Лик

Я без слов снял с себя куртку и передал Клео. В ответ она мягко улыбнулась.

— Я не имею ни малейшего понятия, но постараюсь всё узнать. А пока пойдём, я провожу тебя.

***

Клео вернула мне куртку, ещё раз поблагодарив, на прощание помахала рукой и на цыпочках скрылась за тяжёлой дверью. Я бы мог отправиться домой, но вместо этого набрал номер одного человека, перед этим взглянув на время: 9:21. Поздновато, но вряд ли он мог спать в такой ранний час.

Уже через пятнадцать минут подъехал старенький пикап цвета «портвейн». Водитель два раза просигналил мне, что означало: располагайся. Я тут же запрыгнул в машину и поприветствовал Стивена.

На вид ему было лет тридцать-сорок. Я не знал его фамилии, да и имя, говорят, было всего лишь кличкой. Со своими каштановыми волосами, полоской усов и кривыми передними зубами он напоминал мне моего дальнего дядю. Со Стивеном меня познакомила моя бывшая подруга, когда мы были в его магазине. Он продавал разные пластинки, и на этом мы неплохо сошлись. Помимо прочего, однажды я помог найти его собаку, так что с тех пор у нас сложились отношения по типу «обращайся за помощью в любой момент, ну или давай просто обсудим жизнь». Так было и сейчас.

— Всё ещё ищешь ту девушку?

— Да, а она всё никак не хочет находиться, — попытался я отшутиться.

Продиктовав ему направление движения, я хотел было замолчать, но Стивен не позволил мне этого сделать. Он, как обычно, стал говорить о магазине, своей жене, которая, кажется, ему изменяла. Пусть мне сначала и хотелось погрузиться в тишину, но со временем я понял, что куда приятнее было послушать про чужой быт и хоть ненадолго забыть о происходящем.

Когда Стивен высадил меня возле той самой хижины, я попросил его чуть отъехать и ждать меня где-нибудь ближе к фонарным столбам. Подойти к этому странному месту я должен был в полном одиночестве.

Однако о том, что было потом, мне вспоминать глупо и стыдно. Мне почудились какие-то голоса — женский, мужской, ещё что-то неразборчивое. Это всё исходило то ли от земли, то ли от стен хижины. Но она была пуста. Всё это походило на вопли привидений, да и то будто через какую-то завесу.

Да, мне стыдно, но я сделал пару шагов назад, а когда эти голоса усилились, и мне почудилось, что кто-то позвал меня из темноты, я сбежал. Как самый последний трус.

Залетел пулей в авто и, стараясь, чтобы голос не дрожал, сказал Стивену, что я сделал всё, что я хотел. Меня отвезли домой.

Но всё-таки я соврал. Я не сделал желаемого. Я не постучался в хижину, не попытался найти вход. Просто мне казалось, что всё тогда сгустилось — и темнота, и голоса, и шелест последних листьев. На обратной дороге я пытался не думать об этом. Я просто надеялся, что вся эта история с Саванной и Эдди никак не была связана ни с тем местом, ни вообще с этим дурацким лесом. И я вновь думал о пропавших. И мои мысли перед тем, когда я уже был дома и выключал свет в комнате, были, конечно, о ней.

Саванна, Саванна, Саванна.

Как много ещё странного и нераскрытого оставила ты после себя?

Дуб, которому тысяча лет

А месяц пролетел незаметно. Иногда в голову закрадывались мысли о Даррелле, и от этого мне становилось не по себе.

Его уж точно можно было обвинять в том, что именно он сделал — в том, что не удержал Саванну, в том, что она убежала от него так же, как и от меня, хотя в случае с Йорком были хоть какие-то шансы удержать её. Ведь она ничего не кричала ему в ответ, он мог её спасти, остановить и предотвратить всё то, что сейчас происходило на наших глазах, глазах всего города, но он этого не сделал. Интересно, чувствовал ли этот придурок за собой хоть каплю вины в происходящем?

И чем больше я задумывался обо всём этом, тем было хуже. Это как съев за один раз две или три плитки шоколада, ты еще долгое время не захочешь брать в рот ни дольки. Есть такие люди и ситуации — когда часто их вспоминаешь, становится так тошно, что, того гляди, вывернет. Даррелл, определённо, был не исключением из этого числа. Поэтому нужно было просто забить на него.

Пусть живет, как хочет. Он всё равно виновен. Это было даже слишком достоверно. Ведь у Йорка имелась какая-то информация — информация о хижине. И как раз совсем недавно по ТВ прошёл новостной выпуск. Помню, мы сидели у Вестера, разговаривали и что-то в таком роде. Следовали всем стереотипам, свойственным британцам, и пили чай. Клео не одобрила бы это моё распространение всяческих предубеждений, и, тем не менее, мы отвлеклись, услышав репортаж о Саванне.

Да, теперь она крутилась по телеку.

На экране появился полицейский, и его коллеги говорили о том, что их внимание привлекла хижина в лесу. Оставалось неизвестным, кому она принадлежала. Хотя я думал, что это информацию просто скрыли, решая не выставлять на всеобщее обозрение, и полицейские проверили хижину, но, кажется, везде были забиты доски, и повсюду, можно сказать, царило запустение. Ну, неужели так могло быть?

Слово «странно» тут было бы слишком мягким.

Ещё и Даррелл без всякого волнения разгуливал по городу с некоей информацией. О чём она была, чью личность за собой скрывала — это не давало мне покоя, но я опять не мог говорить об этом с остальными. Мне казалось, что или меня не поймут, или вспомнят наш глупейший договор, скажут: не переживай, всё будет хорошо. О боже, бессмысленный оптимизм, кому он вообще нужен? Пора уже давно осознать, что проще оказаться реалистом, а то и пессимистом, чтобы не было разочарования. Доктора вроде как предупреждали, что носить розовые очки слишком долго вредно, ещё и зрение совсем испортится.

В остальном же: что изменилось?

И вновь — ничего. Если только не считать какую-то бесполезную улику, которые активисты нашли на одной из улиц городка. Позже оказалось, что это и вовсе не улика была, а мусор или вроде того. Всего лишь трата драгоценного времени.

Как обычно.

Хотя было и за остаток октября одно событие, поднявшее настрой. И это был мой автомобиль. Мой ещё совсем новенький Volvo родители, наконец, позволили вытащить из гаража. Видно, их очень смущала вся эта история с пропажей девушки, имя которой они смогли запомнить только спустя три или четыре попытки. Смущало и то, что во всём этом был замешан именно я. Раньше я не так уж и часто вляпывался в сомнительные ситуации, а в этот раз я вышел за все возможные рамки.

И в любом случае это всё, это всё странное и непонятное, нужно было устранять. Это было ясно совсем как день. Как этот день, когда полуденное солнце прорезалось через жалюзи зального окна и наверняка нагревало своим светом пол комнаты. Усевшись в кресле, я пил горячий кофе — настолько горячий, что при первом глотке обжёг язык. Теперь вкус притуплялся, и напиток казался то слишком горьким, то недостаточно насыщенным. Но зато он согревал в эту холодную осеннюю погоду, напоминанием о которой служил термометр на шкафу — пятьдесят девять градусов по Фаренгейту при летнем семидесяти одном.

Когда кофе кончился, я ещё какое-то время сидел и от долгого ожидания даже стал барабанить пальцами по керамической чашке. Мне вот-вот должны были позвонить и сказать, что машина была готова. Ожидание затягивалось. Могло даже показаться, что время превратилось в какую-то вязкую субстанцию, в которой я погряз по самое горло. В такие минуты часто на ум приходили мысли о Саванне.

Нет, мне пришлось встать с кресла. Надо было чем-то себя занять, чтобы голова тоже не оставалась ни при делах, и ей не оставалось бы времени на что-то лишнее. От мыслей легче не становилось. Какой толк в мечтах и желаниях, если для их осуществления ничего не делается?

Я направился в спальню, осторожно прикрыл за собой дверь. Будто боялся, что вернутся родители и увидят маленькую, но очень значимую вещь.