Страница 8 из 13
Глава 5
Сей остров был подобен полумесяцу, и обнимал рогами залив, где корабли от бури и погоды безопасны были. Многие ряды кедров украшали пристань, а накаждом её конце была крепостца для защищения города и кораблей.
Безчисленное множество судов носились по воде; одни отходили, а другие приходили. Ужасная толпа народа покрывала берега. В одном месте рубили Ливанские кедры, в другом спускали новопостроенные корабли с великим криком, который раздавался по берегу. Одни собирали парусы, между тем как утруждённые гребцы наслаждались отдохновением; другие спешили оставить гавань. Одни заняты были грузом; некоторые переносили товары; а прочие наполняли оными кладовые. Всё было в движении; всё было в ревностной работе, и споспешествовало торговле.
«Не уже ли я обманываюсь, вскричал Принц, или это точно Аменофис, оставивший своё уединение и пришедший в общество людей?» «Он конечно, отвечает ему мудрый Египтянин; я переменил своё убежище в Аравии на другое при подошве горы Ливана.» Кир, удивляясь сему преселению, спросил его о причине онаго. «Аробал, сказал Аменофис, сего виною. Сей Аробаль, о котором я вам прежде сказывал, бывший мой сопленник в Мемфисе и работавший со мною в Египетских рудокопах, был сын Царя Тирского, но не знал своего рождения. Он взошёл на престол своих предков, и настоящее его имя Экибал. В областях его наслаждаюсь я совершенным спокойствием. Пойдём со мною к нему, и вы увидите Государя, который достоин вашего дружества.» «Уведомь меня прежде, ответствовал Кир, обо всём, что ему приключилось со времени его отъезда из Аравии. Ваше к нему дружество произвело во мне любопытство знать успех его действий, и я радуюсь вместе с вами, что вы его нашли опять; но не могу никогда простить ему того, что он вас оставил».
«Экинбаль лишился отца своего ещё во младенчестве. Дядя его Итобаль, желая похитить престол, вознамерился погубить сего молодого Принца. Но Багал, которому его воспитание поручено было, разгласил о его смерти, дабы спасти его от жестокости тирана, а между тем послал его в уединённое место близ горы Ливанской, где почитали его Багаловым сыном, под именем Аробала. В пустыню сию часто Багал езжал для посещения Принца и для разговоров с ним, ни мало не объявляя ему о его породе. Но когда уже он достиг четырнадцати лет, то Багал предприял возвесть его на престол. Похититель Царской власти, известясь о намерении верного Тирянина, посадил его в темницу, и грозил ему мучительнейшею смертию, когда не выдаст ему молодого Принца; но он пребыл в молчании, и решился лучше умереть, нежели преступить должность свою и любовь к Аробалу.
Багал ушёл из темницы, повергши себя с высокой башни в море, и достигши плаванием берега, пробрался в Вавилон, где учинил себя известным Царю Навуходоносору. Он побудил сего победителя объявить войну Итобалу, и предприять долговременную Тирскую осаду. Царь Вавилонский, узнав о храбрости и искусстве Багаловом, избрал его главным полководцем к сей осаде. Итобал был убит, и город после взят. Навуходоносор в награждение услуг и верности Багаловой возвёл его на престол Тирский.
Экнибал, странствую долгое время в Африке, и оставя того невольника, который его провожал, вступил в военную службу к Карианом в намерении либо умереть, либо прославить себя каким нибудь великим делом. Я сказывал вам прежде о нашем первом знакомстве (*)(*стр.14 в первой части Кир.), о взаимной нашей дружбе, общей нашей неволи и нашем разлучении.
Сей престарелый муж, обременённый летами, сидел тогда на великолепном ковре. Радость придаёт ему крепость; он встаёт, прибегает к Аробалу, разсматривает его, напоминает все лица его черты, и познаёшь в нём Экнибала. Тогда, не могши более удержаться, падает к нему на шею, обнимает его орошает лицо его слезами, и в восторге говорит: И так это ты, которого я вижу; это тот самый Экнибал, сын Царя моего, чадо спасённое мною от рук тирана, невинная причина моего злощастия и настоящей моей славы! И так теперь имею я случай умершему моему Государю оказать мою благодарность возведением сына его на престол. О всемогущие боги! Как много воздаёте мне за мою верность! Теперь умираю я спокойно.
