Душевный архитектор

— Ты ведь жила с отцом? — спросила Темари.

— После восьми лет. До этого с матерью.

— Что-то произошло?

— Она погибла под завалом, — произнесла Вару без паузы, лишь на секунду ощутив укол сожаления. Слишком старого и изрядно затупленного, чтобы ранить, как прежде. — А вообще родители перестали жить вместе сразу после моего рождения, так что для меня семья никогда не была целой.

И лишь только со временем ей далась возможность понять, что никто в этом не виноват. Кейджи просто не повезло родиться в самый кризис их отношений: вообще странно использовать такое отрицательное, как «не повезло», в мире, где существуют причинно-следственные связи. Если бы Хару Кейджи женился на куноичи, то все было бы не так; если бы его жена не давала поводов для ревности, то он бы никогда не считал, что Вару не его дочь, и соответственно, все было бы совсем не так. Очевидно, что такого человека, как Вару Кейджи, просто бы никогда не существовало. Банально они бы с Темари не стояли вот так в коридоре с явным намерением поделиться тем, что истинные шиноби должны хранить до последнего, чтобы хоть как-то поддержать свою израненную действительностью человечность.

— Я никогда не считала рождение Гаары трагедией, но очевидно, что именно этот день разрушил нашу семью, — сказала куноичи полушепотом, скрестив руки на груди и едва заметно поморщившись. — Отец разрушил нашу семью и пресекал все мои попытки хоть как-то это исправить.

— Казекаге беспокоился о безопасности деревни, — заметила Вару, и Темари кивнула, хоть и без видимого согласия в глазах.

— Да, о ней он беспокоился больше, чем о нас. Он был хорошим правителем, но вот отцом… Я не хочу, чтобы, став Казекаге, Гаара предстал перед подобным выбором.

— Казекаге? — переспросила Кейджи, приподняв брови в легком удивлении.

— Он тебе не сказал?

Если бы Гаара сказал ей нечто подобное в лицо, то ему пришлось бы убить ее, чтобы хоть как-то заглушить смех: он уже достаточно хорошо знал бывшую шиноби. Вару представила его в мантии Каге, и ее передернуло от едкого нежелания видеть нечто подобное в реальности. Если Совет примет такое решение, то это будет вполне разумно: они не могут оставаться без Казекаге слишком долго, учитывая опыт с Третьим, а присутствие джинчурики отобьет у недоброжелателей всякую охоту соваться в Сунагакурэ. Из всех жителей деревни у него больше шансов.

— Теперь понятно, откуда взялся весь этот энтузиазм у Канкуро, — усмехнулась Кейджи, ничем не выказывая свое отвращение к подобной идее.

— Гаара решил податься в регулярные войска. Канкуро отговаривал его, но он, похоже, уже окончательно все решил.

— И что вы будете делать тогда?

— Пойдем за ним. Мы все же семья, — ответила Темари спокойно, и какое-то время они стояли в тишине, думая о своем. — Твоя мама погибла в тот день, когда Шукаку в первый раз вышел из-под контроля. Семь лет назад.

Вару не думала, что она так быстро догадается, но знала, что однажды это все же произойдет. Бывшая шиноби не планировала умалчивать этот факт, но у нее никогда не возникало острого желания закричать об этом всему миру: жажда исповедаться у людей ее профессии встречалась чрезмерно часто, однако ее саму всегда соблазняла мысль о том, что никто никогда не узнает истинных причин ее поступков. «Мама» — стержень всего? Нет, не у нее. И не у Кайро Хофу. «Я его любимая мамочка, которой он так старается угодить», — фраза, сказанная демоном, но разве природа лишает его слова хоть крупицы столь желанной истины? Уроки дедушки держались в памяти, но частенько ускользали в дебри ненужных эмоций, неожиданно навещая в подобные моменты, когда ошибка уже совершена.

— Я не виню в этом твоего брата. И если тебя беспокоит моя ненависть к нему, то помни, что он сам об нее режется. Конечно, во всем этом деле я ищу для себя выгоду, иначе зачем так рисковать? Может, я пытаюсь утвердиться за его счет. Не знаю. Вообще-то твоему брату сложно отказать, так что я плохо подумала над тем, а нужно ли оно мне, — ответила Вару, безоружно расставив руки. Она только что сама призналась, что не знает, — почти вымирающий эндемик. Есть расплывчатые причины, которые невозможно объяснить, а то, что порой сходит за ответ, — маневр для отвода глаз, потому что Кейджи сама в это не верит.

