Страница 1 из 64
Андрей Лазарчук
Кесаревна Отрада между славой и смертью
Книга вторая
я видел секретные карты я знаю, куда мы плывем Илья Кормильцев
Часть первая.
Глава первая.
На исходе июля восемь дней непрерывно шли дожди, а потом налетел ледяной ветер и до стеклянного блеска огладил взявшуюся непрочным льдом траву. Земля же и вода под травою хранили покуда еще немалый запас тепла. Ноги с легким хрустом, давя то ли елочные игрушки, то ли засохшую пену, проходили сквозь стеклянно-зеленый ковер и вминались в грязь - уже до странности беззвучно. Иногда грязь отпускала ногу легко, разве что вздыхала; чаще - чавкала и пыталась засосать поглубже; а иногда расступалась, вмиг исчезала совсем, и нога оказывалась в холодной жидкой бездне, - тогда только веревка и спасала, колючая оледеневшая веревка... впрочем, не всегда спасала и она: в утренней мгле, в сгустившемся вдруг тумане безвестно канул пастушок, имя которого Отрада запомнить не успела, он пробыл в сотне едва ли день: догнал их с котомкой предыдущим утром... на краю черной дымящейся ямы нашли его лиственничный лук, черный, тяжелый, тугой - на волка; конец веревки был разлохмачен, несколько жил вытянулось, и Алексей, внимательно осмотрев, пропустив между пальцами ее всю, только скрипнул зубами и велел всем держаться поближе друг к другу, не вплотную, но все-таки поближе... Пейзаж был нереален: рифленого стекла равнина, такая ровная и плоская, что становилось тоскливо и страшно; граненые серо-фиолетовые горы Монча слева и впереди - и силуэт бесконечного фантастического города справа: шпили, башенки, купола... Отрада знала, что это не настоящий город, а просто скалы, прихотливо изрезанные бушевавшим здесь когда-то прибоем; озеро ушло, осталось бескрайнее и бездонное болото... и вот этот силуэт чудесного города на горизонте. Города, которого нет и не было никогда. Но каким-то другим рассудком, который, возможно, просто приснился, привиделся умирающему от холода и усталости ее собственному рассудку, тому, с которым она жила так долго и с которым прошла через столь многое, - этим другим рассудком она спокойно и безучастно постигла безусловную истину: именно тот город был настоящим, единственным по-настоящему настоящим городом... просто он был как бы внутри, по ту сторону изрезанной ноздреватой поверхности скал, и скалы нужно вывернуть наизнанку... тогда все, что сейчас живое и прозрачное, тонкое и холодное, грязное и небесное - все это окажется плотно упакованным: корни дерева к птице, звук колоколов, плывущий над холодным полем, прикрытым серым предрассветным туманом - к жарко натопленной бане, а медленно бредущая по недозамерзшему болоту девушка, похожая уж и не на девушку вовсе, а на поганую метелку - к тени старого арочного моста, увитого виноградом... и ведь никто ничего не заметит, подумала она равнодушно и тупо. Никто - и - ничего. Она давно растратила все свои запасы отчаяния... Купа деревьев, которая еще недавно была безнадежно далекой, внезапно оказалась рядом, под ногами запружинили корни, а потом пришлось даже лезть куда-то наверх, на высоту вытянутой руки - по сухой осыпающейся серой земле, напоминающей порох. Из земли торчали палки и веревки. Сразу стало темно. Будто внутри земли. Среди корней. Она потрогала рукой. Это действительно была земля, полная переплетенных корней. И тут же над головой возник тусклый свет, а за ним и звук. -:Парило-мудрец был такой, он сказывал: будет день, когда убиенные встанут с земли и пойдут в страну Тучу. Два века тому. И что? Сам видел: туча была, и мертвые ночью встали и ушли: - Видел сам, что ушли? Ты, дядь, ври: - Врать не буду, вот этого сам не видел. Но степняк один, с которым мы потом наскоро потолковали, видел и говорил. Да и то: парню двадцати нет, а седой: Отрада попыталась привстать. Голова была пустая, но тяжелая. В горле скребло. Она хотела сказать: чтобы: уже забыла, что: все равно не получилось: лишь писк, равно котенок проголодался: Кто-то сверху тихо фыркнул: - Очухалась... эх, немного надо, дядя... - Так'ить... совсем дитя. Который день идем... - А который? Я уж... - Двунадесятый. - Ой-тя!.. Отрада тронула запястьем лоб, потерла глаза. Во рту был мерзкий привкус железа. Она кашлянула раз и другой. Голос будто бы вернулся. - Я долго... так? - Нет, кесаревна. Всего какой часок. Старший велел не беспокоить вас. А похлебку вашу мы вон, кожушком укутали, не простынет... Часок, подумала она. Похлебку сварили, да еще и остыть могла успеть. Но вот не остыла... Она ногами чувствовала спрятанное тепло. - Спасибо, дядя Евагрий, - Отрада приподнялась на локте. На освободившееся место тут же набился холодный воздух. Ветер, как обычно, к ночи набрал силу. Спасались от него заячьим способом: рыли ямки. В такой ямке она и лежала, в истерзанной лисьей шубейке, сверху прикрытая от ветра куском парусины, натянутым над ямой и присыпанным по краям свежей землей... Если гнусное чародейство не прекратится, скоро станет невозможно укрываться так. Земля промерзнет, сделается каменно-звонкой. Легкие лопаты будут отлетать, лишь царапая ее бока. Но тогда, может быть, выпадет снег... Сделав над собой усилие, она откинула парусину и села. Дядька Евагрий и с ним молодой слав Прот, из бедного семейства Товиев, роднившегося когда-то и с кесарями, но давно уже не возобновлявшего родства, грели ладони над спрятанным от ветра костерком. Свет исходил от этих ладоней... - Кушать будете? - добро усмехнулся дядька и чуть склонился вперед, чтобы встать. - Или пройтись надобно-ть? Она смотрела на него и только поэтому уловила тот миг, в который лицо человека превращается в лик мертвеца. Негромкий костяной стук и отдаленный хлопок она с этим превращением связала не сразу, а лишь после, вспоминая... Не разгибаясь, как сидел, дядька Евагрий повалился вперед - и накрыл собою костерок. Словно полог, упала тьма. Коротко и изумленно вздохнул Прот. Этот звук вывел Отраду из мгновенной оторопи. Она сильно оттолкнулась руками и ногами - получился какой-то дикий прыжок из положения сидя, - и, упав на спину, перекатилась раз и еще раз, а потом, чуть приподнявшись на четвереньки, отползла назад на несколько шагов, замерла - и только тогда протянула руку к закрепленному на бедре ножу-оборотню. Шершавая рукоять, обшитая кожей морского черта, удобно легла в ладонь. Там, где она только что была, осыпалась земля. Кровь, кровь, кровь била в ушах, мешая слышать. А потом позади нее - и в лица нападавшим - полыхнуло слепящее белое пламя. Четверо стояли, пригнувшись, совсем рядом - притворно одинаковые в легких черных саптахских доспехах, надетых тоже поверх чего-то черного, и в черных масках на лицах. Они хорошо владели ремеслом ночных убийц, и даже сейчас, внезапно ослепленные, немедля бросились на землю - но дикий, нечеловеческий свет странным образом не пускал их, удерживал на весу, не позволял коснуться земли... так длилось и секунду, и три, и десять... повисшие люди дергались, в их конвульсиях появилось что-то паническое, как у тонущих... Отрада медленно, не вставая, пятилась - пока не заползла в пустую, но еще теплую ямку. А потом она увидела гротескно, чудовищно большие ноги в высоких сапогах, две пары ног, обогнувшие ее справа и слева - маленькую, съежившуюся. Подсвеченные сзади, ноги остановились между нею и барахтающимися саптахами. - Что будем делать, Хомат? - это был голос Алексея. И в голосе этом слышалась безнадежность - будто бы это не враги его, а он сам видел вот так вот в воздухе, беспомощный, как младенец. Чародей ответил что-то неразборчиво, он всегда говорил неразборчиво, у него не хватало передних зубов и кончика языка, потерянных не так давно в сражении с призраками. Но Алексей понимал его. Ушан... А вот подкрались - не услышал. Сотня уже была на ногах, метались тени, где-то часто хлопали тетивы - и звуки эти завершились всплеском грязи и бульканьем. И еще кто-то шипел сквозь зубы, скрывая боль. Но уже ясно было, что все кончилось. Как-то слишком быстро и просто... Хомат протянул руку к одному из висящих - тот забился совсем уж панически, как большая рыба в сачке. - Тихо, тихо, - сказал Хомат, и теперь было понятно. - Давай-ка... Он воздел руку вверх, и один из пленников вдруг оказался стоящим на ногах... нет, показалось: подошвы на пядь не достигали земли. Руки его, судорожно вытянувшиеся вперед и вниз, пытались крючковатыми пальцами вцепиться во что-то несуществующее. Потом с него упала маска. Отрада тихонько встала и шагнула чуть вперед, оказавшись за левым плечом Алексея. Почему-то именно здесь было ее настоящее место... Лицо пленника, равнодушное и неподвижное, совершенное в пропорциях и чертах, казалось ужасным. Оно катастрофически не совпадало с позой, с руками, с глазами, которые дергались и метались за веками... - Так вот вы кто, - в голосе Алексея прорезалась какая-то неуместная нотка. - Последние настали времена... Опусти его, Хомат. Хомат вновь отозвался неразборчиво, но Алексей оборвал его повелительным жестом. Тогда тот неохотно опустил руку, и пленный качнулся, обретя опору под ногами. - Ты знал, за что брался, когда шел сюда, - сказал Алексей. Белое лицо не изменилось, но чуть качнулось. - Возьми меч, - приказал Алексей. И меч мгновенно оказался в руке... кого? Отрада вдруг поняла с ужасом, что не может назвать это существо даже мысленно. Белолицый держал меч почти небрежно, тремя пальцами - горизонтально перед грудью, легко похлопывая обушком по запястью левой руки. На тонких пальцах Отрада увидела темные массивные перстни... Белолицый нанес удар первым - свистнула сталь; в пронзающем свете клинок превратился в острую петлю. Три или четыре удара почти слились в один. Потом Алексей медленно отступил на полшага и дернул рукой. Меч его выскользнул из груди белолицего, дымящийся и черный. Белолицый попытался было поймать чужой клинок рукой, но пальцы его схватили воздух... Потом он упал лицом вперед, еще в падении будто бы ломаясь и разваливаясь. Хомат присел рядом с ним на корточки, тронул рукой голову. Повернул лицом кверху. Голова повернулась свободно, словно в шее не осталось костей. Потом он взялся за отпавший подбородок и стянул белое лицо, будто еще одну маску. Под лицом был голый и еще более белый череп... Нет, не череп. Ровная поверхность, похожая на скорлупу большого яйца... Хомат постучал по этой скорлупе пальцем, и изнутри тут же донесся нетерпеливый ответный стук. Тогда чародей, всей позой своей выражая недовольство, вытащил из-за пояса стилет, примерился - и вонзил клинок в скорлупу. Первый удар, видимо, был недостаточно сильным, острие застряло. Хомат ударил еще раз, навалившись сверху - теперь клинок вошел по гарду. Чародей, морщась, несколько раз провернул стилет в ране, будто размешивая там что-то. Лежащее тело совсем не по-человечески задергалось, потом замерло окончательно. - Мерзость, - сказал Хомат, судорожно сглатывая - давя рвоту. - Да, - согласился Алексей. Голова его медленно повернулась налево, потом направо. И Отрада, вместе с ним посмотрев по сторонам, увидела, что мир преобразился. Стояли поздние сумерки - скорее утренние, чем вечерние, хотя она не сумела бы сказать, почему думает так, а не иначе. Все куда-то делись. Отраду и Алексея окружала ровная степь. Туман стелился над самой землей, не выше колен - туман или дым. Под него взгляд поначалу не проникал, но потом что-то случилось то ли с глазами, то ли с самим туманом. На земле лежали мертвые. Их было немыслимо много: так много, что между ними просто не проглядывало даже клочка земли. Кто-то чуть обиходил их, уложив ровно, скрестив на груди руки... тем, у кого руки были... Потом впереди кто-то поднялся с земли. Бесформенная фигура. Постояла на месте и медленно направилась к ним. Отрада почувствовала, что вцепляется обеими руками в Алексея, и попыталась разжать пальцы. Но руки были чужие, непослушные, их нужно было где-то искать - где-то внутри себя... Фигура приблизилась. Когда-то, наверное, белый, а теперь цвета грязи плащ окутывал ее. Шагах в пяти она остановилась. Из-под складок показалась рука. Скользнула вверх и откинула капюшон. Отрада вскрикнула. У женщины, стоявшей перед ними, не было верха лица. Вместо лба, век, скул - висели какие-то лоснящиеся черные лоскуты... - Ла...ра... - Алексей, задышав тяжело, пресекся на середине слова. Ты... Женщина поднесла палец к уголку рта. Это можно было понять как "молчите". Будто трепет множества маленьких крыльев послышался далеко позади. Отрада попыталась было оглянуться, но - не сумела оторвать взгляд от изуродованного лица, от чистого сияющего глаза, темно-синего, бездонного... Меж тем сзади что-то происходило. Треск дерева... скрежет... шипение... - Почему... я живой? - спросил Алексей. Ларисса медленно кивнула; рука ее скользнула под плащ и вынырнула обратно - с пяльцами, в которых натянут был белый платок с какой-то вышивкой... но не к вышивке приковало взгляд Отрады, а к тому, что на миг приоткрылось между полами плаща... Не могли люди сотворить такое с другим человеком, с женщиной... не могли, не могли, не могли! А шум сзади накатывался, вздымался, напомнив вдруг грохот ледохода где среди сталкивающихся льдин есть льдины живые, железные, деревянные, хрустальные... Множество голосов заполнили собой пространство. Отрада сумела наконец обернуться. Один ужас помог справиться с другим... Перед нею разверзлась могила. У могилы было почему-то деревянное дно. Ярко освещенное желтое деревянное дно. Земля осыпалась под ногой, Отрада вскрикнула и стала падать, продолжая вцепляться в Алексея. Тот удержался бы, но земля превратилась в текущий песок. Они скатывались вниз, как муравьи в воронку песчаного льва. Она ожидала удара о дерево, но в последний миг дно отдалилось недалеко, вот, рядом, достать, опереться... нет. Она повисла, как муха в паутине, как... как те странные пленники... как Агат: его прощальный взмах: Она не знала, кто такой Агат. Это было в другой памяти. Но, повинуясь новому страху, она согнула негнущуюся руку и схватила себя за щеку. Под рукой было что-то мягкое, нечувствительное, податливое. Не трогай, прошептал кто-то рядом, осторожно, сорвешь... И еще прошептал: дайте ей пить. У губ тут же появился горячий край ковша. Давясь, Отрада глотнула жгучую жидкость. Ей показалось, что это деготь. Чья-то рука удерживала ее затылок. Пей. Пей, пожалуйста, пей... Она отхлебнула еще и еще. Горечь и сильнейший запах березы. На миг стало светло и легко. Она повернула голову. Неоконченная картина: парящие в воздухе торсы, голые и задрапированные, угол каменной кладки... И тут же торопливо нахлынула липкая пузырящаяся тьма.