Страница 24 из 27
Оставшись без Жени, мы с Софочкой вместе поступали в консерваторию, вместе учились, сдавали экзамены, переходя с курса на курс, вместе ели, гуляли, ходили по концертам, театрам и кино, пока в наш дружный дуэт не ворвался весёлый шутник-балагур Фимочка. По ласкательному суффиксу в его имени вы наверняка догадались, что он был очень под стать Софочке. Тоже невысокий, кругленький, мягонький, тоже по-еврейски умненький, и они органично спелись в своём милом дуэте.
Жизнь умудрилась разбросать нас в разные стороны, но мы всё равно вместе и дружим семьями. Однажды мы потерялись в Нью-Йорке, а потом нашлись. Я виделась с Ольгой Марковной, по-прежнему говорящей мудростями, как Пушкин стихами. Уже не было Софочкиного папы и Сильвы. Но зато был Гриша, их сын, ставший со временем религиозным хасидом и отцом троих еврейских детей. По моей инициативе мы с Софочкой посетили Любавического Ребе, получили от него свои доллары, что положило начало их интересу к религиозной информации и еврейскому образу жизни. По сей день мы перезваниваемся и встречаемся с Софочкой и Фимочкой в Майями, но об этом разговор пойдёт позже…
Глава 7. Милочка и ее семья
А пока я вернусь назад, к 1959 году.
Поскольку мой отец был военнослужащим, его направили служить под Мурманск. Мама и семилетняя Наташа уехали из Одессы вместе с Папой, а четырнадцатилетняя я, только что поступившая в музучилище, осталась в нашей квартире одна. Правда, через дорогу жил мой брат Боря со своей молодой семьёй и с родителями Милочки в одной квартире. Оставшись одна, я прибегала к ним каждый день. То просто так, то подъесть немного, то с маленькой куколкой Саночкой повозиться. Меня принимали как свою. Мне было удобно и уютно в их доме. С этих визитов началась очень важная часть моих жизненных Университетов, которая заслуживает особого рассказа.
Милочка была единственным ребёнком в красивой дружной еврейской семье. Когда Боря и Милочка ещё учились в школе, я не раз бывала у них в доме и хорошо знала всех. Но теперь я уже попала в разряд родственников и легко заходила к ним почти каждый день. Тем более, что мои родители рассчитывали на Борю, как на старшего брата, как на моего единственно присутствующего рядом члена родной семьи. Мне было рады. Мне нравилось спокойствие и искренность их лиц, участие и внимание к моей маленькой особе. Для меня находилось что-нибудь вкусненькое, домашние котлетки да супчики. Еврейские мамы любят кормить, и постепенно моё бессемейное, точнее, безмамное одиночество оказалась согретым заботой вроде бы чужих, но в то же время ставших близкими, тёплых людей, к которым я с готовностью доверчиво потянулась. Ничто не ускользало от моего взора. Я с интересом наблюдала за жизнью их маленького коллектива. То, что я видела хорошее в их доме, абсолютно не означало, что этого же хорошего я не видела в своей родной семье. Но до этого момента я воспринимала всё происходящее в моём доме как данность, как само собой разумеющееся, без какого-либо аналитического видения. А теперь пришло моё время видеть, накапливать и анализировать поступающую в сознание информацию.
Прежде всего меня потрясло присутствие в доме Уди, одинокой женщины, потерявшей всех своих близких во время войны. Родственной связи с Ритой Михайловной или Александром Наумовичем у неё не было никакой. Они приютили Удю во время войны, и она стала членом их семьи навсегда. Даже много лет спустя, когда их семья эмигрировала в США, Удя по-прежнему была с ними. Её не бросили. Вспоминается выражение «мы в ответе за тех, кого приручаем». Таким образом у Уди была семья, она не была одинока и пользовалась правами члена их коллектива. Это было ошеломляюще трогательно.
Рита Михайловна и Александр Наумович не были людьми больших профессий. Но какие это были души! Такой тонкости и опрятности отношений невозможно научиться в университетах. Эти качества либо есть, либо их нет в человеке. Никакое самое высшее образование не сможет повлиять на душу и не поможет формированию внутренней системы хороших правильных принципов жизни. Еврейские душевные качества и внутренняя интеллигентность были у них в крови. Кровь, как говорят, не водица. В ней незримо присутствует отфильтрованное поколениями наследие определённого образа жизни, естественно входящее в суть поведения людей. Семейный уклад, чуткое уважительное отношение к бабушке, к жене и матери, роль отца, забота о детях, родственные отношения с сестрой Фридой и её семьёй, забота друг о друге, культура стола и чистоты, физической и духовной, умение отодвинуть себя, если надо, хорошо размеренное чувство меры и внутренней порядочности – длинный, но всё равно неполный список прекрасных человеческих качеств и принципов, достойных подражания.
Мои родители находились далеко. Часто хотелось поделиться своими новостями и событиями. Но времени на письма при растущей стремительности жизни часто не хватало. Письма в оба конца шли медленно. Но они были единственным способом общения. Трудно было организовать своевременный обмен мыслями и мнениями, получив своевпеременный ответ. Я, подросток, писала родителям, но по-быстрому и нерегулярно, что тревожило их воображение. До сих пор хранится у меня старая пожелтевшая мамина телеграмма с лёгкой, но угрозой: «Срочно сообщи о себе, не то вылечу».
Но я чувствовала себя достаточно удобно, разговаривая с Милочкой или Ритой Михайловной. Боря, хоть и брат, всё-таки принадлежал к другой, мужской половине человечества.
Цаля (еврейское имя отца Милы, Александра Наумовича) всегда был занят, а Рита Михайловна вела дом. Кем он только не работал! Особенно меня потряс рассказ о том, как Цаля шоферил по льду Ладожского озера во время войны, перевозя беженцев из осаждённого немцами Ленинграда и ввозя продукты голодным ленинградцам. Это было актом мужества и доблести. После войны Цаля, как многие одесские евреи, занимался какими-то автобазами, магазинами, товарами, часто ходил по лезвию ножа в своих отношениях с коррумпированным законом и милицией. Как говорит одесская пословица «был у них дом, и было у них в доме» иногда дорогой ценой и большим трудом.
Когда родилась маленькая Софья Борисовна, то есть Саночка, молодые родители, Мила и Боря, могли работать, оставив дочку дома. Роскошно ухоженная бабушкой, Саночка была всегда румяной, тугой на ощупь прелестью на радость всей семье. Когда Рита Михайловна варила Саночке традиционную манную кашку, она варила немножко больше, в расчёте, что приду я и тоже получу от неё удовольствие. Я эту кашку очень любила. Это было не просто лакомство. Это было свидетельством мысли обо мне, материнское видение меня как ребёнка, для которого Риточке тоже хотелось сделать что-то хорошее и ласковое. Такая малость! А как она способна греть душу!
Я никогда не слышала у них в доме повышенных тонов, не видела раздражённости и гнева, никто никого не подавлял. А пальма первенства была прочно закреплена за Ритой Михайловной, потому что она пользовалась заслуженным авторитетом быть разумной шеей, за которой естественным образом поворачивались головы мужа и детей. Я это видела, и я этому училась.
С тех пор, как уехали мои родители, я должна была сама обеспечивать свой быт. Родители присылали мне деньги на оплату квартиры, питание и повседневные расходы. Кроме того, я получала в училище стипендию и очень рано начала давать частные уроки музыки. Я очень быстро поняла: когда учишь кого-то, то быстро на этом учишься и сам. Особенно тогда, когда попадаются малоспособные и не очень понятливые, когда одно и то же приходится повторять с разных ракурсов по сто раз. Это вроде бы досадное явление становится отличной школой молодого бойца-преподавателя.
Мне самой приходилось стирать вручную, смотреть за своей одеждой, убирать свою квартиру и коммуналку. Последнее было просто пыткой. Под уборкой коммуналки понимается мытьё полов длиннющего коридора, туалета, ванной и кухни, мытьё общественных раковин и унитаза, вынос мусора из туалета и другие отвратительные вещи, о которых неприятно даже говорить. Заметьте, что туалетной бумаги в те времена пока не существовало. Вернее, она была в природе, но считалась невероятной дефицитной роскошью. Хотите сделать кому-то дорогой сердцу подарок ко дню рождения? Достаньте из-под земли моток-другой туалетной бумаги. Вас расцелуют в обе щеки и будут считать ваш подарок самым-самым, а вас – лучшим другом. Но в повседневности пользовались старыми газетами. Спускать их в унитаз было нельзя, поэтому и существовало специальное ведро, которое дежурный по коммуналке должен был выносить. Резиновых хозяйственных перчаток и пластиковых пакетов, которые можно было бы вставить в это ведро, ещё не придумали. Вот так и жили. При Маме я не знала этих забот. Она же, бедная, убирала пять раз подряд (по количеству членов семьи) и никогда не жаловалась, стараясь уберечь нас, детей, от негативностей жизни. Папа ей помогал, но он часто был в отъезде. А меня, как видите, рано или поздно, всё равно научила этому жизнь.