Страница 2 из 64
Глава вторая.
Знахаря нашли только в третьей по ходу деревне, девяностолетнего обезножевшего старика. Алексей буквально на руках принес его в дом старосты, куда положили метавшуюся в лихорадочном бреду кесаревну, велел: лечи. Сам остался за помощника - со знахарским правнуком, белесым до полной бесцветности пареньком лет пятнадцати. У паренька был маленький безвольный подбородок, вялый рот и глядящие в разные стороны глаза. Но руки, неожиданно большие, двигались сноровисто и быстро: когда одетую в хозяйкину рубашку Отраду уложили лицом вниз на лавку, он очень уверенно прощупал ей спину, глядя куда-то поверх всего, а потом стал делать такое, от чего у Алексея стянуло на спине кожу: руки и ноги кесаревны изгибались совершенно немыслимо, как в пыточной, и - сухой хворостяной треск бил в уши... Но после всего этого Отрада, укрытая тремя пуховыми перинами, откашляла комья коричневой мокроты - и задышала глубоко и чисто. Даже румянец проступил на восковато-голубых щеках. - Топите баню, - распорядился знахарь. Имя его было Памфалон. Дочки старосты тут же бросились исполнять приказание, а знахарь раскрыл свою сумку и принялся разбирать травы. Травы хранились в пергаментных мешочках со старинными полустершимися надписями. - Почтенный Памфалон, - неуверенно сказал Алексей, - но ведь после бани организм больной будет слишком восприимчив к холоду... - Если вы потащите ее дальше, она умрет, - сказал знахарь, не отрываясь от своих мешочков. Пряный вперемешку с пыльным запах распространялся по комнате. - Вполне возможно, что она умрет и здесь. Силы, чтобы жить, у нее немного. Но если вы ее потащите, она умрет точно. - Если мы не потащим ее, нас настигнут и убьют. - Опять война: - знахарь качнул большой седой головой. - Когда же вам надоест, молодые? - Почтенный... неужели нельзя использовать какое-то средство... чародейство, может быть?.. - Алексей замялся. Сказать, подумал он. Мы уже ничего не теряем... - Отец, я скажу, но ты молчи. Это наша кесаревна. Дочь кесаря Радимира. Последняя наследница... - Разве же ей осталось что-то в наследие? - знахарь совершенно не удивился, как будто бы полумертвых кесаревен на долгом его веку приносили сюда, в болотный край, раз пятнадцать. - Дом ее сгорел... - Дом - горит, - сказал Алексей. - И еще не все потеряли надежду потушить его. - Вот так, да? - знахарь высыпал что-то на ладонь, понюхал, пожевал губами. Протянул Алексею. - Не все... Хм. Попробуй-ка, есть ли горечь еще? Алексей взял щепоть бурого порошка, лизнул. Порошок походил на подсоленный торф. Но через болотизну проступала далекая едкая горечь. - Есть, - сказал он. - Это хорошо, - медленно протянул знахарь. - Так, значит, надежды не теряете? - Не теряем, отец. - Что же... Только вот мало вас, молодых, и все меньше и меньше... Алексей не ответил. Два последних месяца унесли столько жизней... даже он, воин, человек с дубленой душой, внутренне сжимался, когда пытался представить себе разом всех убитых и покалеченных. Конечно, его воображение питалось только рассказами очевидцев и участников тех дел - быстро же прижилось новое словцо, обозначавшее сразу всё: от мелкой стычки разведок и разъездов до иной раз многодневного боя тысячных отрядов, - что последовали после разгрома при Кипени; но и рассказов достаточно было для бессонницы... Мелиора истекала кровью. Что, однако, пугало более всего, так это неурочные холода явно чародейской природы. Частью погиб первый недоубранный урожай - и никто не сомневался в том, что второго урожая в этом году не будет вовсе... Значит - голод. Не зимой, так весной. Но дожить до зимы, а уж тем более до весны... ...Что ж, пусть на Кипени мелиорская армия потерпела поражение - но и конкордийцы со степняками получили страшный удар. И не то важно, что в открытом бою их разгромили, и только чародейское вмешательство превратило поражение в победу... хотя нет, и это важно: честный воин, может быть, промолчит об этом, но знать-то все равно будет... нет, другое: тот, кто наслал испепеляющие тучи, не стал различать, где чужие, а где свои - прихлопнул всех разом. А такое уже не прощается... Немало дезертиров из армии-победительницы бродило сейчас по лесам и побережьям, ища способ добраться до родного берега. Они угоняли у рыбаков уцелевшие лодки, самые бесшабашные вязали плоты. Но в основном они просто скрывались, чего-то выжидая. Нескольких таких дезертиров захватила по пути сотня Алексея, и прежде чем предать их легкой смерти, Алексей поговорил с ними. Велика, очень велика была их обида на своих начальников... или на тех, кто стоит над начальниками... Однако несмотря на все это, конкордийская армия медленно и настороженно продвигалась на юг и, по некоторым сведениям, ступила уже в долину Вердианы. Значит, был открыт путь и на восток, к башне Ираклемона, к Кузне... и хотя именно в ту сторону отступили остатки мелиорской армии, ясно было, что заслон этот падет при первом же серьезном нажиме: ни северяне, ни южане не захотят умирать, защищая бессмысленный, малонаселенный и всеми нелюбимый Восток... - Чародейства просишь... - знахарь сложил свои кульки, сплел пальцы; Алексей только сейчас увидел, какие у него огромные руки руки молотобойца, кузнеца... Кузнец и знахарь. И значит - неизбежно - чародей. - А того не знаешь, что сети раскинуты, и паук лишь ждет, когда муха дернет нить... Не муха, нет, - вдруг улыбнулся он, но улыбка лишь подчеркнула мрачность его лица. - Мотылек. - Отец, - Алексей пристально посмотрел на него. Где-то высоко - и уже не впервые - прозвучала долгая музыкальная фраза: тема неизбывной страсти из действа "Свеча и мотыльки": - Ты знаешь больше, чем говоришь. Я вовсе не хочу, чтобы ты говорил все то, что знаешь. Но - делай! - У тебя вовсе нет причин верить мне. - Есть по крайней мере одна. Ничего другого мне не остается. - Здесь ты тоже ошибаешься... хотя прав в одном: нельзя допускать лишних слов. Тогда иди, распорядись мужчинами. Мне и девки помогут...
Сотня Алексея никогда не насчитывала более срока бойцов. Сейчас их осталось двадцать восемь, и - Алексей знал - из этой деревни выйдет их еще меньше. У двоих азахов отморожены были ноги - очень серьезно, безвозвратно. Пройдет еще несколько дней, черные стопы сморщатся, резко обозначится граница между живым и мертвым - и тогда азаху нальют кружку хлебной водки, а потом один товарищ быстрым взмахом ножа очертит разрез чуть повыше черного струпа, оттянет кожу - а второй тут же рубанет саблей, а третий раскаленным в огне каменным пестом коснется раны... если неопытный - то всей и как следует, чтобы пошел дым, а если не в первый раз - то легонько и в четырех-пяти местах... потом оттянутой кожей культю прикроют и забинтуют холстяным бинтом, сверху положат сухой мох и снова забинтуют... у азахов не было специальных лекарей и знахарей, каждый мужчина мог сделать многое: зашить рану, срастить перелом, пустить кровь, найти в степи или лесу нужные травы... Травы, подумал Алексей как-то отрешенно. Вкус порошка, незнакомый и вначале не вызвавший никаких ассоциаций, вдруг стал тревожить. Что-то очень глубокое, очень давнее... Двое с отморожениями. Еще двое с пустяковыми вроде бы, но опасно гноящимися ранами. Наконец, все больны, у всех кашель, половина мается животом: Он знал, что нужен отдых. Особенно сейчас, когда - дошли, дошли в обоих смыслах. В этом последнем рывке сгорели все силы. Но - жуткое чувство, будто по пятам идет даже не кто-то - а что-то. Тупое и безглазое. Заведомо необоримое. И спасение только в движении, в заячьих зигзагах, прыжках, заметании следов: но след проступает, проступает, проступает - как кровь сквозь снег: Стоп, приказал он себе. Даже не думать об этом. Не думать о том, что замыслил, потому что тогда - выдашь неизбежно. Движением брови. Остановившимся взглядом. Фальшивой нотой в заданном вопросе. И все же он огляделся по сторонам так, будто прощался с тем, что видит. Впрочем, почему будто? Он действительно прощался. Просил простить. Зная, что прощения ему не будет никогда. Деревня Хотиба была немаленькая, в сотню домов, с храмом и базаром, с кожевней, ветряной мельницей и кузницей; принадлежала она по ленному праву акриту Афанасию Виолету, который, впрочем, очень давно не показывался в своем доме, высоком темном тереме, стоящем среди высоких сосен совсем немного в стороне от прочих построек. За домом присматривал сам староста, безрукий и одноглазый ветеран прошлой конкордийской войны. От господина своего известий он не имел с апреля: Посты Алексей не ставил - сами деревенские разбежались и вдоль дороги, и по тропам, и к каким-то тайным бродам через болота и речку Свись, постоянного русла не имеющую и в зависимости от дождей и вообще от погоды оказывающуюся то тут, то в трех верстах. По всем соображениям, вряд ли следовало ожидать нападения сегодня или завтра: а главное, деревенские прекрасно понимали, что им не поздоровится, если конкордийцы накроют здесь бродиславов - так стали называть остатки мелиорской армии, оказавшиеся в тылу победителей. Всем им приказано было разоружиться и разойтись по домам, в противном случае они, а также те, кто их укрывает, подвергнутся жестокому наказанию. Да, подумал Алексей, чтобы укрыться, места лучшего, чем этот полуостров среди болот, не найти: И это знаю не только я. Болотьё, так край звался, лежал в междуречье Свиси и Кадилы, двух небольших рек, текущих на восток, сливающихся - а далее пропадающих в гиблом краю Соленой Камы, части Дикого Брега - совершенно непроходимой смеси болот, озер, речек, морских лиманов - и торчащих среди этой грязи и воды голых скал со срезанной вершиной. Нога человека там не ступала - или почти не ступала: С другой стороны Болотьё отрезали от внешнего мира невысокие, но сильно изрезанные горки Мончa, через которые проходили только две дороги: на север, на Бориополь - и на Столию. Этими дорогами как бы обозначалась принадлежность сих земель: Прихрамывая, шел навстречу трубач Главан. В сотне Алексея он был единственный конник из не-азахов - и потому ко всем, включая командира, относился как бы покровительственно. - Во дела, командир, - сказал он чуть изумленно. - Тут, оказывается, степняки дней восемь гарнизоном стояли. Платили за все щедро: Третьего дня ушли, специальный гонец прибегал. А серебро ихнее: вот, - и он показал кружочек из зеленого камня. - Обернулось: Алексей взял кружок, покрутил в пальцах. Нефрит. В Степи - идет на вес серебра. Все будто бы честно: Но нефрит этот был мертвый - куда более мертвый, чем камни, что десятками лет валяются при дорогах. На нем угадывался какой-то рельеф, но ни наощупь, ни глазом Алексей не сумел разобрать даже рисунок это или надпись. - И много ли таких? - спросил он. - Наверное, немало, - сказал Главан и повторил: - Платили щедро: - Собери еще штук пять-шесть, - велел Алексей. - Понадобится потом. - А чего их собирать, вот они:- Главан вынул из кармана горсть каменных бляшек. - Людям не нужны. - Людям не нужны:- Алексей посмотрел прямо в глаза Главану. Они были серые с мелкими темными точками. - Ну: да. А как же иначе? Явно же - чародейская масть, опасаются людито: Алексей взял бляшки. Холодные: - А чего ты не спишь? - спросил Алексей странным даже для самого себя тоном. - Не знаю, - Главан даже, кажется, растерялся. - Лег, а по мне кто-то скачет. Думал, блохи. Посмотрел - нет никаких блох: Ну, я и пошел прогуляться. Может, кто баню топит: Как там кесаревна-то наша? Алексей молча покачал головой. - Понятно: Что делать-то будем, командир? - Думаю. - Не нравится мне, что они так вот - собрались и ушли, - сказал Главан. Не ловушка ли тут нам расставлена? - Может, и деревню за этим же самым поставили? Народом населили? - Зря смеешься, командир. Вот как хлынут змеи с неба: - Я не смеюсь. Просто если считать, что они такие всё наперед знающие, то надо сразу на спину лечь и лапки повыше задрать: