Ты где?

В вагоне мы с сестрой сидели напротив мамы. На рукаве её некогда светлой и красивой дублёнки красовалось пятно, глаза не были накрашены, шапка съехала немного набекрень, сумка стояла на коленях, и она немного неестественно и неловко в ней ковырялась. Она выглядела трогательно и пугающе одновременно.

– Что думаешь? – спросила я у сестры, перекрикивая шум метро.

– Да что думать, позвоним, поедем, послушаем. Но мне кажется, это тот, кто нам нужен. – Сквозь гул в тоннеле я всё равно слышала в её голосе растерянность с примесью надежды.

Мы обе разглядывали сидящую напротив маму и пытались не замечать происходящие с ней пугающие изменения. Но от них никуда нельзя было деться. За последние два месяца она сдала так, что страшно было себе в этом признаться. С утра она просыпалась вроде бы здоровой, но каждый стресс, да и просто несколько часов активности превращали её в плохо знакомого нам человека. Растерянного, неловкого, спотыкающегося, словно нетрезвого. И очень замкнутого.

– Надо почистить ей дублёнку… – на автомате добавила я.

– И сумку починить…

– Ага, смотри, как ковыряется, даже лямку порвала…

Мы вышли из вагона на нужной станции, взяли маму под руки и направились к выходу; мама неуверенно оглядывалась.

– Мам, ты чего? – заметила сестра её беспокойство.

– Да это… телефон… где телефон-то мой? – всё также отстранённо ответила мама.

Мы принялись звонить на её мобильный, но на том конце провода никто, естественно, не отвечал.

– Господи! Даже не смей расстраиваться, мы купим тебе новый! Наверное, ты выронила в больнице, – успокаивала равнодушную маму сестра.

– Ничего, «психам» нужнее, поехали домой, а я привезу завтра новый, – чувствительная к своим проблемам, я совершенно равнодушно произношу слово «психи». Сейчас мне за это стыдно.

Вечером с маминого телефона перезвонили:

– Здравствуйте! Вы случайно телефон не потеряли? Мой отец «бомбил» сегодня на моей машине, и вот сейчас, убирая машину, я обнаружил телефон. Давайте подвезу? Вы где находитесь?

При встрече он не взял вознаграждения за возврат. Просто привёз на другой конец города старенький телефончик и просто так его отдал. Мама вроде бы даже изобразила радость. Мне ещё тогда показалось, что она всего лишь её изображала, а в глубине души ей было абсолютно безразлично.

Вы знаете, когда люди теряют дорогостоящие вещи, они себя успокаивают фразой: «Спасибо, Господи, что взял деньгами». В тот день я позволила себе дерзость и подумала: «Господи, пожалуйста, ну возьми Ты уже деньгами!»

Но Он не брал.

Ярослав Богданович

Через несколько дней моя сестра отвезла маму к доктору с визитки – Ярославу Богдановичу. На тот момент он возглавлял центр по изучению болезни Альцгеймера при одной из известных профильных больниц города. Он был редким специалистом в своей области.

Это тоже была одна из городских неприметных больниц, со своим КПП, правда, красивыми ёлочками, живописными аллеями, длинными зданиями с больными пациентами в полосатых пижамах.

Он принимал на первом этаже, в закутке, где ярко горел свет и стены были горчичного цвета. Он долго разбирался в бумагах, разговаривал с сестрой, с мамой, вместе и по очереди.

– Знаете что? Впервые в жизни вижу настолько хорошо и всесторонне обследованного человека. Умоляю, ради бога, прекратите! Этого не нужно больше делать…

Изучив снимки, исследования и бесконечный веер анализов, он очень деликатно и аккуратно сообщил примерно следующее: это действительно не болезнь Альцгеймера, но очень схожее заболевание. Он бы не стал за нас браться, потому что его профиль всё же немного другой. Диагноз очень редкий, и в нашей стране, пожалуй, нет специалистов, которые могут хоть что-либо сделать в этой области. Впрочем, едва ли они найдутся в мире, потому как, судя по научным исследованиям, на тот момент пациентов именно с этим заболеванием можно было встретить примерно одного на сотню миллионов людей…

Он сразу нас предупредил, что не уверен, стоит ли ему лечить маму. Ведь он принял нас по просьбе, и отказать нам очень сложно. Но мы сами вправе ему отказать. И он нас поймёт.

Мы сразу единогласно решили остаться с ним. Во всяком случае пока. Во-первых, маме он понравился, а это важно. А во-вторых, наконец мы встретили человека, который не боялся, не разводил руками, а знал, что делать. И мог объяснить, что происходит. Он был невероятно чутким ко всем нам одновременно.

Он никогда не говорил с нами при маме так, словно она пустое место. Да и с самой мамой разговаривал очень почтительно, словно она продолжает быть полноправным членом общества. Она ведь и продолжала им быть, но почему-то не каждому неврологу и доктору это было понятно.

Первое лечение он расписал по месяцам на год. Каждое лекарство взаимодействовало с другими, и имело очень большое значение, в какое время суток что пить. Что-то нужно было колоть в капельницах курсами. После капельниц курс массажа и, конечно же, упражнения. На тренировку рук (завязывать шнурки, кидать мячик и т. п.), на тренировку памяти (читать и повторять стихи, пересказывать книги).

Чудо не заставило себя долго ждать – стабильное ухудшение состояния прекратилось.

И положение на несколько лет стабилизировалось. Были даже такие дни, а то и целые недели, когда мы вообще не вспоминали, что мама чем-то болеет. Так, лёгкий налёт странности, заторможенности и равнодушия.

Но жизнь всё таки приобрела какую-то определённость.

Она принимала дома гостей, иногда ходила на разные мероприятия, мы даже отправили её в отпуск в Черногорию, с согласия доктора.

– Девочки, поймите, первой «умирает» часть мозга, которая отвечает за эмоции. Поэтому вам кажется, что вы ей безразличны. Это не так. У неё просто больше нет эмоций, но она помнит, что какие-то вещи должны вызывать у неё ощущения…

Вероятно, благодаря этому она собралась и пережила мою свадьбу.

Поэтому ей было всё равно: поцарапала она чужую машину или нет. Она понимала, что вроде как надо переживать, но, по сути, ей было абсолютно неважно.

Нам всё время казалось, что худшее позади. Возможно, по этой причине каждое последующее «худшее» не казалось таким уж чудовищным.

Да что вообще можно понимать в начале пути.

А потом я принесла маме самую долгожданную весть – в день её рождения я сообщила, что она будет бабушкой. Для неё это было очень важно.

И она очень изображала радость.

Моя мама изображала.

А мне казалось, что она правда радовалась… хотя проще отключиться и не анализировать.

Спасибо моей сестре, что позволила мне сделать это тогда.

Конечно, сложно смириться с такими обстоятельствами и течением болезни, поэтому даже после того как Ярослав Богданович взял ответственность за мамино лечение на себя, мы никогда не отказывались от «второго мнения» и разного рода помощи.

Постоянно находился кто-то, кто всё знал «на самом деле». Кто-то утверждал, что это просто так инсульт замаскировался, кто-то утверждал, что всё-таки это болезнь Паркинсона.

Но едва мы позволяли вмешиваться в ход лечения другим врачам, мамино состояние резко ухудшалось. А Ярославу Богдановичу приходилось изо всех сил «вытаскивать» её обратно на прежний уровень. Он всегда деликатно предупреждал о возможных последствиях, но ни в коем случае не лишал нас права выбора. Ведь он был честен: до конца сам не знал правильного сценария лечения. Но он был единственным, кто добивался улучшения.

У кого реально получалось надрать зад болезни.

Однажды я привела к маме какого-то чудо-доктора с иглоукалыванием и травками. У него за плечами была великолепная история собственного исцеления от последствий инсульта.

Он был так убедителен, что я решила: «Ну а вдруг?»

Я долго записывала за ним разного рода рецепты приготовления травок, как вдруг он строго сказал: