Страница 14 из 79
В самом деле, дух захватывало от пологих склонов, простиравшихся так вольно и бескрайне, что границы их тонули в нежнейшей пелене тумана непривычного голубовато-сиреневого оттенка. Крепкие каменные дома здесь отстояли друг от друга так далеко, что соседи теряли друг друга из виду, а плодородные земли между ними размежевывали старые каменные ограды, по верху которых частенько прогуливались ловкие и быстрые козы. На ярко-зеленых лугах паслись черные, как смоль, коровы, соседствуя со стадами овец, и пение птиц сменялось шумом падающей воды — здесь повсюду били родники, спускавшиеся в долины каскадами водопадов, больших и малых.
— Бывает ли здесь снег? — спросила я, чувствуя, как пышет теплом эта добрая, богатая земля, по которой тихо и мирно ступали наши уставшие лошади.
— Очень редко, — отвечал Хорвек. — Когда… когда я жил в этих краях, то видел снег лишь однажды.
— Вот уж не знаю, завидовать такому или не стоит, — я обводила взглядом горизонт, расчерченный едва различимыми силуэтами дальних гор. — В моих родных краях небеса посылали нам снег так щедро, что, иной раз, и двери-то не отпереть! Детишкам полно забав — на санях спуститься с горы, или построить снежную крепость, а затем забросать окна ворчливого соседа снежками и облить ему порог водой в канун морозов, чтоб он непременно поскользнулся!.. Впрочем, такие развлечения вряд ли положены детям чародеек… Кто бы отпустил тебя играть на улице с ребятней из простонародья. Должно быть, детство у тебя выдалось прескучное и безо всякого смысла, прости за прямоту.
— Я много учился, — заметил Хорвек.
— Ох, мне иногда думается, что несчастнее тебя человека не было! — вскричала я с искренним сожалением. — Да и демон из тебя, если разобраться, получился невезучейший…
— А ты полагаешь, что счастье было возможно для меня? — вдруг спросил Хорвек, глядя на меня серьезно и внимательно.
Я запнулась, внезапно сообразив, что у существа, рожденного от греховной связи колдуньи и демона, судьба никак не могла быть похожей на судьбу обычного человека. Следовательно, и счастье в ней означало нечто иное, нежели человеческое стремление к любви, покою и достатку. Разве могла я рассуждать о нем?
— Не знаю, — честно ответила я, поразмыслив. — Но я бы хотела, чтобы ты был счастлив, хоть немного. О, если бы я могла сделать так, чтобы ты был счастлив!..
Последние слова я произнесла, поддавшись неожиданному порыву, заставившему сердце забиться сильнее, и Хорвек повернулся ко мне, глядя серьезно и внимательно.
— Ты бы хотела сделать меня чуть счастливее, Йель? — спросил он.
Я смутилась, но не стала отступать от своих же слов, тем более, что в тот момент они казались мне простым и честным пожеланием, неспособным обернуться скверной и злом.
— Да, — твердо ответила я, а затем спохватилась. — Вот только помалкивать меня не проси, у меня никак не получится. Я уж столько раз пробовала…
— Но если ты после этого возненавидишь меня?
— Сколько раз говорить? Я не возненавижу тебя! — в его словах я услышала повторение все тех же грустных, мрачных недомолвок, к которым сводились все мои попытки расспросить Хорвека о том, что за предопределенность ему видится повсюду. — И я обещаю сделать то, что принесет тебе хоть немного радости — если ты объяснишь, что для этого нужно, ведь я, признаться, ничего не понимаю в счастье для таких важных господ иного мира…
— Опрометчивое обещание, — промолвил он, отведя взгляд, словно сказанное мной его не столько обрадовало, сколько огорчило. — Но я принимаю его.
Запоздалое сожаление заставило что-то глубоко во мне тоскливо сжаться, но я сказала себе, что Хорвек ни за что не поступит со мной жестоко и несправедливо, и постаралась забыть об этом коротком разговоре, оставившем по себе дурной осадок.
После нескольких незначительных происшествий мы очутились у околиц Ликандрика — большого портового города, широко раскинувшегося вдоль залива, формой напоминавшего изогнутый коровий рог. Как ни вытягивала я шею, как ни поднималась на стременах — моря, о котором я столько слышала, разглядеть мне вначале не удалось: слишком привольно расползлись во все стороны трущобы, с которых началось мое знакомство с южным побережьем. Да и то сказать — разве назвали бы эти каменные беленые домики трущобами в моих родных краях или даже в Таммельне? Здесь не было привычных мне гор сора, а самые крошечные переулки оказались вымощены булыжником.
— Где же море? — непрерывно спрашивала я у Хорвека, теребя его совершенно по-детски.
— Скоро увидишь, — отвечал он, невольно усмехаясь.
И действительно — чем ниже мы спускались, проезжая мимо долгих каменных стен, за которыми шумели листья огромных плодовых деревьев, тем свежее становился ветер. Между крышами, крытыми красной черепицей, мелькала нежно-голубая полоса, а огромные белые облака здесь отчего-то казались такими низкими, что мне думалось, будто вскоре я смогу потрогать одно из них рукой.
— Я думал, что ты сразу же направишься на рынок, чтобы расспросить о своем юном приятеле, — посмеивался надо мной Хорвек. — Бедняге остается уповать на добрую волю старого разбойника, раз уж ты о нем позабыла.
— О, пожалуйста… — я умоляюще смотрела на него, словно бывший демон мог дать некое полномочное разрешение, освобождающее меня ото всякой ответственности за судьбу Харля на час-другой. Хорвек, без труда разгадав подоплеку моих терзаний, со вздохом согласился с тем, что люди мастера Глааса, скорее всего, нас порядочно обогнали и давным-давно распродали свой товар, посему торопиться некуда.
Вот потому и вышло так, что я стояла, оцепенев, на берегу, вдыхая странный воздух и потрясенно таращась на набегающие волны, а демон терпеливо ждал, пока я приду в себя.
— Ты ведь видел это все раньше? — я обвела рукой бескрайний сине-белый простор, от которого у меня перехватило дух. — Ты помнишь, и оттого так безразличен?
— Я появился на свет в городе, похожем на этот, — Хорвек кивнул головой в сторону Ликандрика, оставленного нами чуть в стороне. — И море было частью моей жизни. Пожалуй, я любил его. Но безразличен… ко всему безразличен я не оттого, что помню прошлое, а потому, что знаю будущее.
— Ничего ты не знаешь, — фыркнула я, не желая вновь выслушивать мрачные неясные пророчества о том, что мы когда-то возненавидим друг друга.
Сбросив сапоги, я, словно несмышленый щенок, без устали бежала вдоль пенной кромки, поднимая тучи брызг: может, южанам осенняя морская вода казалась прохладной, но в тех краях, где мне выпало бродяжничать, реки и озера бывали куда холоднее. Все горести и несчастья, свалившиеся на мою голову, забылись, и на некоторое время я словно вернулась в детство: оно ведь выдалось у меня таким коротким, таким блеклым, и не посеяло в моей душе ничего доброго — откуда же было взяться в ней честности и благородству?.. Странствия изменили меня, и я ясно видела сейчас, какой рыжая Фейн прибыла в Таммельн: жадной, пустой и глупой от бедности, наивной, несмотря на все свои бродяжьи ухватки, и, вдобавок ко всему, бесчестной — ведь только человек безо всякой чести решился бы помыслить о том, чтобы посягнуть на брак господина Огасто и госпожи Вейдены.
Никогда раньше я не думала об этом, но теперь понимала, что была лишена столь многого — безыскусной любви родителей, поддержки друзей, беззаботных дней, наполненных уверенностью в том, что и завтра, и послезавтра мир останется прежним. Быть может, все это, узнанное с колыбели, позволяло другим людям не терять веру в добро и справедливость, несмотря ни на что?..
Точно так же не знал толком любви и Хорвек, выросший в тени интриг и магического искусства своей матери. Мое огрубевшее сердце еще могло ожить для новой радости, а вот его, заледеневшее?..
Размышления эти странным образом заставляли меня грустить, но, в то же время, очищали душу и наполняли ее неясной надеждой. Я не смела говорить о них Хорвеку, полагая, что ему они покажутся слишком простодушными, и не отдавала себе отчета в том, что голова моя с недавних пор наполнена одними только мыслями о демоне, как в былые времена — о господине Огасто.