Страница 122 из 169
- Ну да, фотография моя, с открытия после реставрации городского дома культуры. Но вы меня однозначно с кем-то путаете.
- Да не путаю я! - не спрашивая разрешения, Галя села в кресло напротив, аккуратно разгладив складки платья. – Вспоминай: семьдесят четвёртый год, лето. Этот вот, - ткнула пальцем с облупившимся лаком на фото, - дом культуры. Только он тогда старый был совсем, штукатурка на голову сыпалась. Кинотеатр на первом этаже ещё был…
- ... «Заря», - тихо выдохнул Роман Алексеевич.
- Ну! «Заря»! Там у билетных касс мы с тобой и познакомились. Ты меня ещё с охапкой ромашек у входа потом ждал, неужто и правда не припоминаешь? Тогда и закрутилось у нас с тобой. В гостиницу на Пролетарской ещё частенько забегали, – она снова хихикнула, как будто флиртуя.
- Не забыл, потому что не было такого! – категорично отрезал он, собравшись. - Да, я тут раньше жил, поэтому и кинотеатр знаю, и вообще весь город как свои пять пальцев. Но в семьдесят четвёртом находился в Подмосковье со своей семьёй.
- Да-да. Только тогда про семью-то ты мне сразу не сказал, сначала в койку затащил.
- Ну знаете, попрошу! - побагровел Набиев-старший.
- Воспользовался наивной студенткой и смотался, концов не сыскать. А я между прочим - беременная оказалась. На, знакомься, дочь твоя, - она снова поковырялась в сумке, и бросила на стол потёртую фотокарточку. На ней, за пушистым букетом гладиолусов, торчала худенькая девочка в школьной форме с большими белыми бантами. – Фотография старая, нет у меня свежих, что нашла, то и принесла. Ей тут лет десять, а сейчас ни много ни мало - двадцать три! Умница и красавица! – не без гордости добавила она.
- Заберите это и уходите. А за клевету я могу и в суд подать! – разнервничался Роман Алексеевич, расстёгивая верхнюю пуговицу рубашки. На выпуклом лоснящемся лбу проступили крупные капли пота.
- А это, - она вытащила ещё один снимок, - мы с тобой. У этого самого дома культуры.
Трясущимися руками Набиев взял снимок, и заметно побледнел. Положил фото обратно на стол, взял бутылочку «Боржоми», открутил крышку и сделал большой глоток. Струйка воды потекла по подбородку, капая на полосатый галстук.
- А дочка всё спрашивала, когда маленькая была: "где мой папка, где мой папка", а сказать-то и нечего, - подначивала Иванникова, доводя Романа Алексеевича до полуобморочного состояния.
- Уходите, - хрипло произнёс он и прокашлялся.
- То есть? – возмутилась Галина. – Тогда удрал, и сейчас напопятную?
- У меня много работы, идите! - прокричал он, указав дрожащей рукой на дверь.
- Хорошо, я уйду, но завтра расскажу всем, кто у нас в мэры метит. Подлец и трус! Гулял от жены и, имея маленького сына, заделал ещё дочь на стороне. А как жена твоя отреагирует на это всё? Вот скоро и узнаем, - Иванникова гордо задрала подбородок, собираясь уходить.
- Стойте! – Набиев-старший тяжело поднялся. – Допустим, так всё и было. Допустим, – допустим! – нажимая, повторил он, – эта девочка действительно моя дочь. И что дальше? Какую цель вы преследовали, принося сюда эти снимки и вороша прошлое?
- Я просто хотела, чтобы ты знал! Надеялась, что проснётся совесть!
- Ой, да бросьте вы, - скривился в саркастической ухмылке Роман Алексеевич. – Вы пришли за деньгами, я с самого начала понял, к чему вы клоните! Вы – аферистка, и я это непременно докажу.
На долю секунды Иванникова стушевалась, глаза забегали, но Набиев этого не заметил, лихорадочно размышляя о своём.
Надо что-то придумать, как-то заткнуть ей рот, пока не случилось непоправимого. Отпираться бессмысленно, нужно действовать быстро и на опережение.
- Давайте так, - понизил голос, - я даю вам пять миллионов*, вы оставляете мне фотографию, и больше никогда, слышите, никогда не появляетесь у меня на пороге!
Пять миллионов! Это же куча деньжищ! Щёки Галины вспыхнули, глаза блеснули алчным огоньком.
- А чего всего пять? Десять! Нет – двадцать миллионов! – смело выдала она, входя в кураж.
- Сколько?! Да ты рехнулась! – заорал Набиев. Лицо пошло красными пятнами, внушительные щёки мелко подрагивали, отзываясь на внутренний тремор. – Вон! Пошла вон отсюда! Проходимка! Аферистка! Да я тебе...
Галина ни на шутку испугалась разъярённого мужчину, схватила фотографию со стола и шустро поспешила к выходу, захлопнув дверь ровно за секунду до того, как в ту влетела полупустая бутылка минеральной воды.
Бледная Тоня попыталась узнать, что произошло в кабинете её шефа, но тут же была послана куда подальше.
Романа Алексеевича трясло. Он ходил по кабинету из угла в угол, размышляя о том, как непредсказуема жизнь: ещё вчера он строил радужные планы, а уже завтра все его мечты рухнут словно песочный замок.
Вдруг в голове всплыли слова его набожной бабушки, что всё совершённое тобой вернётся к тебе сторицей. Не верил он, что жизнь бумеранг, но вот он прилетел, и в самый неожиданный момент. Творил неведомо что, взятки брал, обкрадывал честных людей… Репутация будет подмочена, карьера пойдет под откос, жена бросит, и останется он ни с чем прозябать в одиночестве, больной, бедный и никому не нужный.
Вот откуда, откуда взялась, эта мерзкая алкоголичка?
Но самым ужасным во всем этом было то, что он вспомнил. И лето то вспомнил, и букет ромашек этих несчастных. Студентку ту – стройную хохотушку, и гостиницу на Пролетарской, будь она трижды неладна!
Молодой был ещё совсем, не нагулялся. Женился рано, и жену хоть и любил, но та только недавно родила их Гошку, первенца, вечно злая была и невыспавшаяся, а тут он в гости к матери приехал, встретил Галю эту, горячая кровь взыграла, ну и согрешил. С кем не бывает. Не думал же он, что вот так всё через столько лет аукнется. Радовался ещё тогда, что пронесло, жена ничего не узнала. Правда, первое время его тревожил момент с фотографией этой дурацкой, где он и Иванникова вместе у дома культуры стоят. Как знал ведь, не хотел фотографироваться тогда! Переживал потом, что вдруг снимок этот как-то всплывёт и Нонна всё узнает, но время шло, от Иванниковой ни слуху ни духу, он и забыл обо всём. И двадцать лет не вспоминал, до сегодняшнего дня.