Мартовские дни

— Какой договор? — Пересвет думал, что заорет в голос, а слова вытолкнулись сиплым хрипом.

— Джанко не мог близко подобраться к Правителю, а я предоставил ему эту возможность, — отчеканил Кириамэ. — Правителей в городе двое, узелок затянется на старшем. Я стану добровольным Влюбленным, и на этом все завершится.

— Нет, — оледеневшими губами прошлепал царевич. На собранной им мозаике были изображены вовсе не чудовища, а всепожирающее пламя, и он стремительно падал навстречу хохочущим языкам губительного огня. — Ёжик, ты чего? Тоже свихнулся, с ним за компанию? Какая жертва, ты о чем, что значит — узелок затянется на старшем из правителей?.. Ёширо, что ты натворил?

— То, что делал всегда — принял решение, — чуть пожал плечами нихонский принц. — Мой выбор, мне и держать ответ. Потом ты поймешь, что я поступил верно. Не печалься. Помни, смерти нет, — он поднял покойно лежавшие на коленях руки, сложив ладони в молитвенном жесте. — Умоляю, не встревай и не рвись совершать подвиги во имя меня. Все хорошо, все долги розданы. Ты не один, тебе есть, на кого положиться и кому довериться. Мой удел был выверен еще три года назад. Глупо думать, что нам удалось провести судьбу. Это всего лишь отсрочка. Я счастлив, что провел ее рядом с тобой, но песок просыпался и время вышло… Джанко, я должен как-то подтвердить намерение вручить свою жизнь павшим богам?

— Они видят и знают, — тихо и торжественно изрек Джанко. Он шагнул вбок, оказавшись за спиной у Ёширо, коснулся ладонью тугого узла черных волос. Кириамэ слегка запрокинул голову, открывая беззащитную шею в вырезе воротника кимоно. Сложенные перед грудью руки всплеснулись крыльями взлетающей птицы — и Пересвет, невзирая на запрет, ринулся вперед. Не представляя, успеет ли одолеть этот десяток шагов от церковного притвора до Ёширо, но зная, что должен успеть.

— Ике! — звонко и громко выкрикнул Кириамэ.

Над самым плечом царевича коротко, злобно свистнуло.

В ворохе опилок притаился брошенный мастеровыми инструмент — то ли тяжелый молоток, то ли короб с гвоздями.

Летящий на выручку Пересвет со всего размаху запнулся. Нелепо загребая руками воздух, клюнул носом, больно шмякнувшись на взвывшие благим матом колени.

Замахнувшийся клинком Джанко пошатнулся, словно получив сильнейший удар под дых. Ромалы откинуло назад, он крутанулся вокруг себя и, потеряв равновесие, упал ничком.

Кириамэ не шелохнулся. Тщательно расправленные длинные полы черного кимоно очерчивали вокруг него подобие чародейского кольца.

Царевич мотнул головой, отбрасывая упавшие на глаза светлые пряди. Увидел, как Джанко силится приподняться на локтях, а из шеи у него торчит узкий, слегка изогнутый нож с рукоятью, отделанной бирюзой и золотом. Ромалы беззвучно разинул рот, из которого на черную бороду хлынуло алым. Задергался, как ящерица с перебитым хребтом — ибо из спины у него и впрямь торчал самострельный болт. Извернувшись, Джанко выдернул глубоко засевший в шее метательный нож — из раны брызнула темно-багровая струйка — и попытался бросить его в Ёширо. Нож не долетел, а в широкой спине ромалы как будто сама собой выросла вторая стрела.

Так он и обмяк навеки — с выброшенными над головой руками, в безнадежной попытке дотянуться до вечно ускользающей цели. Кровь впиталась в опилки, окрашивая их в бурый оттенок.

Далеко-далеко, словно на другом краю земли, грохнула дверь, простучали тяжелые шаги. Из-за дальней колонны бесшумно выскользнула Ясмин. Медленно, как во сне, побежала к недвижно распростёртому Джанко, пала рядом. Запрокинула голову и беззвучно, бесслезно завыла. Мимо Пересвета широким шагом промелькнула Войслава. Не задержалась, ничего не спросила, устремилась прямиком к Шеморханке. Ясмин уткнулась царевне в широкое плечо, затряслась, оплакивая потерю и свое разбитое сердце.

— Вставай, — прозвучало над ухом Пересвета.

Царевич обернулся — в шее отчетливо хрустнул позвонок. Грузно навалившись всем телом на пару зажатых под мышками костылей и неуклюже отведя вбок уложенную в лубки ногу, рядом стоял Гай Гардиано. Нацеленный в пол самострел слегка покачивался, угрожая вот-вот выскользнуть из разжимающихся пальцев ромея. Пересвет бездумно протянул руку, подхватив тяжелое оружие и невольно подивившись мастерскому качеству работы. Может это и есть тот самый арбалет, из которого смертельно ранили Сесарио Борху?

— Вставай, — настойчиво повторил Гардиано. — Я тебе помочь не смогу, мне б самому не грохнуться…

Во дворе не заржал, но в человечьем паническом испуге заголосил Буркей.

Каменный пол под ногами тошнотворно мягко качнулся — так гнется под ногой моховой ковер трясины, прежде чем прорваться и поглотить неосторожного путника. Церковь вздрогнула от фундамента до основания, еще не увенчанного позолоченным крестом. Змеясь, по стенам разбежались глубокие трещины. Одна из колонн с хряском надломилась посередине. Из-под потолка со звоном посыпался град осколков и вывороченные кирпичи со следами свежего раствора. В солнечных лучах клубилась белесая пыль, все хрустело, скрипело и громыхало.

Мир сморгнул. Гардиано упустил костыль, заваливаясь набок, Пересвет рванулся удержать, но ромей оказался слишком тяжелым — и оба упали на изгибающийся, колеблющийся пол. Их подбросило, швырнуло, они покатились по встающим на ребро плитам, сплетясь руками и ногами. Что-то противно хрустнуло, ромей заорал, не от страха, от боли. Войслава и Жасмин мертвой хваткой вцепились друг в друга.

Где-то там, далеко — и совсем рядом, только протяни руку и дотронься до упругой прозрачной стены, разделяющей множество миров-отражений — тяжеловесно ворохнулось нечто непредставимо огромное. Неохватная человеческим разумом сущность плыла, летела, двигалась, влекомая единственным стремлением — обрести плоть и кровь, вступить в мир и с хрустом впиться в него зубами, как ребенок грызет сорванное с ветки зеленое яблоко. Пересвет узрел раскалывающуюся землю, хлынувший из недр жидкий всепожирающий огонь, непроглядную тьму, торжествующий смех, вой, неназванный, первозданный ужас в грохоте великанских копыт. Алые от крови реки, одетые в огонь леса, полыхающие города. Щупальца, клешни, клыки и когти. Рвущееся напополам небо, а за ним — клокочущая, ревущая бездна с тысячами безжалостно сияющих звезд. Родовые муки, длящиеся столетия. Здесь нет места ни богам, ни людям. Хаос, сражающийся сам с собой ради битв, мимоходом уничтожающий собственные творения, не имеющий формы и обличья, не нуждающийся в поклонении, служении и преданности. Вечность ураганов, молний и пламени.

— Двенадцать жизней ради того, чтобы этого никогда не случилось, — с упреком сказал мертвый Джанго. — Раз в год, в разных краях. Всего лишь двенадцать жизней, чтобы тысячи и миллионы продолжали жить и плодиться. Разве это много? В одном Столь-граде за день умирает вдесятеро больше, а сколько является на свет, я и не говорю. Вы вмешались, и боги не получили своей жертвы. Что ты теперь скажешь людям, умирающим по твоей вине? Боги дряхлые, старые. Не ведающие милосердия и прощения. Оголодавшие и умеющие только разрушать. Аркан не затянут. В своей темнице они расправляют члены и готовятся порвать цепи.

— У них есть двенадцатая жертва. Ты, влюбленный в свою сестру и обреченный своей миссии, — Кириамэ недвижно сидел посреди зала, склонив голову и не обращая внимания на частый град падающих камней. Шпильки выскользнули из волос, черные пряди змеями парили в белесом воздухе, как будто нихонский принц медленно тонул в водах Молочной реки. Значит, это сон, с облегчением вздохнул Пересвет. Мне сделалось дурно на Торжище. А остального не было. Мы схватили и казнили убийцу, вот и весь сказ. Легендам положено завершаться именно так, а не тем, что древние силы вырываются на свободу, разрывая мир на части. И уж точно победившие герои не должны гибнуть под обломками разваливающейся церкви. Что ж за невезуха такая, не в подвале схоронило, так теперь норовит прилететь камнем по затылку. Но раз это сон, значит, он рано или поздно закончится?