Нелюбовь

Но когда ты проводишь пальцами вдоль крестца,

голос пьян, и довольная хрипотца

покрывает меня мурашками без конца — ни-ко-го. Только ты.

Я свиваюсь с тобой в дороги, ведущие прямо к солнцу.

(Катарина Султанова)

Мария Чайковская — Люблю

Таня часто возвращалась мыслями к тому, что произошло после матча с невидимками. И дело было не в её обожжённом плече, которое уже заживало, и не в пострадавшем контрабасе, уже починенном домовыми. Но картины боя, подобно непрекращающейся пытке, по-прежнему вставали перед её глазами: друзья под обстрелом красных искр, столбы огня, клубы дыма и пепел, падающий с неба; гигантский дракон, так и не очнувшийся от магии обездвиживающего мяча — мяча, заброшенного ей, Таней! — и погибший под обломками; другой дракон, камнем падающий вниз, увлекающий за собой её саму. И самое страшное — Глеб, лежащий на земле и залитый кровью.

В мире очень много магии, но при этом в одном конкретном человеке она всегда была дефицитной. Однако на поле дочь Леопольда Гроттера, смогла, наконец, увидеть, как много этой силы в Глебе — противоречивой, неоднородной, но мощь её была очень велика. Сарданапал был прав — в будущем Глеб может стать великим магом. Он уже сделал невероятное: построил удивительный симбиоз из светлой и темной магии, нося в себе этот противоречивый сгусток.

Накануне у них с Ванькой состоялся, наконец, долгожданный разговор. Таня не стала лукавить или пытаться что-то придумать — просто выложила Валялкину всё, как есть, не упуская почти ничего. Она протянула ему подаренное когда-то кольцо и рассказала правду в надежде на понимание и на то, что однажды он сможет её простить. Но Ванька, как всегда, оказался лучше — лучше её представлений о нём, и уж точно лучше неё самой.

— Таня, — он остановил путаное, сбивчивое извинение и мягко коснулся руки. — Тебе не нужно просить прощения, хотя я благодарен за то, что ты это сделала. Что же касается остального… Знаешь, я ведь как будто знал, предчувствовал, что именно так всё и закончится. С того самого дня, как Глеб прибыл на остров. И зная это, понимал, что так будет правильней всего. Но при этом не мог от тебя отказаться… Бейбарсов был зацикленным на тебе некромагом, моему же эгоизму не было оправданий.

— Ванька, из нас двоих эгоисткой всегда была я, — начала Таня, но он снова не дал ей договорить.

— Нет. Ты хотела быть счастливой, сделать счастливым меня, и ещё вдобавок всех вокруг. Я же думал в первую очередь о своём собственном счастье и убеждал себя, будто лучше знаю, что тебе нужно — а как же иначе, ведь я люблю тебя. Только вот определённые твои черты я любил больше, тогда как другие предпочитал либо не замечать, либо подавлять. Я хотел слепить из тебя ту, что сможет, отказавшись от всего, предав свои амбиции, засесть со мной в глуши и жить лишь моими мечтами. Но ты никогда не была такой девушкой. И мне стыдно Таня, как безумно стыдно, что я пытался загасить твой огонь, спрятать тебя от всего мира лишь для себя. Мира, который тебя любит, который способен дать тебе намного больше, чем я. И Бейбарсов — часть этого мира, самая важная его часть. Он всегда понимал тебя лучше других, всегда видел в тебе что-то, сокрытое от прочих глаз. Он знает твою душу, Таня, и любит её.

Горький ком в груди мешал девушке вдохнуть как следует. С одной стороны, слова Ваньки больно ранили её, бередили не успевшее оправиться от переживаний сердце — но при этом тут же залечивали, проливая бальзам истины.

— Теперь же мне есть за что поблагодарить Бейбарсова: за то, что он делает тебя счастливой, и за дар, который он вернул мне. Знаешь, я ведь… никогда не признавался тебе, что жалел. Я жалел о том, что отказался от магии. Не так, чтобы днями и ночами думать об этом, но… меня не покидало ощущение, будто из моего тела вырвали кусок. Боли я при этом не испытывал, и даже жить мог, но просто не знал, как. А ещё я много думал и вспоминал: думал о том, что, сколько бы дел ни наворотил Бейбарсов, в итоге я оказался не лучше. Он решил за нас двоих, связав зеркалом Тантала, и я поступил с ним не менее безжалостно, отказавшись от магии. Я знал, что делал, Таня — я хотел отомстить. За его попытки отнять тебя, за его напыщенность и уверенность в собственной правоте, за эгоизм и многое другое. Не знаю, может, отпечаток личности его и Тантала повлиял на меня таким образом, а может, во мне всегда было что-то подлое… В любом случае, я сделал тот, что сделал. И расплатился за это. А сейчас, наконец, я очистился. Мы с Глебом простили друг друга и залатали раны, что сами же и нанесли.

Таня смахивала невольные слёзы, слушая эту исповедь. Ей было не по себе оттого, что Ванька так страдал, а она этого не замечала. Ей было горько, что их отношения заканчиваются, и заканчиваются вот так — обоюдным признанием в том, что всё было ошибкой. Ванька прочёл эти мысли и покачал головой, легко сжимая её пальцы в своей ладони:

— Нет, Таня, нет. Не так. Что бы ни было в прошлом и что бы ни сулило нам грядущее, я ни о чём не жалею. Надеюсь, не жалеешь и ты.

Объятие, — крепкое, трепетное — завершило конец эпохи под названием «Танька и Ванька». Это было странно, это было грустно, но… это было правильно.

И Таня смогла ещё раз убедиться в этом, когда спустя час постучала в кабинет Сарданапала. За дверью, охраняемой золотым сфинксом, всё ещё находились визитёры: Хранитель, юноша-некромаг и девушка. Когда Таня вошла, разговоры стихли. Вперёд выступил Хранитель и подал ей руку:

— Так вот она какая, значит. Приятно встретить героиню войны, победившую Чуму-дель-Торт.

Девушка осторожно пожала огромную ладонь, ожидая, что под сводами Тибидохса привычно пронесётся раскатистое эхо, но этого не произошло: как будто смутная тень некромагини испугалась того, из чьих уст вырвалось её имя.

Следующей к Тане приблизилась девушка. К её ноге жалось смешное существо, похожее на гнома.

— Я Ирка, — сказала она; глаза её лучились какой-то необыкновенной добротой. — Слышала, что ты самая могущественная ведьма из всех живущих.

Таня ощутила силу, исходившую от девушки — во сто крат превышающую силу любого мага, — и подумала, что не ей говорить Тане о могуществе. Однако при этом она чувствовала, что девушка не была стражем.

— Валькирия?… — уточнила Таня, и девушка радостно кивнула.

Последним к ней подошёл молодой человек, и дочь Леопольда Гроттера в очередной раз поразилась его сходству с Глебом — такой же высокий, привлекательный, с иронично-непроницаемым выражением лица.

— Матвей, — он крепко пожал руку, задержав её ладонь в своей и пристально вглядываясь в глаза. — Я слышал о тебе от Глеба.

— Правда? — удивилась Таня, подумав, где и когда Бейбарсов успел познакомиться с этим некромагом.

— Да, — кивнул Матвей, — мы встретились ещё до того, как ему вернули магию. Я тогда немного помог ему прояснить мысли. Думаю, что смогу помочь и тебе.

С этими словами он притянул ладонь девушки к своей груди — туда, где должно биться сердце. Вот только сердца там не было: Таня с ужасом и благоговением осознала это, когда в руку ей мерно и мощно ударило что-то гораздо более твёрдое, явно инородное.

Но через секунду ей стало всё равно.

Камень Пути, бившийся в груди некромага, открыл ей, наконец, припорошённую заблуждениями истину: она действительно любила и Глеба, и Ваньку. Но Ваньку — как брата, нежно и трепетно. А Глеба совсем иначе…

Всё очистилось от налёта неуверенности, исчезло чувство неопределённости. Любовей в самом деле оказалось две. Обе сильные, обе искренние… но только одна из них та самая, истинная.

На чем строилась её любовь к Бейбарсову? Она выросла из восхищения, ненависти, жалости, восторга и страха. Из этой гремучей смеси. И если Ваньку она любила за многое: за доброе сердце, за открытый нрав, за милосердие ко всему живому; за то, что рядом с ним ей было спокойно — да много за что! — то Глеба…

Глеба она просто любила. Не за что-то. Вопреки всему.

Всё и все были против её чувств, точно так же, как все единодушно голосовали когда-то за то, что Ванька ей лучшая пара. Её порицали, её осуждали, её не понимали. Кто-то готов был упечь её в Дубодам, кто-то показать колдомедикам. Она была один на один с враждебным миром, опекая своё чувство, как мать опекает своё новорождённое чудо. Это был её секрет, её тайна. Её самая большая радость.