Страница 17 из 20
– Диктуйте же адрес, Алексей – через час я буду у вас, – бескомпромиссно и учтиво сказала она.
Алексей спокойно назвал ей свой адрес – уверенность собеседницы каким то образом передалась и ему.
– Я запомнила. Ждите, скоро я буду у вас.
– А вас не надо встретить, все-таки темно уже на улице? – Алексей не мог не выразить такта и обеспокоенности за обладательницу красивого голоса.
– Нет, это лишнее. Я не из трусливых, да и вам, думаю, необходимо время, чтобы подготовиться к моему появлению, Алексей.
– Как это предусмотрительно с вашей стороны, Виктория, – спасибо.
– Тогда – до встречи.
– Да, до встречи.
Алексей положил трубку. Его пронизывали сейчас возбужденная легкость и желание действовать. Он засек на часах время после их разговора, прибавил в уме час. Затем прошелся по квартире, определил несколько мест, где необходимо было прибраться. Осмотрел разложенный и застеленный диван – переправил простынь, взбил подушки.
Взглянув в зеркало, Алексей решил, что необходимо побриться и вымыть волосы, а лучше всего, конечно же, принять ванну. Чтобы все это сделать часа вполне было достаточно.
Минут через сорок он уже стоял перед зеркалом в белой отглаженной рубашке, отпаренный и чистый, с блестящим свежим побритым лицом. Лоснящиеся пышные волосы были аккуратно зачесаны в пробор. "Что же, весьма недурно" – он улыбнулся отражению и прошел на кухню, решив, что также неплохо было бы заварить свежий чай.
Алексею пришлось распаковать одну сумку, чтобы достать из нее чайную утварь, а также заварку и сахарный песок. Здесь же он обнаружил плитку шоколада и маленькую коробку конфет, которые, как нельзя кстати, оказались сейчас в его распоряжении.
В пустом холодильнике он проверил застоявшуюся с давних пор непочатую бутылку коньяка, которую ему всучил в знак благодарности один из клиентов – ее он намеревался взять завтра с собой в дорогу.
Алексей посмотрел на часы – час вышел, и теперь он ожидал появления гостьи в любую минуту.
Он поставил на огонь чайник и сел за кухонный стол. Кожу лица неприятно стягивало после бритья. Сидя на стуле, он смотрел в окно, – за ним, на черном небе белели звезды.
"Сегодня последние вечер и ночь я буду в этой квартире. Как странно, но, возможно, мне будет ее не хватать на чужбине. Эта маленькая квартирка стала мне домом; может разве быть так, что чужую квартиру можно полюбить, как можно полюбить чужую жену, чужого ребенка, и вообще какую либо чужую жизнь; и что оно такое – чужое? Ведь все, что есть у человека своего – это он сам, а все остальное можно у него же и отнять, и тогда это отнятое уже не будет принадлежать ему, как и не принадлежало ранее, но просто он этого пока не знал. Зачем же тогда это слово чужое? И что же тогда может значить – свое? А разве, умирая, человек не отдает самого себя чему то? Или это что-то не отбирает разве человека у самого себя? Так значит, может так, что у человека нет ничего вообще, и лишь мгновения держит он себя в своей руке – и потом? И стоит ли тогда хотеть побольше своего, зная, что ничего потом уже не будет? Так почему тогда же люди так слепо тянут все к себе, желая страстно своего – ведь все на время, иль на мгновенья, не сосчитать которых никому? А все свое потом безмолвно лежит в руинах, на помойках, не зная, что гниет хозяев пыль недалеко – и все свое лишь в миг один превратилось в ничего. Какой бред… И даже мысли, что сейчас несутся в голове моей, – им нет цены, они как та же пыль – пока метет ее, ты видишь, она усела – нет ее.
Зачем же еду я тогда куда-то? Ведь можно же и здесь жить и ждать развязки. Какая разница, где случится тебе отдать концы, главное чтобы в это время кто-то из тех, кем ты дорожишь и любишь, были рядом. Мама, я не забуду тебя никогда. Как жаль, что тебя больше нет, ведь после твоей смерти все те цвета, что как-то скрашивали мое бытие стали еще более блеклыми и смазанными, а жизнь стала еще суше, и она уже потрескалась местами под моими босыми и как будто немытыми ногами; и эти трещины уже невыносимо давят на мои истертые глубокие мозоли, и мне все труднее и труднее идти; и в этой пустыне одностороннего движения, где уже почти никто не попадается живой на пути, мне есть лишь одно место, где я могу укрыться от палящего зноя и невыносимой суши – дом моего отца – оазиса, что хранит последние соки моих так рано израсходованных сил. О, отец, как я тебя понимаю: ведь мы слеплены из одного теста; как ты можешь быть до сих пор так силен и вынослив; мне стыдно, что я – твоя жалкая копия, пробую скулить и посягать на твое ко мне понимание – оно незаслуженно, ведь для меня ты – боец, а я – жертва, которая не хочет и не может сберечь данную тобой жизненную силу; но, погоди, батя!: я еще поймаю эту размалеванную птицу счастья, эту жирную суку-удачу; я притащу эту тварь к тебе на крыльцо, мы привяжем ее за яйца к камину и будем пытать раскаленной кочергой ее загадочную плоть под тоскливые скрипы капризов Паганини; и потом, когда она, эта неукротимая тварь, отдаст нам все свои секреты, мы зажарим ее, и уже потом, поедая мясо удачи, мы будем пить вино и, как и всегда, играть в шахматы. Я сделаю это ради тебя батя, можешь не сомневаться – ты не зря породил меня...."
Мысли прервались свистом, исходившим от плиты – чайник пускал вверх тугую струю пара и жалобно визжал, моля, чтобы его сняли с кострища. Алексей выключил огонь, и тут же раздался звонок в дверь. "Пришла" подумал Алексей.
Когда он открыл дверь, то увидел перед собой соседку:
– Добрый вечер, Тамара Ивановна.
– Добрый, Алексей.
– Заходите, прошу вас.
– Да я на минутку, собственно. Хотела спросить тебя – во сколько ты завтра занесешь мне ключи, чтобы нам не разминуться, вдруг.
– Ближе к вечеру, Тамара Ивановна.
В это время за спиной соседки внезапно появилась прекрасная молодая особа. Она, улыбаясь, остановилась, и, слегка возвышаясь над бабулей, стала терпеливо ждать окончания постороннего диалога. Девушка была безумно красива, как вообще может быть прекрасным, без малейшего изъяна женское лицо. Она смотрела в глаза Алексею и весело улыбаясь; подмигнула ему, обращая сей жест в сторону соседки, словно шутливо сообщая: "Смотри-ка – меня опередили". Алексей, как будто поняв это послание, расплылся во взаимной улыбке.
Соседка что-то говорила ему, но он уже не слышал ее – он весь был поглощен изучением появившейся гостьи. Тамара Ивановна, – почувствовав в отвлекшемся взгляде Алексея присутствие кого-то еще, – обернулась и слегка сконфуженно спросила:
– Девушка, вы сюда?
– Если этого молодого человека зовут Алексей, то да – сюда, – ее голос, словно молодой весенний ручей, растекался по старым облупленным стенам лестничной площадки, зашарканному полу.
– Да, этого молодого человека именно так и зовут. Подумать только, какая ты хорошенькая, – не скрывая восхищения, сказала Тамара Ивановна, пристально разглядывая девушку.
– Спасибо большое. О вас я могу сказать то же самое: завидев вас рядом с Алексеем, я подумала, что у меня появилась соперница, – в ее речи не было и тени лести; слова, слетавшие с ее губ, были естественны и правдивы; и она продолжала все также мило улыбаться.
– Да что вы, какая же я вам соперница, – хихикала польщенная женщина. – Ладно, не буду вам мешать, пошла к себе.
Женщина освободила проход молодой особе, и уже стоя у нее за спиной подняла, довольно щурясь, вверх большой палец, зажав руку в кулак. Алексей принял это послание улыбкой и помахал соседке рукой:
– Спокойно ночи, Тамара Ивановна.
– Спокойной, спокойной, – хихикнула женщина и скрылась в своей квартире напротив.
Алексей пропустил мимо себя в прихожую девушку, закрыл за ней дверь:
– Добрый вечер, Виктория; если вы, конечно же, Виктория?
– Это я. А ты что же, ждешь кого-то еще, Алексей? Ничего, что я – на «ты»?
– Да, ничего. Мне кажется, что так будет гораздо лучше.
– Помоги мне, пожалуйста, снять пальто, – она расстегнула пуговицы и повернулась к нему спиной.