Страница 15 из 79
На рынках, где мы расспрашивали торговцев и менял о мастере Глаасе из Янскерка, ничего полезного поначалу нам никто сообщить не смог. Только к вечеру, когда самые удачливые купцы уже разошлись праздновать богатый выторг по близлежащим тавернам, вертлявый тощий мужичонка, по виду — вор-карманник — припомнил:
— Старый разбойник, промышляющий на восточных пустошах? Здесь его знают, как Лавруса-Скупердяя! Торгуется, как бес, и никогда не опускает цену. Товар у него разного качества, раз на раз не приходится, но мошенник изображает из себя добропорядочного дельца, и жертвует на здешний храм при рынке от каждой сделки. Все знают, откуда берутся купцы, приторговывающие то тканями, то зерном, то вином, то рабами. Но разбойники, какими бы жадными они не были, не смогут поставить на свой товар цену, равную той, что выставляют честные торговцы, и оттого вольные рынки Ликандрика никогда не закроют свои ворота перед Лаврусом и его приятелями. Да и рука, признаться, у него тяжелая, а нрав скверный…
— Наверняка, это мастер Глаас! — воскликнула я, невольно почесав спину, занывшую от упоминания тяжелой руки разбойника. — Так что же — видели ли его здесь недавно? Что он продавал? Не было ли с ним мальчишки-раба?
Рыночный хитрец, поглядывая на нас искоса, выразительно поскреб шею и объявил, что в горле у него к вечеру пересохло, да так, что вымолвить каждое слово стоит неимоверных мучений. Пришлось оплатить ему щедрый ужин в ближайшем кабаке, и язык вора, называвшего себя Ниспеном-Уховертом, развязался.
— Вернулись ребятки Лавруса этой осенью с промысла рано, и потрепаны были, как никогда ранее! — рассказывал он, безостановочно подливая себе вино из кувшина. — О том, что случилось с ними на этот раз, рассказывали неохотно, хоть обычно во хмелю любили прихвастнуть, как ловко уходили от королевских солдат. Поговаривали, что в этом году с северо-востока на пустоши пришла какая-то злая сила, разворошившая гнезда нечисти и могилы колдунов. Слыхал, небось, рассказы о том, что по Намирии расхаживает чародей, одаривающий людей проклятым золотом? Голову могу позакладывать, пришел он с пустошей — там много ведьмацких костей гниет в ущельях. Ты, малый, бывал в тех краях? Нет? Ну и славно, нечего туда соваться…
— Мы направляемся в Астолано, — вставила я, заерзав на месте, когда речь зашла о пустошах.
— Астолано! Королевский город! — воскликнул Ниспен, ухмыльнувшись. — Ох и богатый же там народ! Но стража и королевские солдаты слишком уж ловки, людишкам вроде меня там делать нечего. Так вот, что до Лавруса, или как вы там его зовете? Глаас?.. Вернулся он рано, от повозок гарью несло, и гривы у лошадей сплошь обгоревшие. Часть товара подпорчена огнем — его продали сразу, за бесценок. Остальное вроде бы забрали купцы из Ладдино-Лок, а лошадей Лаврус продал местному барышнику, Кроклину. На вид они хоть и уставшие были с дороги, но здоровехоньки. Не прошло и недели, как все издохли от непонятной хвори. Кроклин от злости велел своим мясникам разделать каждую тушу вплоть до самого мелкого хрящика и найти причину хвори. Оказалось, что легкие у каждой клячи почернели, словно закопченные. Дурное дело, колдовское! Надышались бы они той копоти на пожарище — разве дотянули бы до Ликандрика?..
— А сам Лаврус… не хворал ли? — спросила я, искренне обеспокоившись за старого разбойника.
— Покашливал, было дело, — согласился Ниспен. — Однако я своими ушами слыхал, как он говорил, что знает толк в своей хвори и непременно излечится, как вернется в родные края. И то верно сказать, ведь Лаврус этот не раз показывал, что знает толк в чародействе: ни один прохвост не сумел ему глаза отвести на торгу, какими амулетами бы не обвешался!
Я припомнила, как мастер Глаас хвастался, что дед его когда-то служил Белой Ведьме Юга — должно быть, немало колдовских секретов пересказывалось шепотом в этом семействе, и кое-какие из них стали славным подспорьем в нелегком злодейском промысле. Недаром старый разбойник сразу же понял, что собой представляет Хорвек.
