюду слышалось пение птиц, легкий ветерок доносил запах зелени и свежей выпечки. Рей счастливо улыбнулась тому, кто держал ее на руках…

А потом моргнула и все пропало. Она дернулась и Бен торопливо опустил ее на землю. Рей все же пошатнулась, и выбросив вперед руку, уперлась ему в грудь и некоторое время просто дышала, пытаясь прийти в себя. Первой мыслью было «да как он мог!», а потом она вспомнила грязную макаронину на своей руке и сама на себя разозлилась. И как она только посмела?!

— Наглядно. — Только и сказала, отдышавшись. Убрала руку и, встретившись с ним глазами, проговорила. — Прости.

Он только дернул плечом в ответ, не отводя от нее обеспокоенного взгляда.

— Я показал тебе лишь небольшую часть того, чем являюсь. — Он не хвалился, говорил как-то растерянно. — Думал, что твое сознание сможет справиться. — Он протянул руку и погладил ее по голове, проговорив с искренним изумлением. — Я не знал, что люди такие хрупкие. Прости, Рей. За то что причинил тебе боль.

Она улыбнулась, но ответить не успела. Он резко убрал руку, и нахмурившись, посмотрел в сторону. Несколько раз вдохнул, будто принюхиваясь, и, наконец, снова глянул на нее, сузив глаза.

— Пора. Твоя мать пробудилась.

Рей понадеялась, что холодок, который пробежал по ее спине при этих его словах, был простым лесным сквозняком.

========== Хронометр ==========

Феноменальное чувство времени было исключительной чертой Рей. Отец, бывало, говаривал, смеясь, что у неё, ко всем прочим человеческим органам, ещё и хронометр внутренний прилагается: Рей не носила часов, и при этом никогда не опаздывала.

Было у хронометра и другое свойство. В стрессовых ситуациях у Рей словно секундомер в мозгу врубался: цокцокцок, — Рей открывает дверь очередной съёмной лачуги женщине-полицейскому, — цокцокцок, — девушка нам очень жаль, но ваш отец погиб, нужно ехать на опознание, — цокцокцок, — не хватает денег на кремацию, — цокцокцок — прах уже в воздухе над парком, как он и хотел; ветер разносит серое месиво, хуже было бы, если бы все это просто осыпалось на землю, — цокцокцок, — Ункар прижал её лицом к стене в тёмной подсобке, — цокцокцок, — полицейский пинает её, заснувшую в зале ожидания: вали отсюда, шалава, — цокцокцок, — темнота клубится в каменном зале, у темноты глаза змеи, — цок…

— Рей!

Она не знала, как оказалась около дерева, хватая ртом воздух, не видя ничего вокруг. Бен держал её лицо в ладонях и, безуспешно пытаясь поймать её взгляд, настойчиво звал по имени.

— Что с тобой? — в его глазах искреннее беспокойство, недоумение, страх даже. Боится, что это из-за того, что он ей показал, как он там говорил, — люди же такие хрупкие…

Рей откидывает голову назад, впечатываясь затылком в жесткую кору дерева, смотрит сквозь крону в небо: сочный зелёный, голубой, белый, золотой…

— Бен, когда жертва будет принесена, что станет с тобой? — Рей старается словить на щеку солнечный зайчик, но тот все время ускользает, — ветер играет с листвой, никакого постоянства. Наконец ей это удаётся, и Рей на секунду зажмуривается, чувствуя блаженное тепло на своём лице, а в следующую, — уже смотрит в тёмные глаза прямо перед собой. Бен молчит и взгляд его тяжелеет.

— Я тебе уже говорил, Рей, я — начало и конец, я буду все…

Рей бьет его в грудь раскрытой ладонью.

— Я спрашиваю не про Великого спящего, — она прижала руку как раз напротив сердца, — чувствует его бешеный перестук, в унисон со своим. — Что. Станет. С. Тобой. Бен. — Рей словно втискивает каждое слово ему под рёбра. — Великий спящий не слушал песен уличного музыканта, не спал со мной ночью в обнимку, не ел моей стряпни… Это был ты, Бен. Ты разбил себе голову, ты мёрз, ты злился и смущался. Ты утешал меня, когда я плакала. Я хочу знать, что будет с тобой.

Рей и сейчас плачет, потому что цокцокцок уже гуляет бесплотным эхом в голове. Она чувствует, знает…

— Я умру. Я больше не буду нужен.

Цокцокцокцокцокцок

Рей закрывает глаза и снова стукается затылком о дерево, — незыблемую, сука, константу бытия. Призывает все свои душевные силы для того, чтобы взять себя в руки. Чертово цоканье в голове можно вырубить только одним способом, — задать временной отрезок: я выдержу поток лживых сочувствий ещё семнадцать минут; я продержусь двадцать часов на работе, чтобы оплатить прощание с отцом; я постою на мосту ещё пять минут; через тридцать секунд я вырву Ункару его гребаные руки и запихаю их в его дурную жопу; да, офицер, конечно, одну минуту дайте; что, за бред, я сдохну, если это хоть секунду продлится…

Она так много хотела сделать, достичь, посмотреть, узнать. Но её жизнь закончится в стылом склепе — с колом в груди. Она не знает, когда, но скоро. Бен уйдёт следом, и, непонятно, зачем приходил, зачем был погружён в жизнь, и тут же, — лишён её.

Ах, если бы не умирать!

Но все будет так, другого не дано. Они, — Рей и Бен, умрут так, или иначе. Однако, от них зависит — лишь они двое, или целый мир.

Сколько человеку нужно прожить для счастья, что сделать, чтобы чувствовать, что «все не зря»?

Рей никогда раньше не задавала себе таких вопросов, да и не нашла бы ответов, наверняка. Прав был Бен: люди не хотят умирать, даже когда приходит срок. Цоканье в голове подтвердило, что Рей ничем не лучше других, — цепляется за ускользающее время, будто паника что-то изменит.

Десять минут.

Ответ сам пришёл откуда-то из глубины души. Рей не знала, почему десять, но знала, что этого хватит. Чертово цоканье наконец затихло, тишина исцеляющим бальзамом окутала мозг.

Поэтому, Рей улыбается, когда открывает глаза.

Бен наклонился над ней, уперевшись руками в дерево. Его глаза так близко, что она даже не в силах прочитать эмоции, Рей не знает, что он чувствует, после того, как она вынудила его ответить. Но ей пока и близости достаточно. Рей неловко тянется и касается его губ своими, чтобы тут же съехать по подбородку вниз и вбок, — так резко он выпрямляется.