Как скоро Аробал взошёл на царство, что случилось не за долго по отъезде нашем в Египет, то прислал одного из своих подданых ко мне в пустыню уведомить меня о своём благополучии, и уговорить меня к тому, чтобы я пришёл жить у него при Дворе. Я был восхищён, услыша о его щастии, и познав, что он меня ещё любит, изобразил свою радость живейшим образом, дав притом знать сему Тирянину, что все мои желания исполнены, поелику друг мой благополучен; но при всём том я совершенно отказался оставить своё уединение. Царь прислал ко мне вторично, заклиная меня, чтобы я к нему пришёл, и ему помог в бремени правления. Я ответствовал, что он имеет довольное знание исполнить все свои должности, и что прошедшие его нещастия научат его избежать те опасности, которым верховная власть подвержена.
Долго обнимались мы со всею нежностию; наконец сказал он мне: без сомнения вы думали, что я вас позабыл; что разлука наша произошла от простышего моего к вам дружества, и что честолюбие развратило моё сердце; но вы в том погрешили. Клянусь вам, что когда я вас оставил, не мог больше сносить уединения, я не находил в нём покою.
Ах! Не принуждайте меня, сказал я ему, оставить моё уединение, и не нарушайте покоя, богами мне дарованного. Пышность возбуждает страсти; Дворы Государей суть бурные моря; я уже претерпел разбитие корабля, и спасся благополучно; теперь не подвергайте меня в другой раз таковому нещастию.
Никак, отвечал я ему; я всегда должен недоверять дружеству такого Государя, который воспитан в роскоши и сластолюбии, подобно Царю Египетскому. Но что касается до вас, воспитанных далече от престола, в безизвестности о вашем состоянии, и следовательно испытавших всю бедность нещастия, я не страшусь того, чтобы Царский сан переменил ваши чувствования. Боги возвели вас на престол, и вы должны исполнить должности Государя, жертвую собою общему благу. Но с моей стороны никто не обязывает меня предаться паки опасностям и смятению. Я ни о чём ином не помышляю, как токмо чтобы окончать жизнь мою в сей пустыне, где мудрость услаждает сердце моё, а надежда соединиться вскоре с великим Озирисом заставляет забывать все претерпленные мною злощастия.
Сими словами умягчил Экнибал сердце моё, и я согласился наконец с ним идти, но с таким договором, чтобы мне при Дворе не жить, чтобы я не имел в нём никакого участия, а чтобы мне позволено было удалиться в какое нибудь уединённое место не подалёку от Тира. На сих условиях единственно променял я одно жилище на другое, дабы иметь удовольствие быть поближе к моему другу.
Приехав в Тир, основал я себя жилище при подошве горы Ливана в самом том месте, где Экнибаль воспитан. Иногда прихожу я видеться с ним; а он посещает меня часто в моём уединении. Ничто не может уменьшить нашей дружбы, понеже истинна есть единственно ея союз. Из сего примера узнал я, что Царское достоинство не непричастно истинному дружеству, как воображал я прежде, но что всё зависит от первого воспитания Государей. Злополучие есть для них лучшее училище; в нём-то Герои получают форму своих способностей. Априй в молодости своей благополучием был испорчен, а Экнибал нещастием в добродетели укреплён.»
«Не дивитеся тому, сказал Египтянин: везде, где купечество цветёт под охранением мудрых законов, изобилие делается общим; а великолепие государству не делает ни малого убытка.»
«Финикия, сказал Экнибал, была всегда в славе ради своего купечества. Город Тир имеет к тому весьма изрядное местоположение. Жители искуснее всех других народов в мореплавании. Сначала было купечество совершенно свободно, чужестранцы были принимаемы как самые Тиряне; но при владении Итобала всё пришло в упадок. Вместо того, чтобы по древнему обычаю пристани наши каждому были открыты, он повелел их закрыть для политических причин. Сей Государь предприял переменить основательное учреждение Финикии и сделать военным такой народ, которой всегда убегалучастия в раздорах своих соседей. Чрез сие ослабела торговля, силы наши истощилися, и мы навлекли на себя гнев Царя Вавилонскаго, который разрушил древний Тир, и учинил нас своими данниками.
Я начал тем, что приказал отворить все пристани для чужестранных, и возвратил вольность купечеству; повелел также, чтобы имя моё употребляемо было ни для чего иного, как для наблюдения законов оных. Власть Государей страшит других людей, и не допускает их входить с ними в общество.
И так, дабы поострить Тирян к трудам, оставил я каждому не токмо спойное владение прибытка трудов его, но и определил тому великое награждение, которой других превзойдёт в новых и полезных изобретениях.
Я облегчил тяжкие налоги и запретил все откупы на нужные товары и необходимости жизни, так что и купцы и продавцы избавлены были от угнетений и принуждения. Освобождённое от всех уз купечество побудило моих подданых ревностно стараться доставлять Тиру с избытком все лучшее на свете вещи, и продавать их за умеренную цену. За все привозы платят мне весьма малую подать. Чем меньше я купечство связываю, тем больше умножаются мои сокровища. Убавление податей уменьшает цену товаров. Чем дешевле товары, тем больше разбору, от которого приходы мои гораздо больше возрастают, нежели когда-б я купечество чрезвычайными обременили налогами. Цари, думающие себя обогатить чрезмерными податями, суть враги своих подданых, да и не знают ещё своего прибытка.»
«Остерегайтесь, сказал Аменофис, и не смешайте одного с другим. Хотя купечества в великих государствах пренебрегать и не надлежить, однако соблюдать оное должно совсем другими средствами, нежели в малых областях.
В таком городе, каков Тир, где купечество есть единственная подпора общества, все граждане купцы, а купцы глава республики. В великих же государствах, где воинский дух и подчинённость необходимо нужны, все подданые не могуть быть купцами, и торговля длжна быть ободряема, а не составлять общее упражнение.
Сими средствами предохраняется государство навсегда от чужестранных долгов. Равновесие купечества всегда оставаться будет на его стороне; от других же народов получаемо будет то, чем военные убытки платятся. Таким образом, не отвращая народ от свойственного ему упражнения, и не разслабляя его воинского мужества, соберутся с торговли плоды обильные. Одно из главных достоинств Государя есть знать способность своего народа, произведения земли, и как составить из того лучшие для своей области выгоды».
Несколько дней спустя после сего сопутствовал Кир Царю Тирскому в Вивлос, чтобы видеть там празднование смертиАдонисовой.Народ, одетый в печальное платье, шёл в одну глубокую пещеру, где лежало изображение молодого человека на цветах и благовонных травах. Целые дни препровождены были в посте, молитве и плаче, после которого общая печаль переменилась в радость; болезненные вопли провождаемы были радостными криками, и тысячи уст восклицали сей священный гимн(*) (*,-Смотр. Аукиан. О богине Сирийской, юл. Фирмика о брак. См. в разговоре.) Адонис возвращён к жизни; Урания более не вопит. Он возшёл обратно на небеса, и паки приидет на землю изгнать оттоль злодеяния и бедность навсегда.
Когда Кир был ещё в Тире, то приехал к нему посланый из Персии с ведомостию, что Мандана кончается. Сие известие принудило его отложить езду свою в Вавилон, и Финикию в самой скорости оставить. Объемля Царя Тирского, о Экнибал! Возопил он: я не завидую ни твоим сокровищам, ни великолепию, дабы совершенно быть щастливым; желал бы я единственно иметь такого друга, как Аменофис.
Кир спешит видеть мать свою, находит её при последнем издыхании, и предаётся величайшей горести. Царица, тронутая состоянием своего сына, старалась умерить болезнь его следующими словами:
Выговоря сии последние слова, Мандана побледнела; студеной пот облил все её члены, смерть затворила её очи, и душа её вылетела в Эмпирей. Вся Персия оплакивала её кончину долгое время; Камбиз воздвиг в память её великолепный монумент. Кирову же печаль облегчало только время, и когда нужда обязывла его прилепиться к делам государственным.
И для того вознамерился он по благоразумию своему государственные дела и правление их Киру поручить, и некогда, призвав его к себе, сказал ему:
Сей Соран при владении Камбиза необходимо длжен был казаться добродетельным; да и в самом деле таким себя почитал; но добродетель его ещё не была искушена. Соран сам ещё не знал крайности, до которой доведёт его безумное честолюбие.
Сей молодой Государь, видя себя не нечувствительным к похвалам, остерегался оных, но любил оные заслуживать. Он находил вкус в забавах, не делаясь их невольником. Он любил и великолепие, однакож умел лучше отказаться от всего, нежели утешить свой народ. Таким образом не допускал он к себе ласкательства, и отдалял роскошь и пышности.
Соран, видя, что Царевич хочет видеть до основания каждую вещь, старался учинить непонятными самые важные дела, дабы тем сделать себя необходимее. Но Кир столь искусно делал тщетными хитрость и ревность сего Министра, что мало по малу открывалось всё, что он старался столь коварно скрывать. Как Кир почёл себя во всём довольно сведущим, то дал Сорану знать, что он хочет сам быть первым отца своего Министром, и сим ограничил власть сего любимца, не подав ему справедливой причина на него в чём нибудь жаловаться.
Персия была несколько сот лет в Мидийском подданстве; но при брачном сочетании Манданы с Камбизом было договорённость, чтобы Персия впредь в знак покорности своей небольшую только дань Мидянам платила.
Пока Мандана была ещё в живых, то умела она с своим отцем так разумно поступать, как только можно было, чтобы воспрепятствовать явному разрушению мира между им и Камбизом; но едва только она скончалась, то Циаксар возобновил свои представления Царю Мидийскому.
Мидийской наследник, видя, что отец его на разумные предложение Гистасповы склонился, и что в скорости случая не будет начать войну, покусился сили Персии другим образом умалить. Он услышал о неудовольствии Сораневом, и старался его на свою сторону склонить, обещая ему наизнатнейшие чины в своём госудрстве.
Кир возвёл Араспа на высочайшую степень военного достоинства, испытав способность его и изящные к тому дарования, но в совете не хотели его допустить; ибо законы и обычаи Персидские не дозволяли чужестранным заседать в верховном совете.
Хотя Кир коварного намерения Соранова и не приметил, но любил правосудие гораздо больше, нежели чтобы отступить от онаго. «Я испытал верность и способности Арасповы, отвечал ему Принц; я люблю его искренно; и хотя бы дружество моё к нему было столь велико, чтобы я для него преступил законы, но он привязан ко мне больше, нежели к чести, могущей возбудить ревность Персов, и подать им причину думать, что в делах государства поступал я по своей склонности и пристрастию.»
Сии коварства не причинили в Кире никакого другого действия, как токмо научили его избегать те камни, о которые претыкался Камбиз. Они не умалили его внимания и покорности к отцу, которого любил он нежно. Он почитал его и в самых его погрешностях, которые всячески скрывать старался. Без позволения его ничего не предпринимал, и спрашивал его таким образом о совете, что в тоже самое время давал ему настоящее понятие о вещах. Он говаривал с ним часто наедине для того, чтобы Царь публично справедливое решение дать мог. Камбиз довольно имел разума к познанию превосходных советов сына своего, который преимущество своих дарований употреблял токмо на то, дабы приобресть почтение к повелениям отца своего, и изощрял свои способности на укрепление силы сего Государя. Камбиз усугубил любовь, почтение и доверенность свою к Киру, приметя благоразумное его поведение; но Кир сим не превозносился, почитая всё сие за истинную свою должность.
Боги определили вам, говорил он, разпростереть некогда царство ваше по всему востоку. Чтобы сие намерение благополучно совершить, то должно заблаговременно привесть Персиян к слепому послушанию. Сатрапов пленише достоинствами и удовольствиями. Принудьте их, чтобы они учащали ваш Двор, ежели хотят получить ваши милости. Сими мерами присваивайте себе постепенно высочайшую власть. Уменьшите права Сената, а оставьте ему токмо то преимущество, чтобы давал вам советы.Государю не должно власть свою во зло употреблять; но не надлежит же и делить её с своими поддаными. Самодержавие есть наисовершеннейший образ правления. Истинное могущество государства, скрытность советов и произведение в действо предприятий зависят от высочайшей власти, заключающейся в единой особе. Небольшая республика может состоять под управлением многих голов, но великие государства могут образованы быть токмо чрез то, чтобы в них действала неограниченная власть, порученная одному. Другие начала суть нелепые понятия слабых душ, которые сознают в себе недостаток способности к произведению высоких намерений».
Кир, будучи один,находился в глубоких размышлениях о всём происходившем. Он, вспомянув поведение Амазиса, начал подозревать Соранову верность. Хотя и не имел подлинного доказательства о его вероломстве, но человек, дерзнувший вдыхать в него такие мысли, казался ему по крайней мере опасным, когда бы и не был изменником. И так Великий Князь мало помалу отрешал сего Министра от тайных дел, и искал случая совсем отдалить его от своей особы, ничего не учинив к явному его оскорблению.
Он уведомил Циаксара о всём происходящем в Персии, о умножении войск, о чинимых приуготовлениях к войне и о намерении Кировом разпространить господство своё на весь восток, под видом исполнения некоторых мнимых прорицаний, которыми он ослепляет народ. Циаксар употребил сию ведомость для устранения Астиага, и для возбуждения в нём безпокойства и подозрения. Гистасп отправлен был с приказом от Экбатанского Двора, и Мидийский Царь угрожал Камбизукровопролитною войною, ежели он не согласится платить ему по прежнему пошлины и быть в той же зависимости, от которой Персия освобождена была при жизни Манданиной. Камонзов в том отказ был знаком войны, и с обоих сторон начались к тому приуготовлена(*) (*..К.ен онт.. утаил сию войну; но Геродот и другие историки упоминают о ней. Смотри письмо Г. Фререта).
Равным образом он продлжал умножать подозрение и между Сенаторами, хитрым образом разнося слух между ими, якобы Кир предпринимал сию незаконную войну противу своего деда только для того, чтобы ослабить их властительство, и присвоить неограниченное могущество.
Кир ясно извещён был о народном роптании, и о неудовольствии войска, и о том, что было сомнительно, хотели Сенат ему дать нужное к тому вспоможение. Государь Мидийский стоял у самых границ Персии с шестьюдесятьми тысячами человек. Царевич, видя своего отца приведённого в крайность, и нужду предпринять оружие против своего деда(*) (*Ирод. м..д..), находился в величайшем недоумении.
Кир, быв ободрён благородными мыслями Камбиза, и вспомоществуем советами Гарпага и Гистаспа, двух самых опытных военноначальников, собрал тридцатитысячное войско, состоящее из предводителей известной верности, и из старых воинов известного мужества.
После сего Кирпоставил войско своё на пространную равнину близ столицы, и собрав Сенат и Сатрапов, с приятным и величественным видом говорил следующее чиновникам войска:
Потом он, обратяся к Сенаторам, с решительным и строгим видом сказал: «Не безъизвестны Камбизу умыслы Двора Экбатанского для посеяния подозрения в ваших мыслях. Он знает, что вы намерены отказать ему в нужных вспоможениях; он бы мог посредством войска, послушного ему, принудить вас, чтобы исполнить его желание; но предвидя войну, взял свои предосторожности. Один бой решит судьбу Персии. Он не имеет нужды в вашей помощи: однако помните, что вольность вашего отечества теперь в сомнении. Сия вольностьменее ли безопасна в руках отца моего, вашего законного Государя, как в руках Мидийского Царя, которой содержит всех соседственных Государей в неограниченной зависимости? Ежели Камбиз будет побеждён, то и ваши преимущества потеряны будут навсегда; а ежели будет победителем, то не имеете ли причины страшиться правосудия такого Государя, которого вы раздражали тайными своими заговорами?.»
Кир, уведомившись, что Астиаг шёл с своим войском чрез степи Исатинские, дабы вступить в Персию, предупредил его в том с великою поспешностью. Он прошёл стремнинные горы такими дорогами, которые были непроходимы для другого войска, кроме обыкшего к трудностям, и ведомаго толико деятельным военноначальником.
Оба войска стояли между собою в виду нескольких дней. Кир, не инако, как с великим сожалением воображая следствие войны против своего деда, послал одного из своих Сатрапов именем Артабаза в стане Астиагов, который сказал ему следующее:
Царь по совету Циаксарову остался при первом своём намерении, и Артобаз прибыл назад, не получив успеха в порученном своём деле.
На другой день велел Кир разнести слух в неприятельском войске, что он намерен назад идти, не отваживаясь сразиться с неравными силами. Прежде выхода из стана приказал приносить жертву и учинить питьё – приношение; и все главные воинственники делали тоже. Он дал сие слово: Митр вождь и спаситель, и тогда седши на своего коня, велел каждому отправлять свою должность. Все воины имели железные нагрудники различных цветов, сделанные на подобие рыбьей чешуи; их шлемы, или шапки, были из меди с большими белыми перьями; щиты их были ивовые, над которыми висели у них колчаны; копья имели короткие, луки долгие, стрелы тростяные, а тесаки висели на поясах при правом бедре. Царское знамя было золотой орёл с распущенными крыльями, которое Персидские Цари употребляли издревле.
С полуночи сильный ветер поднялся; а равнина покрыта была пылью и песком. Кир столь выгодно расположил своё войско, что поднявшаяся пыль летела прямо в глаза Мидянам, и способствовала ему в военных хитростях. Гарпаг вёл правое, а Гистасп левое крыло; Арасп был в средине, а Кир присутствовал везде.
Кир приказал Гарпагу и Гистаспу разширять оба крыла мало по малу, дабы Мидян окружить. Он не успел выговорить, как услышан был удар громовой. Тебе следуем, великий Оромаз вскричал он, и в самое то время начал петь военную песнь, чему всё войско ответствовало сильным воплем, призывая Бога Митра.
Треугольная фаланка разомкнула ряды Мидян, и прогнала колесницы их. Кир, сидя на ретивом бегуне, летает из ряда в ряд; огонь глаз его одушевляет воинов, а спокойство его лица прогоняет всякий страх. В огне сражения он деятелен, однако постоянен, и не выступает из себя, одним говорит, других ободряет похвалами, и поставляет каждого в своём месте. Персы окружа Мидян со всех сторон, рубили их на голову. Ничего не слышно было, кроме стука оружейного и стенания умирающих: ручьи крови покрывали поле. Отчаяние, ярость и свирепость разпространили повсюду убийство и смерть; токмо Кир один ощущал благордую жалость и человеколюбие. А как Астиага и Циаксара взяли в полон; то он приказал трубить с поля, и запретил поражение.
Астиаг был ведён в Персидскую столицу весьма великолепно, не так как побеждённый Государь, но как победитель. Как он уже более необезпокаиваем был злыми советами своего сына, то заключил мир, и объявил Персию вечно вольною. Сия была первая услуга, которую Кир оказал своему отечеству.
По смерти его Кир узнал все обстоятельства его измены. Царевич, ни мало тем не величаясь, что заблаговременно входил в характер сего Министра, был в печали, и плакал о бедственном состоянии человека, которой часто погубляет все плоды своих дарований, и низвергает себя в величайшие пороки, потворствуя неправильному своему воображению и слепой страсти.
«Оружие отца моего освободило Персию от чужого ига. Он мог бы теперь уменьшить ваши права и преимущества, уничтожить ваше властительство, и управлять неограниченно, но он гнушается сих начал. Токмо под владением Аримания насилие господствует; великий Оромаз воспрещает царствовать таковым образом: его верховный разум есть правило его воли. Государи суть образы его; они долженствуют подражать его действиям. Законы должны быть их единым правилом. Один человек не в состоянии сделать хорошие законы. Как бы Цари мудры и справедливы ни были, однако не больше суть, как люди, и следовательно имеют предразсуждения и страсти. Положим, что они не имели бы оных, однако не могут всего ни видеть, ни слышать; и так нужны им верные советники, которые бы их о всём извещали, и им вспомоществовали. Таким образом намерен Камбиз царствовать. Он хочет наблюдать власть тогда, когда она нужна для учинения блага; и желает иметь такое обуздание, которое бы его удерживало от учинения зла. Сенаторы! Отложите свои страхи, оставьте подозрение, признайте Царя вашего; он сохранить все ваши права для вас; помогайте ему в соделании Персиян благополучными; он желает царствовать вольными детьми, а не невольниками.»
Таким образом Кир избежал всех сетей Сорана, возторжествовал над ковами (ко́-вы. 1. книжн. устар. то же, что козни, тайные коварные намерения, планы, замыслы,) Циаксара, и даровал вольность Персиянам. Он никогда не прибегал к хитростям, ниже к подлому притворству, или к обманчивой политике, недостойной великих душ.
Камбиз, зная искусство сына своего, предложил ему, чтобы он сам поехал ко Двору Навуходоносора, и с Амитою, его супругою, сестрою Манданною, заключил договоры. Она царствовала во время безумия Царя.