Страница 30 из 33
Черил, конечно, не знала, в каком состоянии находились психиатрические учреждения в Германии в начале 30-х годов, но насчет «дворцов» для психических больных сильно сомневалась. Даже в богатой Америке пациенты подобных учреждений меньше всего могли надеяться на роскошь. Выступление партийного чиновника было чистой воды демагогией, но неосведомленному человеку все объясняло: вот почему мне живется плохо – мои деньги уходят дегенератам и пьяницам.
Черилл, не отрываясь, читала несколько часов. Она перенеслась в другую эпоху и, когда Мариссель оторвал ее от чтения, с каким-то удивлением посмотрела вокруг себя. То, о чем она узнавала, происходило на этой земле каких-то полвека назад.
Эдер принес еще одну с папку с вырезками.
Нацистские врачи с энтузиазмом взялись исполнять Закон о предотвращении появления потомства с нездоровой наследственностью. Они составили перечень признаков врожденного слабоумия: «ограниченные способности суждений», «несамостоятельность в мышлении, суждениях и действиях», «отсутствие критической оценки чужого влияния»…
Мариссель заметил, что под это описание больше всего подходят сами члены национал-социалистической партии, воспринимавшие каждое слово фюрера как закон…
Исполнителей закона охватил охотничий азарт. Учителя из школ для умственно отсталых предлагали для стерилизации своих учеников. Добровольные помощники партии задерживали и передавали властям для стерилизации нищих и пьяниц. Зубные врачи, массажисты, акушеры и даже знахари были обязаны сообщать государственным органам о пациентах, страдающих наследственными заболеваниями.
«Ведь ты скажешь правду, если тебя спросят? – говорилось в обращении попечителя глухонемых из Вупперталя. – Подари своему дорогому народу то, что он от тебя требует! Принеси ему эту жертву как знак благодарной любви!»
Представления на стерилизацию поступали в суды по делам о здоровой наследственности. В каждом заседании принимали участие двое врачей. «При подборе врачей, – говорилось в комментариях к закону, – особое внимание следует уделить тому, чтобы эти врачи стояли на позициях национал-социалистического мировоззрения».
Доктор Манфред, которого убил этот странный парень Ганс, накануне войны стал в Кельне заседателем в суде по делам о здоровой наследственности. Он принадлежал к убежденным сторонникам стерилизации.
Черил обнаружила одну из его статей.
Доктор Манфред писал, что «преступный мир по большей части формируется из слабоумных, поэтому общество должно быть заинтересовано в сооружении плотины против наследственного слабоумия. Наша задача – очистить пашню Божью от этих сорняков».
В этих судах формула «сомнение толкуется в пользу обвиняемого» заменялась другой – «сомнение толкуется в пользу родины». Один из профессоров, читая лекцию по расовой гигиене, назвал суд по делам о здоровой наследственности полем боя: «Эта битва ведется ради всего народа и его детей». Лучше стерилизовать на одного больше, чем на одного меньше, потому что каждый из них представляет опасность для нации…
Стерилизацией занимались люди, которые по долгу службы должны были заботиться об инвалидах с детства, о сиротах и других несчастных. Один из таких опекунов издал целую работу, которая называлась «Немецкие законы об охране брака и наши подопечные»:
«В настоящее время стало совершенно очевидно, что кровь евреев, негров и цыган несовместима с нашей. Государство должно принять на себя обязанности садовника. Задача – устранить непригодный с точки зрения партии семенной фонд. Работа по очистке неизбежна».
– Сколько же человек стерилизовали? – спросила Черил.
– Примерно четыреста тысяч, – ответил Эдер. – В данном случае национал-социалисты не очень беспокоились о статистике и не стремились к тому, чтобы все случаи обязательно были зафиксированы. Когда в сентябре тридцать девятого началась Вторая мировая война, многих врачей и судей призвали в армию, неизлечимо больных, инвалидов и прочих стали просто истреблять. Со стерилизации государство переключилось на эвтаназию.
Они проговорили до поздней ночи, пока Черил не начала засыпать прямо в кресле. Уйдя к себе в комнату, Мариссель думал о страданиях людей, которых сочли опасными для общества. О несчастных, которые скорее готовы были покончить с собой, чем перенести этот позор. О тех, кто умер на операционном столе. О тех, кто и сейчас страдает и чьи душевные раны никогда не заживут.
Глава пятая
Докторская диссертация
Утром полицейский на мощном мотоцикле привез повестку. Следователь Вессель официально вызывал Эдера на допрос.
– Следователь начинает нажимать на вас, – забеспокоился Мариссель. – Какие, интересно, сведения он рассчитывает от вас получить?
Эдер одевался перед зеркалом.
– Он не может найти убийцу доктора Берфельде, он не может найти Ганса и поэтому нервничает. Сейчас он по второму кругу начнет допрашивать всех, с кем уже беседовал. Дело распухает, и создается ощущение, что расследование продвигается.
Эдер предложил Марисселю и Черил воспользоваться случаем и съездить вместе с ним в город.
Но Черил, даже выпив большую чашку кофе, никак не могла проснуться. Мариссель тоже отказался:
– Дорожу каждым часом, который можно провести на свежем воздухе.
Мариссель действительно гулял часа два с половиной вокруг озера – в полнейшем одиночестве, ему не встретился ни один человек. На вилле Герды Шарф было пусто. Возле опечатанного дома Берфельде дежурил полицейский, проводивший Марисселя внимательным взглядом.
Аккуратный Мариссель решил воспользоваться отсутствием хозяина, чтобы навести порядок в доме. На кухне он тщательно подмел пол, а гостиную, отыскав пылесос, основательно вычистил.
Черил, которая сидела на диване, одобрительно следила за Марисселем.
– Если ты решишь жениться, – сказала она, – я в твоем распоряжении. Если ты еще и завтрак будешь готовить, я буду любить тебя до гроба.
Мариссель запустил в нее мокрой тряпкой и поднялся на второй этаж. Он пропылесосил свою комнату, затем позвал Черил и заставил ее убрать у себя. Потом, поколебавшись, зашел в комнату Эдера. Здесь царил абсолютный порядок. Застеленная кровать, стол с большой лампой под абажуром, платяной шкаф с зеркалом.
Эдер был человеком скромного достатка, но его комната показалась Марисселю совсем уж аскетической. Она свидетельствовала о полном равнодушии к благам современного мира.
Под кроватью стояла плетеная корзинка. Мариссель отодвинул ее в сторону, чтобы пройтись пылесосом, и увидел, что в корзине лежит груда тряпья, отдаленно напоминавшая мужской костюм. Этот костюм был в пятнах бурого цвета.
Мариссель, подумав, задвинул корзину на прежнее место и продолжил уборку.
Когда приехал Эдер, Мариссель сразу сказал, что убрался повсюду, в том числе и в комнате хозяина. Эдер поблагодарил его и стал пересказывать беседу со следователем.
За эти дни Вессель успел подробно ознакомиться с делом об убийстве доктора Манфреда и кое-чем поделился с Эдером.
Следователь сообщил, что ему не удалось найти фамилию Ганса Райнфранка в списках подвергшихся стерилизации, но что он уверен, что Гансу все-таки сделали такую операцию. После войны Ганс, вероятно, хотел получить какую-то компенсацию. Для того, чтобы его признали жертвой преследований при нацизме, он должен был предстать перед специалистами. Вессель полагал, что таким образом Ганс оказался в кабинете доктора Манфреда, которого как раз и назначили экспертом по таким делам…
– Да, прямо-таки шекспировский сюжет, – заметила Черил. – Жертва вновь оказывается перед своим мучителем – на сей раз в роли просителя.
– Таких историй сколько угодно, – произнес Эдер. – Конечно, желательно было назначить на все должности ненацистов, но их в Германии оказалось не так уж много.
И этот день, как и предыдущий, пролетел незаметно. Мариссель поднялся к себе, с сожалением подумав о том, что им с Черил остался всего один день отдыха в этом доме. Он потушил свет и лег, но почувствовал, что в комнате жарко, решил пошире открыть окно.