Страница 11 из 17
Третья строфа восьмой главы передаёт атмосферу петербургского периода жизни:
Каковы знаки этой жизни? Страсти, шум безумных пиров, буйные споры. Иначе говоря, полное ощущение свободы, душевная раскрепощённость, произвол страстей, как пишет поэт, и, конечно же, дружеские отношения.
А как выглядит муза? Прежде всего она характеризуется как резвящаяся вакханочка, за которой буйно волочится молодёжь, как ветреная подруга поэта.
Кстати, у слова «вакханка», в соответствии со словарём Д.Н. Ушакова, два основных лексических значения. Прямое значение таково: в античном мире – жрица Вакха, бога вина и веселья. А переносное значение, характерное для книжной речи, формулируется следующим образом: женщина, беззастенчивая в проявлении своей чувственности, сладострастия.
Вот какой предстаёт муза этой поры!
Четвёртая и пятая строфы – о периоде южной ссылки: ласковая муза услаждала поэту немой путь «волшебством тайного рассказа», «она Ленорой, при луне / Со мной скакала на коне» (чем не героиня романтической баллады?!), «как часто по брегам Тавриды / Она меня во мгле ночной / Водила слушать шум морской».
Причём последний характеризуется и как «немолчный шёпот Нереиды» (в греческой мифологии морские божества, дочери Нерея и океаниды Дориды, по внешнему виду напоминающие славянских русалок и живущие в гроте на дне моря), и как «глубокий, вечный хор валов» (обратим внимание на слово «хор», указывающий на согласие, гармонию, единство), и как «хвалебный гимн отцу миров», то есть самому Богу-творцу.
В Молдавии же муза посещала «смиренные шатры племён бродящих» и «между ими одичала». В чём же проявилась эта одичалость? Да в том, что она «позабыла речь богов». Но во имя чего? «Для скудных, странных языков, / Для песен степи, ей любезной…»
Посмотрим, как муза выглядит позднее:
П.Н. Орлов. Александр Сергеевич Пушкин. 1875
Муза выглядит как героиня романа – Татьяна Ларина! Уездная барышня, мечтательная, сентиментальная, не мыслящая своей жизни без книг, повествующих о любви, о жизни сердца.
А сейчас поэт впервые приводит свою музу на светский раут, глядя с ревнивой робостью «на прелести её степные». И что же?
Южная экзотика сменяется картинами среднерусской провинциальной и столичной жизни.
Так автор, окинув взором этапы собственной судьбы, возвращается к сюжету своего романа. А предстоит ему характеристика встречи Онегина с Татьяной в Петербурге.
Но вернёмся к образу музы (кстати, в пушкинском романе это слово всегда печатается со строчной буквы).
Как уже было ранее сказано, в романе Муза символизирует творчество автора, особенности содержания его произведений, их пафос. Следовательно, этот образ можно назвать условным, даже данью художественной традиции.
Но в то же время нельзя не отметить следующую его черту: в лирическом отступлении из восьмой главы он постоянно персонифицируется (персонификация – это представление природных явлений и сил, объектов, отвлечённых понятий в образе действующих лиц, в том числе человека). Ведь Муза и безумная вакханка, и ласковая рассказчица, которой открыты волшебные таинства мира, и одичалое существо, забывшее речь богов, и уездная барышня, читающая сентименталистский роман, и гостья светского раута.
В 1830 году А.С. Пушкин написал стихотворение «Румяный критик мой, насмешник толстопузый…», представляющее собой ироническое, отнюдь не уважительное обращение к человеку, который готов «век трунить над нашей томной музой».
Критик трунит на томной музой, то есть устало-нежной, исполненной истомы, сладкого томления (так в словаре Д.Н. Ушакова характеризуется лексическое значение этого имени прилагательного).
Но как примирить этот эпитет с той жизненной картиной, которую далее автор разворачивает перед критиком и читателем? Вот её детали, складывающиеся в единое целое: «избушек ряд убогий», «серых туч густая полоса», «два бедных деревца», «на дворе живой собаки нет». И самое главное:
Ведь предназначение музы – вдохновлять поэта и на создание выразительных картин, показывающих социальную действительность правдиво, реалистично.
Но как стилистически проза жизни, о которой напоминает румяному критику автор и которая этого насмешника толстопузого раздражает («… Нельзя ли блажь оставить? / И песенкою нас весёлой позабавить?»), согласуется с весьма поэтичным, если не сентиментальным эпитетом «томный»? Например, в романе «Евгений Онегин» сияющая луна «томным светом озаряла Татьяны бледные красы». Может быть, в стихотворении Пушкина этот эпитет приобретает иронический смысл, так как отражает уровень сознания критика, над которым смеётся автор? А может быть, ирония автора обращена в собственный адрес?
А теперь переносимся в 1836 год и читаем заключительную строфу знаменитого «Памятника»:
Здесь муза – символ поэзии, верной высшим целям художественного творчества, поэзии, не зависящей от социума. Её главное предназначение – пробуждать в людях «чувства добрые».
Если рассматривать стихотворение в контексте пушкинской лирики тридцатых годов, то можно подойти к выводу о том, что словосочетание «веленье божие» имеет христианскую окраску. Налицо интереснейшая ситуация: в сознании поэта языческий образ, в течение многих веков не воспринимавшийся мифологически, входит в другую систему жизненных ценностей, вызывая в памяти иные культурные традиции (достаточно вспомнить «Пророка» 1826 года, вся образная структура которого имеет библейскую основу).
Как мы видим, пушкинская Муза взором своим обращена к реальности. Если в романтической лирике начала двадцатых годов поэт ощущал необходимость при помощи этого традиционного образа ввести в свои произведения или факты собственной биографии, или сделать незаметной границу, отделяющую серьёзное от лёгкого, игривого, то в стихотворении «Я памятник себе воздвиг нерукотворный…» говорится о благотворном влиянии Музы на души людей, о влиянии, имеющем этический смысл.