— Я понимаю, что он почти насильно держит тебя. И вряд ли мне стоит объяснять, что он просто не умеет иначе, — произнесла Темари с несвойственной ей осторожностью, и Вару поняла, что та согласна с мнением Канкуро, пусть и выражает это совершенно иначе.

— Спасибо, что пытаешься волноваться за меня. Но не стоит. Если я оступлюсь и упаду в яму, то она будет вырыта моими руками.

***

«Знаешь, прибегнуть к софизму, это как выбросить иглу в реку с илистым дном и пойти искать ее с закрытыми глазами», — фраза написалась без мотива, по привычке, нагромождаясь рядом с вновь и вновь зачеркнутым термином, в котором Вару все еще сомневалась, но не могла отделаться. Навязчивый вопрос крутился в голове, и идея жаждала внимания, ответов, поощрения: все то, что можно облечь в слова, она готова была в себя принять. Как бы сильно ни разнилось это с ее образом, Кейджи скучала по возможности попросить совета у старших, у родной крови. Предположения брата лишь в редких случаях можно было назвать полноценным ответом, но он — все, что осталось от семьи, от ветви шиноби.

Расчехлив свиток и расправив его на столе, Вару прикусила клыками большой палец, оставляя на печати алую полосу: после заученных манипуляций из вырвавшейся дымки щелкнул клювом ястреб. Недружелюбная птица позволила поместить в футляр на груди маленький сверток с коротким посланием. Объяснять ей ничего было не нужно, и, встав из-за стола, Кейджи открыла окно, чтобы она смогла улететь. Какое-то время понаблюдав за тем, как скрывается в небесах птичий силуэт, бывшая шиноби почувствовала на себе дикую усталость. Ясность мысли потерялась, и отдых стал единственным и неизбежным вариантом провести оставшееся время до полуночи. Вару не помнила, как легла, и сколько мгновений пролетело с тех пор: чужое присутствие, казалось бы, уже давно превратившееся в паранойю, вдруг стало до ужаса невыносимым и ощутимым на коже. Приоткрыв глаза и посмотрев на окно, Кейджи не увидела ничего нового.

— Который час?

— Одиннадцать.

Она неторопливо села на кровати, устало потирая переносицу. Вот так отрубаться шиноби было непозволительно, но если подумать лучше, Вару не носит протектор: она проспала всего пару часов, за что, в принципе, трудно сделать выговор. Сонливость разбавила череду отрицаний, и общество человека, которого хотелось бы видеть меньше всего, воспринималось без осложнений. Перед взором вдруг мелькнула бумажка, и, подняв голову, Кейджи встретилась взглядом с Гаарой, каким-то настороженным, если подобное можно разглядеть в столь ненадежном освещении. Приняв послание, бывшая шиноби развернула его, тут же уступая улыбке: Итару, как всегда, все понял, но не знал, чем ей помочь.

— Наши уже пришли? — спросила она первое, что пришло в голову, и короткий ответ позволил ей отвлечься и расслабиться.

— Да.

Она одобрительно кивнула, поднимаясь с постели и вновь садясь за стол, немного критично оглядывая царивший здесь бардак — больше в мыслях, чем на бумаге. Прибытие ирьенинов спасет больных, но подстегнет врагов к действию, и в этом эпизоде Вару была неуверенна больше всего. Ее беспокоило ощущение, что счет уже пошел на часы, и любая вспышка собьет их с орбиты без возможности обернуть время вспять: при любых условиях Гаара — константа, и большая опасность исходила только от него. И понимала это не одна Вару, но, увы, не он сам.

— Чем ты занимаешься? — спросил джинчурики с призрачным интересом, указав на исписанный лист, затем скрестив руки на груди. Какое-то время Кейджи разглядывала несчастные чернила, думая лишь о том, что Гаара чем-то сильно обеспокоен, чем-то определенно не связанным с их миссией.

— Тем же, чем и всегда. Ломаю голову.

— Это связано с Кайро Хофу?