— Так значит, мальчика-раба при нем не было… — вздохнула я, силясь представить, где же искать теперь Харля, и отгоняя мысли о том, как велико могло оказаться невезение мальчишки.
— Мальчика-раба — нет, но… — с ухмылкой протянул Ниспен и уставился на нас хмельными жадными глазами.
— Смотри, не подавись, — хмыкнул Хорвек, щелчком отправляя серебряную монетку в сторону воришки. Тот ловко поймал вертящуюся полукрону, и объявил:
— Рабов Лаврус-Скупердяй на торг не привозил, но в этот раз с ним был мальчишка, которого он называл сыном.
Хорвек с усмешкой посмотрел на меня, словно спрашивая: «Ну, что я говорил?», но не успела я обрадоваться, как Ниспен прибавил:
— Мальчишка тоже кашлял, и, сдается мне, хворь его была серьезнее, чем у папаши.
Ох, как же заныло у меня сердце от дурного предчувствия! Я втравила Харля в неприятности, от которых иной бы проклял мой род до седьмого колена: мальчишка расстался с родным домом, с любящей матерью, а затем, вдобавок, угодил в плен к разбойникам, при которых бродяжничал впроголодь столько дней… И каков итог? От колдовства, которое я сотворила, бедняге, похоже, выжгло нутро. Воистину, мастер Глаас обошелся с Харлем милостивее, чем кто бы то ни было, подобрав и усыновив маленького болтуна.
Сколько не силился Ниспен-Уховерт придумать, что бы еще предложить нам, раз уж за сведения Хорвек щедро платил без торга и раздумий — больше в его памяти ничего ценного не всплыло. Куда подался Глаас после того, как распродал свою добычу, воришка не знал, однако отчего-то был уверен, что домой, в Янскерк, разбойник возвращаться не собирался.
— Домой такие люди непременно везут подарки, чтобы в их семьях всю зиму царил мир, — со знанием дела объяснял захмелевший Ниспен. — Какая же жена будет ждать мужа три четверти года, если тот прибудет на зимовку без добрых гостинцев? А Лаврус не истратил ни медяка из того, что выручил. Наверняка приберегал деньги для чего-то другого. А вот для чего — кто знает…
На том мы с ним и распрощались. Хорвек коротко сказал, что в Астолано мы направимся завтра же поутру, не задерживаясь более в Ликандрике. Я, хоть и понимала, что он, как всегда, прав, горестно воскликнула, не сдержавшись:
— Мы так и не разузнали, куда подевался мастер Глаас!.. Ох, конечно же, тебе нет дела до судьбы Харля, но мне-то каково? Еще одно гадкое дело на моей совести, еще одна загубленная жизнь!
Хорвек, перед тем, как ответить, подбросил в воздух потертую серебряную монетку, с которой теперь не расставался: в ней, если верить словам демона с мельницы, можно было увидеть подтверждение истинной высокородности того, кому она принадлежит. Ловко поймав ее и рассмотрев, какой стороной монета легла в ладонь, он уверенно произнес:
— Ты вскоре повстречаешься со своим маленьким приятелем, не бойся. Наши пути обязательно пересекутся.
— Точно ли? — я с подозрением смотрела на монету. — С чего ты это взял? Я не слишком-то верю предсказаниям дребедени, найденной в потрохах ведьмовского петуха. Если и есть в мире монета, которой положено быть лживой, как языку судьи — так это она самая!
— Знаешь ли ты, о чем больше всего сейчас волнуется старый разбойник? — ответил он вопросом на вопрос.
— Да откуда же мне это знать? — воскликнула я, донельзя огорченная тем, что судьба Харля становилась час от часу таинственнее и мрачнее.
Хорвек вздохнул, поняв, что я слишком расстроена для того, чтобы понимать иносказания и намеки.
— Единственное, что его сейчас заботит всерьез, Йель, — мягко произнес он, — так это то, как спасти своего маленького найденыша. Ты и сама знаешь, что род Глааса служил когда-то Белой Ведьме. А верным слугам чародеи помогают иногда даже после своей смерти. Старый разбойник и мальчишка отправились в Астолано — туда, где камни, политые чародейской кровью, помнят о прежних временах и о старых долгах. И монета из потрохов ведьминского петуха думает так же.