Страница 5 из 12
Эту-то фразу и услышал, проходя мимо окна эпидемиолог медсанчасти Никонов П.М., защитивший через два с половиной года диссертацию на тему "Вирусное воспроизводство патологического возбудителя заглушной пазухи гнойного анахронизма правостороннего аппендицита в распахнутоносовых пазухах воздушно-капельным путем" и позже возглавивший неврологический институт имени Буянько-Ламбарозо, названного так в честь знаменитого уссурийского путешественника и шамана, съеденного тиграми в день своего сорокалетия.
Буянько-Ламбарозо долго не признавали в нашей стране из-за этой неудачи, одновременно ставшей и его кончиной. Дело в том, что написав к своему сорокалетию труд о гениях, шаманах, шарлатанах и просто дураках, и после этого перестав отличать одних от других: в силу плохой освещенности тайги он потерял остроту зрения, стараясь закончить рукопись ко дню рождения, а ближайшая аптека, где можно было заказать очки, была далеко. Затеяв запланированный самим собой праздник для самого себя, что говорило о некоторой его собранности и безусловном оптимизме, на основании которого, казалось, он все и рассчитал, даже разослав приглашения во многие известные издательства газет и научных журналов, ученый, лучиной разведя костер, как его учили в детстве, затушил его, страдая склерозом, позже выдаваемым библиографами за энурез, преждевременно, до рассвета, за что и был съеден тиграми. В ту же ночь, но уже после его гибели, разразилась гроза, приведшая к пожару тайги, приписываемому неосторожному обращению со спичками путешественника и шамана. Журналисты, не успевшие к окончанию пожара, сделав репортажи о пожаре по годами наработанным материалам, именуемым болванками, разбежались за будущими сенсациями. Журналист же Вести-на-месте, вернувшийся из отпуска и не включившийся пока в работу, планами еще не располагал. Оставшись на месте полистать блокнот, он обратил внимание и на приглашение Буянько-Ламбарозо, в котором стояла дата, имевшая место две недели назад перед началом пожара и непосредственно перед его отпуском. Не сходя с места, пристроившись на чудом уцелевшем для этих целей после пожара пеньке, он набросал беглые подробности, в которых любознательная к происшествиям публика впервые разыскала имя Буянько-Ламбарозо, с которым ей сразу пришлось и проститься.
Сенсацией воспользовались умело появившиеся после публикации сторонники и противники ученого. Их публичная борьба обрастала частыми в ученом мире кандидатскими степенями и реже докторскими. Назащищавшись, сторонники достигли временной победы, доказав отсутствие магазинов, а косвенно и спичек на расстоянии нескольких дней пути, в местности, облюбованной Буянько-Ламбарозо для труда, построенного исключительно на воображении бедняги.
Предполагалось снарядить экспедицию на поиски остатков лучины, используя метод семейных подрядов, из рядов ученых, но их жены, не отъезжающие в пенатах никуда дальше приусадебных участков, отказались покидать насиженный город даже ради науки мужей.
Так, почти естественным путем, удалось восстановить как собственно, и обнаружить имя этого никем неизвестного ученого человека.
В его чудом уцелевших записках опять больше всего досталось Пушкину, кажется, из-за того, что Буянько-Ламбарозо, представляя себя на месте жены Пушкина, никак не мог понять как он, Буянько-Ламбарозо, смог бы жить с Пушкиным в качестве его жены.
Нерасторопность воображения и глубокая удрученность с этим связанные толкнули Буянько, который сызмальства был не прочь побыть на виду (и это ему так или иначе удавалось), к заявлению, что все гении, о которых он был наслышан, ничем не отличались от помешанных, которых он знал хорошо.
Себя ученый к гениям не причислял, боясь за правду; что она всплывет. Подобная боязнь за подпадание самих себя под собственные нелестные определения, щедро адресованные другим, часто случается с производителями быстрых теорий, которым все средства хороши, кроме знаний, которые только мешают, если не отсутствуют, по определению задуманного.
"Уж лучше как есть, лучше меньше, да дольше", – подумал он, перед тем как затушить костер, предусмотрительно опасаясь пожара.
Теперь в институте кроме совещаний, спровоцированных домыслом Буянько, и быстро перекочевавшим в научную среду уже как идеи, на благодатную почву, где ни одна мысль не пропадает даром, без попытки выбить средства на ее финансирование, вовсю уже шли разработки того, как каждого гения представить сумасшедшим, сумасшедшего – шаманом, шарлатанов – дураками, а дураков – гениями.
Разработки быстро заняли подобающее место на государственном уровне, где умели считать и, несомненно, оценили идею перехода количества в качество тем же количеством. А именно, успешность разработок привела бы к потенциальному возрастанию интеллекта целой нации за счет резкой потери массы дураков, переработанных в гении почти без затрат.
– Подумать только, сколько дураков! – радовались в правительстве.
Но думать об этом долго с удовольствием было тяжело.
И вдруг все они завтра – гении. Это же сразу повысит ВВП (возможно валовой продукт), – не унималось правительство.
Да и куда деться от мифа, уже принявшего формы народной традиции, о продаже мозгов.
– Продажа мозгов лучше, чем их пропажа, – говорил народ на городских скамейках.
Но разработки саботировались гениями, которых было предложено игнорировать на ранних стадиях проекта, и которые оказывались везде, где было что-то новенькое, от открытий до мирового признания, хотя именно признанием их предпочитали при жизни не беспокоить, чтобы не снижать их работоспособности.
Признание избирательно, и выбирается оно исключительно людьми заслуженными в одноименных областях, и к тому же коренными патриотами.
– Масоны, – стратегически и одновременно в ногу со временем умалчивая первое ключевое слово этого рокового определения, дулся на них директор института, изнывая, как от чесотки, от присутствия в своем учреждении всех отловленных гениев отечества. Их было семь человек.
Санитарка же, предпочитала настаивать на первом, приятном для ее слуха слове того же определения; и в соответствии с невиданным нигде более простодушием, швыряла им нестиранные халаты взамен изношенных.
"Удрать не успели, голубочки", – размышлял глубже директор, все же жалея себя почти по-отечески, ему так ни разу и не удалось оформить командировку за границу.
– Своих дураков полно, – сказали осведомленные лица в бухгалтерии правительства, сопоставив его финансовые планы со своими.
– Сволочи, – положив конец мечтаниям своим, а заодно и директора в этом магическом диалоге, имевшим место на разных этажах, но в одно и тоже время, сплюнула себе под ноги, вымыв пол, санитарка Василиса. – Всю жизнь на них горбаться, – вызывающе апеллировала она напоследок к народному качеству путать личные интересы с рабочими.
Природа гения – индивидуальность, в отличие от бесхитростного на вид лукавства, распространенного столь густо, что порой приходят мысли о планомерном его засеве.
К тому же институтом из-за небрежного финансирования была разработана только одна микстура, которая и служила всем стратегическим амбициям руководства, применяемая к подопытным в строгом соответствии со схемами и графиками, разработанными Лужайским и его лабораторией надсмотра над действительностью и отклонениями от нее. Лужайский и его люди знали, а если и не знали, то как-то догадывались, где, кому и сколько эту микстуру принимать.