Страница 13 из 64
Прихватили на отходе: полтора десятка верховых. Налетели из жидкой рощицы, по желтому лугу: легко, ходко, посылая на скаку стрелы, благо - почти в упор. Могли и осилить, но чего-то просто не хватило в последний миг: куража, натиска: не пошли в мечи, дрогнули, а закружить решили, расстреливать, не покидая седел: Это и сгубило черных. А поначалу казалось: не наша взяла, и Алексей шарил руками по земле, ища ускользнувший нож - обрезать ремни, которыми хобот пушки прикрутили к передку, да перетянули узел: на этом узле вдруг сошлось все, не было времени перебежать ко второй пушке, или ловить раненого коня: к седлу были приторочены и лук, и колчан: кто-то рухнул рядом, воя и корчась, Алексей даже не посмотрел, кто: надо было, конечно, выхватывать меч и рубить злосчастный этот ремень, но он почему-то все тупо пытался нащупать нож: поберегись! - и странный звук, будто трещит хворост, ложиииись!!! И такая сила была в этом последнем крике, что Алексей вскочил. Не подчинился команде: Один миг он видел это, но потом долго не мог отделаться от чувства, что многие минуты длилось все, а то и весь час. Трубач Главан стоял спиной к нему на согнутых ногах, как-то странно откинувшись - и держа на плечах два пушечных ствола! Глухие их концы смотрели Алексею прямо в лицо, фитили сыпали искры - а перед дулами гарцевали, пытаясь разлететься, зарыться, исчезнуть - пять, или шесть, или семь, не понять, они так смешались, что почти переплелись - черных всадников. И так же, как они, изо всех сил бросился исчезать Алексей. Воздух стал подобен прозрачной смоле, его следовало продавливать: Алексей плыл - тонул - к земле, когда басовито и протяжно взревел первый выстрел. Он не мог этого видеть, но лучи света, наверное, шли сейчас даже не по кривой, а по какой-то сложной ломаной линии. И поэтому он видел всё. Не мог видеть но видел. Бывает и так. Главана этим выстрелом убило. В первый короткий миг с ним вроде бы ничего не произошло, но Алексей понял, почувствовал чем-то в себе, что трубач перестал быть. На месте, только что занятым им, возникла пустота, провал: Тело его, однако, не упало, а в судороге подпрыгнуло, чуть развернулось в вязком воздухе - и тут догорел второй фитиль. Один ствол взрыл собой землю у самых подошв Алексеевых сапог, отлетел в небо и, кувыркаясь, скрылся из виду. Второй разбил в щепы пушку, с которой так бездарно долго провозился Алексей: Дым застил всё, но тем же открывшимся вдруг внутренним чутьем Алексей знал, что там, за дымом, невредимых нет, только мертвые и искалеченные: болью и смертью пахнуло оттуда, а еще страхом. Потом все понеслось обычно, но еще долго, еще много дней ему казалось, что в этом обычном восприятии он не успевает схватить и потому пропускает чтото очень важное. То самое внутреннее чутье, когда все близкие тебе сосредоточены где-то возле сердца, и всегда знаешь, что с ними: В дыму азахи рубили черных. Четверо против неизвестно скольких - но бойцы против жертв. Это выстрелы раздали роли тем и другим. Никто не посмел возразить: Скоро все кончилось. Главана положили на телегу с ранеными. Никто не стал возражать против соседства с мертвым телом, хоть и шло это поперек обычаев и устоев. Семеро осталось невредимы, только семеро: и еще трое держались на отваге. Алексей понимал, что план его проваливается. Слишком многих потерял. Еще даже не кончился день. Как раз полпути пройдено между рубежом первого боя - и деревней Хотибой: Черные уважительно держались в отдалении. Пока держались в отдалении. Они будут держаться в отдалении: До темноты.
Командующий соединенной армией вторжения стотысячник Демир Иерон по прозванию "Железный сапог" обедал поздно. Такая у него выработалась привычка за многие годы приграничных боев и погонь: днем следует быть легким. И к ночи следует быть легким. Поэтому пищу он принимал дважды: на рассвете и в преддверие заката. Время, когда и бой, и набег вероятны не слишком. Штаб его, приученный к тому же самому, в эти часы не работал. Иерон считал, что при нормальной постановке дела время для отдыха находится и на войне - и более того, без отдыха невозможна эта самая нормальная постановка дела. Правда, многих офицеров, набранных для пополнения штаба после испепеления при Кипени, это приводило в изумление. Порой - в неприятное изумление. Он опять вспомнил про Кипень: Три четверти его штаба, лучшие из лучших, испарились, обратились в искры и дым. Сам он уцелел случайно, вывезенный из сечи с разбитой головой: Хуже всего было то, что в бессознательном состоянии он знал, что проиграл это сражение - и даже когда ему сказали, что это не так, все равно знал, что он проиграл. Выиграл кто-то другой. Тот, кто недрогнувшей рукой обрушил пламя небесное на головы и чужих, и его собственных солдат. Он пытался не позволять себе думать об этом, но все равно думал. Новый штаб был не в пример слабее старого, и тем, кто уцелел и испепелен не был, пришлось очень стараться, находя среди строевых офицеров тех, у кого еще не высохли мозги на всех ветрах, - и учить их, учить свирепо, начиная с азов. Многие офицеры и понятия не имели, за счет чего движется армия. Они уверены были, что стоит скомандовать: "Марш!" - и войска придут в движение. Велико же было их изумление:
Расположились и четвертый день стояли в полуразрушенном форте Сваж, на холме при перекрестке старых заросших дорог. То есть заросли эти, конечно, прорубили и растоптали за последние месяцы, но все равно ясно было, что прежде по этим дорогам очень долго не ходили и не ездили. Мелиора переживала не лучшие времена, и вторжение шло ей только на пользу. Вообще Иерон испытывал по отношению к Степи двоякое чувство. С одной стороны, его коробило спокойное высокомерие степняков, их чувство собственного превосходства, - а также то, что правил ими мертвец, и они этим даже гордились. С другой же стороны, как практичный и честный человек, он признавал, что никогда прежде Конкордия - главным образом простой народ не жила настолько спокойно, сыто и богато, как последние три десятка лет: Нельзя сказать, чтобы он много размышлял над этим - но его тренированному уму и не требовались долгие размышления. Крестьянин не веет зерно в бурю: Он многое для себя решил уже давно. И осторожно дал понять это тем, кто был способен понять. Сейчас он сидел на мягком зеленом плюшевом стуле с гнутыми коричневыми ножками, который возили за ним уже несколько лет, за свежесколоченным столом, так и пахнущим: сырым деревом; на бумажной скатерти стояло блюдо с отварной цветной капустой и поднос со ржаными чуть поджаренными сухариками. Иерон задумчиво жевал пресные соцветия, хрустел корочками: После Кипени у него взыграла язва, о которой он и думать забыл с самых лет своего сотничества. Вид открывался чудесный: Белая стена, заросшая плющом и мохом, была проломлена на большом протяжении, открывая взору склон холма, пологий и длинный. Шагах в двухстах шла дорога, черная среди зелени, и другая дорога, красноватая, пересекала ее чуть правее. Иерон помнил об этом мелиорском обычае: мостить дороги камнем разного цвета, - но вот впервые обращал на это внимание. Дальше лежали заросшие поля, мелколесье, кустарники, а еще дальше - стояла брошенная много лет назад деревенька. Только в одном доме кто-то еще жил, топил по утрам печь: Иерон запретил беспокоить этих людей. Полотно заката раскрылось на полнеба. Розовые стрелы легких облаков: Депеши, доставленные "почтовыми голубями" (в действительности это были обученные чародеями соколы, но почему-то почту упорно называли "голубиной"), ему принесли, когда он встал из-за стола. Молоденький офицерпорученец с черной повязкой на глазу - Гликерий, вспомнил Иерон его имя, Гликерий Ермократ, - подбежал почти бегом, откинул крышку плоской шкатулки. Пеналов было семь. Иерон кивнул и принял шкатулку. Сегодня это