Страница 12 из 17
«Красавицей её не назовут»
В своём стихотворении «Муза» (1829) Е.А. Баратынский, современник А.С. Пушкина, создаёт портрет этой богини. Но таким способом он характеризует собственное поэтическое творчество, которое лишено внешних эффектов («Красавицей её не назовут»; «Приманивать изысканным убором, / Игрою глаз, блестящим разговором / Ни склонности у ней, ни дара нет…»), и их отсутствие компенсируется «её лица необщим выраженьем, / Её речей спокойной простотой…». Действительно, сдержанность в проявлении чувств, нелюбовь к эффектам, склонность к анализу – характерные черты лирического героя Е.А. Баратынского.
Здесь главное – простота, естественность. Причём речь идёт о поэзии, которая опередила своё время и содержание которой никак нельзя назвать простым, ибо она может быть названа и философской, и психологической.
Мы видим, как Муза спускается с небес на землю, как она «опрощается», лишаясь таких атрибутов, которые её связывают с античной традицией. Налицо процесс демифологизации образа, имеющий отношение не только к его содержанию (имеется в виду освобождение от мистических смыслов), но и к форме (атрибутика становится излишней). Очень важно, что сам образ призван передать принципиальные особенности творчества и даже судьбы поэта, стать двойником последнего. Размышляя в этом направлении, мы невольно подходим в лирическим произведениям Н. А. Некрасова.
«Кнутом иссеченная Муза» и «нетленная богиня»
Какой представлял себе Музу Н.А. Некрасов?
В стихотворении «Вчерашний день, часу в шестом…» (1848) сначала мы видим социальную картинку из жизни Петербурга: на Сенной площади бьют кнутом молодую крестьянку, не издающую ни звука. А далее утверждается, что эта женщина – родная сестры Музы. При этом подчёркиваются такие её качества, как страдание и мужество.
В одним из последних стихотворений поэта («О Муза! я у двери гроба!..», 1877) возникает сходный образ: мы видим «бледную, в крови, / Кнутом иссеченную Музу». Опять страдание, опять мука. Но и внутренняя сила:
В стихотворении 1852 года «Муза» сама эта богиня названа «спутницей печальных бедняков, рождённых для труда, страданья и оков». Социальный ракурс в раскрытии образа остаётся!
Некрасов, характеризуя Музу, использует следующие эпитеты: плачущая, скорбящая, болящая, жаждущая, просящая. В пении Музы слышится скорбный стон, до лирического героя доносятся её суровые напевы.
Муза для поэта с детских его лет – наставница, она учит его пониманию жизни: «Кричала: «Мщение!» – и буйным языком / В сообщники свои звала господень гром!» Но «порыв жестокости мятежной» медленно слабеет – и Муза шепчет: «Прощай врагам своим!»
И. Крамской. Н.А. Некрасов в период «Последних песен». 1877–1878
В заключительной части программного стихотворения Н.А. Некрасова «Поэт и гражданин» (1855–1856) встречается образ Музы, которая не может смириться с тем, что поэт изменил своему высшему предназначению – бичевать социальные пороки:
У истоков этого предательства – заурядный страх («Но как боялся! Как боялся!»). И каково же следствие этого? Муза отвернулась от поэта, «презренья горького полна».
В «Элегии» 1874 года Муза призвана оплакивать рок покорных бичам народов, влачащихся в нищете:
А далее Муза вновь выступает в роли наставницы: когда лирический герой стихотворения после отмены крепостного права, испытывая иллюзии, «слёзы сладкие … пролил в умиленье», она шепнула ему: «Довольно ликовать в наивном увлеченье … Пора идти вперёд: / Народ освобождён, но счастлив ли народ?..»
Как мы видим, в некрасовских стихотворениях Муза – это участник диалога, способный сформулировать нравственный императив. А сам поэт может ошибаться, проявлять слабохарактерность, находиться в состоянии отчаяния, но лишь обращение к Музе спасительно для него.
Совсем другой образ мы видим в стихотворении А.А. Фета «Музе» (1882):
Это богиня, представляющая небесный мир и самую вечность. Причём рядом с ней не могут оказаться непосвящённые, а сам поэт в угоду «рабскому буйству» последних никогда не осквернял небесных речей, то есть оставался верным своему долгу. Герой стихотворения подчёркивает собственное несовершенство как представителя земного мира («дар мой пред тобой ничтожен»).
По мнению Фета, на подлинной поэзии должен быть отпечаток вечности, а социальность со всей своей сиюминутностью, мелочностью, прозаичностью предельно далека от эстетического, неорганична искусству как высшей форме выражения человеческого духа.
Тексту стихотворении «Муза» (1887) предшествуют следующие пушкинские строки: «Мы рождены для вдохновенья, / Для звуков сладких и молитв». Сам эпиграф предельно точно выражает эстетическую позицию Фета, который резко противопоставляет «социальному» поэту, проклинающему, рыдающему, «ожесточённому и чёрствому душой», побуждающему к борьбе, посягающему на подлинную творческую свободу, поэту, бьющему лиру «ребяческой рукой», – Музу, зовущую к человеческому счастью, к «высокому наслаждению», к исцелению от муки, страданья.
Гневный монолог Музы – это монолог самого автора, рассматривающего своё творчество в контексте романтической традиции.
Насколько фетовская Муза далека от некрасовской!
Поэт, «обручённый с богиней»
В самом конце девятнадцатого века А.А. Блок пишет стихотворение «Муза в уборе весны постучалась к поэту…» (1898, 1918), в полной мере соответствующее жанровым законам антологической эпиграммы, в которой в рамках небольшого художественного пространства встречаются образы, сюжеты, ритмы античной поэзии. Другие её признаки – объективность и мера, художественно-пластический тип изображения действительности.
Сюжет блоковского стихотворения, написанного гекзаметром, имеет два плана. Первый план внешний, охватывающий большую часть композиционного поля:
Второй план аллегорический, философско-эстетический, запечатлённый в заключительном двустишье: