Стальная метель

— Я не злюсь, — говорил Ний. — Просто иногда досадно, но ты не обращай на это внимания.

— Уже не получается не обращать, ты извини, но я тебя чувствую, я не могу пока от этого закрываться, я тебя чувствую так сильно, будто с меня содрана вся кожа… Я научусь закрываться, но для этого нужно вбить в себя ещё десяток гвоздей, ты подожди, я их вобью, но не сейчас, не сразу…

— Я буду сдерживаться.

— Это ещё труднее переносить, ты лучше не сдерживайся, ты лучше говори словами. Потому что слова — они как-то снаружи, а это — изнутри. Нет, ты ни в чём не виноват, не надо так думать…

— Ты и мысли слышишь?

— Нет, не мысли. Чувства, ощущения… всякое такое. Я не хочу слушать мысли, да это вроде бы и невозможно, но потом… я всё равно буду видеть тебя насквозь, и с этим ничего не поделать, я же этим пока не управляю. Оно всё вбивается в меня само, когда я устаю сопротивляться… Если бы я ещё умела выбирать то, что в меня входит и во мне раскрывается, было бы проще, но я не умею, я получаю множество ненужных сейчас знаний, а то, что нужно, где-то далеко, ждёт своей очереди…

Она замолкла и не потом несколько дней не произносила ни слова.

Или:

— …А вдруг тогда всё произошло так, как говорилось в легендах? Отец умер, мама покончила с собой, я убила маму… Вышли мы трое. Вазила отправился домой, а значит, ты или я обрели силу бога. Но во мне только мамины умения, которые она мне передала, и больше я ничего не чувствую. Значит — ты? Ты чувствуешь что-то в себе?

— Нет. Наверное, эта чара, которую на меня наложил Черномор, воспрепятствовала.

— Не знаю, не знаю. Я вот чувствую, что в тебе появилось что-то новое, непонятное… но оно в такой глубине, что мне не видно совсем. Вдруг ты всё-таки бог, просто ещё этого не знаешь?

— Надеюсь, что и не узнаю никогда.

— Страшно быть богом?

— Невыносимо.

— Но ты ведь думал об этом?

— О чём я только не думал…

Или:

— Иногда я боюсь, что когда во мне всё раскроется, я сама превращусь в маму. Во мне всё будет её — и ничего своего. Её мысли, её поведение, её любовь… А меня не будет. Совсем не будет. И что тогда?..

Иногда она говорила так, что Ний её просто не понимал:

— …следы повсюду. Идёт человек, а перед ним его следы. И хорошо, когда живой идёт, а то ведь мёртвый, а сам того не знает. И почему-то все вверх идут, в гору, в лёд и мороз. Нечего там делать, в горах… одни орлы… Ворон умный, он против следов летит, что-то знает. Разрушитель мира уже на чёрном коне, сам белый весь, брат твой младший, а что делать? Я не знаю пока…

И она снова замолкала надолго.

Вокруг холма дважды ложился снег и дважды сходил, зима не торопилась. Теперь, когда соль была в достатке, Ний делал запасы: солил, а потом коптил или вялил козлятину и зайчатину. Зайцев было неимоверно много, их можно было просто сгребать в мешок — если бы в хозяйстве были лишние мешки. Драть мочало, чтобы что-то сплести, он пытался, но опыта не было, и некому было научить. Так что приходилось обходиться без мешков. Пару раз он подстреливал диких свиней, но подранки уходили, а сам он не решался удаляться далеко от холма: почему-то он знал, что постоянно нужно быть рядом. Эти предзнания пугали его, он ведь и сам боялся того же, что и Ягмара, — а вдруг сила бога досталась именно ему, просто пока дремлет, ждёт то ли часа, то ли случая…

Он бы всё отдал, чтобы этого избежать.

Впрочем, отдавать было как бы и нечего…

Наконец снег лёг всерьёз, в лесу он уже был выше колена, пришлось мастерить лыжи. На это ушёл день. Когда Ний вышел на лыжах, он увидел следы — конские и человеческие. Две лошади и несколько пеших, шедших с лошадьми рядом.

Он видел, что они свернули было к тому месту, где обычно держались мохноногие лошадки, но лошадки разбежались, и странники пошли своей дорогой.

Не думая пока ни о чём, он двинулся по следам и меньше чем в парсунге обнаружил стоянку. Людей было семеро, из них один, вроде бы, неходячий. Остальные рубили и таскали дрова и мастерили шалаш. Мальчик разбрасывал снег в сторонке, там, где торчали метёлки дикого овса и травы — видимо, чтобы измождённые лошади могли поесть.

Ний вынул из торбы бусы Ягмары и надел на шею. Теперь чужой взгляд с него скатывался, и можно было подойти поближе. Он пожалел, что не взял дальнозоркую шапку, но в ней мёрзла голова, а в лесу всё равно видимость невеликая.

Впрочем, и вблизи он мало что увидел. Два воина, постарше и помоложе, старик-крестьянин, женщина, но в мужской одежде, мальчик лет десяти, пожилой явно горожанин — и тот, которого усадили на тюк, брошенный под дерево; он был закутан в меха и тряпьё. Наверное, больной…

Судя по количеству дров, путники решили не просто переночевать здесь, а отдохнуть хотя бы день. Возможно, поохотиться, пополнить запасы в дорогу. Множество следов дичи, которые они не могли не заметить, наверняка навели их на эту мысль.

Незамеченным, Ний вернулся к холму, по пути подстрелив молодую козочку. Пока он её свежевал, стемнело. Он вошёл в холм, в его тепло и постоянный ровный, не дающий тени свет, и удивился: Ягмара беспокойно ждала его у входа.

— Там кто-то есть, снаружи? — быстро спросила она, не дожидаясь даже, пока он скинет поклажу.

— Да, есть, — он бросил мясо на специально для этого предназначенную шкуру, снял лыжи, стал раздеваться. — Семь человек, уставшие, неопасные.

— Дай посмотрю… — она поднесла руку к его лицу. Он ощутил как бы дуновение ветерка. — Это Фриян, жених моей подруги… или уже муж… всё равно. Прости, но это что-то важное. За ними надо сходить.

— Привести сюда?

Ягмара помедлила.

— Да, лучше прямо сюда. Внутрь.

— Ты уверена?

— Всё остальное хуже… сложнее. Ты сходишь сейчас?

— Пока я дойду, они будут спать.

— Лучше их разбудить и привести. Они нужны, а там опасно. И даже… знаешь… Я схожу с тобой.

— У тебя нет лыж.

— Поеду верхом. Да, возьмём всех наших лошадей… Подожди меня, я быстро соберусь.

Она действительно собралась очень быстро. Козья шубка мехом наружу и такие же сапоги, сшитые Нием грубо и неумело, придавали ей совершенно отчаянный вид…

— Возьми фонарь, — сказала она и вышла первой, подзывая свистом лошадок.

Ний вздохнул, снова натянул на себя похрустывающий кофт всё из тех же козьих шкур, взял лыжи и вышел следом.

Темнело быстро, падал редкий снег. Фонарь был тускл — топлёное сало светило хуже масла. Ний опять пожалел, что не надел волшебную шапку.

— Ты не можешь сделать посветлее? — спросил он Ягмару, догнавшую его. Даже сидя верхом, она была вровень с ним. Лошадки топали за нею, как гусята за гусыней.

— Могу, но не стоит. След пока виден…

Только след и был виден. Лес казался совершенно незнакомым. Впрочем, как всегда ночью.

Довольно скоро они заметили проблески огня.

У костра сидели дед и мальчик. Остальные, надо полагать, спали в шалаше.

Ягмара сделала Нию знак остановиться, сама спрыгнула с лошади, прошла немного вперёд. Несколько лепт стояла неподвижно.

Потом обернулась, сказала:

— Пойдём. Надо забрать их с собой. Один совсем плох.

— А они пойдут? — почему-то усомнился Ний.

— Попробуем уговорить…

Когда они вошли в круг света, отбрасываемого костром, дед вскочил и схватился за посох, толстый, как оглобля. Потом присмотрелся и сделал вид, что он на посох просто опирается.

— Доброй вам ночи, путники, — сказала Ягмара. — Вы прошли мимо нашего дома, не заметив его. Я хочу пригласить вас на ночлег.

— Доброй ночи на добром слове, — сказал дед. Голос у него был глухой, словно он говорил сквозь толстую шкуру. — Вижу, что не духи вы ночные и не мертвецы. Но что за дом такой, что мы его не приметили?

— Он невидимый, — сказала Ягмара просто. — Вы прошли рядом и не заметили. Если вы позовёте вашего старшего, Фрияна, он узнает меня. Я Ягмара, дочь Акболата из Тикра и волшебницы Бекторо. Это Ний, купец из Аркаима. Мы живём здесь, потому что так надо. Поедемте с нами, вы хотя бы согреетесь…