была уже четвертая почта. - И еще, командир, - сказал порученец. - Прилетели трое: этих. Хотят вас видеть. - Птицыны дети, что ли? - Так точно: Настоящее название народа, летающего на птицах, просто никто не мог выговорить. Поэтому применялись всяческие обороты, и "птицыны дети" среди них. В конце концов, это был пусть сокращенный и приблизительный, но все-таки перевод: - Сказали, что хотят? - Нет, командир. Но вид у них злой. - Вид у них всегда злой: Зови. - Понял, командир. Гликерий четко повернулся и быстро пошел, почти побежал к большой желтой палатке-шатру, а Иерон начал разрывать пеналы. Судя по клейму, все они были с материка - а значит, отправлены ночью или самым ранним утром. Он пробежал глазами одну депешу, вторую, третью: вернулся к первой: Когда три владетельных мастера народа Иргуташкхерронго-чрокхи (что значит примерно "Достойные благой участи дети пернатого дракона Ронго") приблизились к командующему, тот окинул их рассеянным взглядом и продолжал смотреть куда-то поверх всего, и мастера даже оглянулись, чтобы понять, куда же это он смотрит. Но там было лишь облачко: - Почтенный арх-мастер, - начал один из "птицыных детей" высоким ломким, как у отрока, голосом, - мы позволили себе: Иерон нахмурился, с трудом перевел взгляд на маленьких кривоногих людей, стоящих перед ним, секунду помедлил, стараясь понять, кто они такие и зачем здесь стоят: - Да, - сказал он. - Что-то случилось? - Я - мастер пернатого полета Бейль Крутой Склон. Это мои вассалы и попутчики. Мы прилетели просить помощи в розысках. Вчера вечером пропал мастерион Уэ. - Пропал? Это точно? - Да, арх-мастер. Он полетел от людей Зеленого крыла в главное гнездо и не долетел никуда. Мы крайне обеспокоены. - Покажите на карте, - сказал Иерон. Двое вассалов и попутчиков, доселе молчавших, тут же развернули легкое полотнище. Карты у наездников на птицах были замечательные: шелковые, тканные. Они рисовали на них водяными красками знаки и стрелы, которые потом легко отмывались. Так: Вот область, где нашло себе место Зеленое крыло: столовые горы в северной части Соленой Камы. Вот главное гнездо: еще более древняя, чем эта, разрушенная крепость Сороковей немного к северу отсюда. Верст сто расстояние между Камой и гнездом - и лететь надо над краешком Нектрийской области, над горами Монча, над Болотьем: Бессмысленно спрашивать, что в такой глуши делает это самое Зеленое крыло. Не ответят или соврут. Иерон кивнул. Карту тут же свернули. - Я вас понял, - сказал он. - Все мои войска получат соответствующее указание:- он вновь посмотрел на облачко в небе и молчал несколько секунд. Но я получил тревожные сообщения с материка. Возможно, завтра у армии будет новый командующий. "Птицыны дети" быстро переглянулись. Это у них получилось совершенно по-птичьи. - Вы можете сказать нам, что случилось? - Да. Император восстановил свою власть над всем пространством империи, включая северные земли: До них дошло не сразу. - А что же Верховный Зрячий Авенезер?.. - Убит: казнен, - поправил себя Иерон. - Это большое несчастье для нас, - еще более тонким и напряженным, чем в начале, голосом проговорил Бейль Крутой Склон. Голову он откинул гордо и вызывающе. Мальчишка, готовый к безнадежной драке: - Возможно, - согласился Иерон. - Но пока что еще я здесь командую следовательно, вам будет обеспечена вся возможная помощь. - Мы ни мгновения не сомневались в вашей чести, арх-мастер... - Иерону показалось, что на слове "вашей" Бейль Крутой Склон сделал почти незаметное ударение. - Позвольте откланяться. Мои вассалы и попутчики могут остаться с вами для быстрой связи с главным гнездом. Иерон подумал. - Хорошо, - согласился он. Наездники на птицах могли пригодиться и для других целей: - Вам покажут палатку, где вы будете жить. И очень прошу вас: держите птиц подальше от коней. Вассалы и попутчики одинаково поклонились. - Наши имена Митэ и Саут, - сказал один. - Располагайте нами, архмастер. Он опустил их кивком и кликнул одноглазого порученца Гликерия. - На рассвете я должен видеть у себя всех командиров колонн: - он посмотрел на офицера; тот стоял бледный. - Тысяча "Серебряные лица" скрытно занимает самое расположение штаба и ближайшие подступы. Приказ императора: мы объявляем войну Степи: