Страница 12 из 19
– Гляди, как ребенок смотрит на нас, как взрослая!
И они оба внимательно уставились на меня, а я не могла сказать, как мне хорошо с ними, – ведь я еще не умела говорить! Первые внятные фразы я произнесла только через три или пять месяцев.
Помню, как мама сшила мне белое пикейное пальто и шапочку, одела меня и подвела к зеркалу. Я очень себе понравилась, побежала к бабе Лине и сказала:
– Смотри, какая я замечательная!
Об этом бабушка Лина рассказала, когда я училась в девятом классе. Еще она говорила, что я почти не картавила, даже букву «р» научилась говорить быстро. Слово «замечательно» было любимым у моего папы и, конечно же, часто относилось ко мне.
Когда мне было года три или четыре, к нам в гости приехал родственник, мальчик лет семнадцати-девятнадцати. Его звали Боря, он мне очень понравился. Друзей здесь у Бори не было, поэтому он всегда брал меня с собой, когда отправлялся на прогулку или в кино. Однажды мы пошли с ним на фильм о революции. Сидели на первом ряду, Боря держал меня на коленях. На экране солдат со страшным, некрасивым лицом прикладом винтовки стал бить тетеньку. Я страшно возмутилась, сползла с Бориных колен и быстро по ступенькам поднялась на сцену. А солдат на экране уже бил мальчика. Я подбежала к экрану и кулачками стала колотить по полотну, заливаясь слезами и крича: «Не смей, не смей!» С трудом Боря стащил меня со сцены. После этого мама больше ни с кем не разрешала мне ходить в кино, только с ней и с папой, а я еще долго не могла вспоминать случившееся спокойно, без истерики.
Маркиз
На день рождения в два года мне подарили щенка и сказали, что это комнатная собачка, мальчик. Маме щенок очень понравился. Ему соорудили постельку в коробке, а так как щенок был еще совсем маленький, коробку ставили между моей и маминой кроватью. Так маме было легче присматривать за ним. По ночам он плакал, жалобно и очень визгливо. Мама брала его на руки, заворачивала в теплое одеялко, которое сшила специально для него, поила теплым молочком, и он, сытый, согретый, обласканный, засыпал до утра. Долго не могли подобрать щенку подходящее имя. Его все любили, я же боялась с ним играть, так как однажды неосторожно подняла его со стула и уронила. Щеночек так долго и безутешно плакал, что и я вместе с ним горько рыдала до тех пор, пока мама не взяла нас обоих на руки и не стала успокаивать, приговаривая: «Ну какой же ты обидчивый и нежный, прямо настоящий маркиз!» Вошедший в этот момент папа, услышав последнюю фразу, сказал:
– Ну вот и придумали щенку имя. Пусть он будет Маркиз.
Со временем Маркиз стал самой любимой моей игрушкой и самым верным другом. Он немного подрос, но так и остался маленькой собачкой. Пушистая шерстка была белой со светло-коричневыми пятнами, хвостик маленький, завернутый кверху. Всегда веселый и улыбчивый, Маркиз нравился всем, к тому же, как мне казалось, он был очень умным.
Мы жили на квартире у женщины по прозвищу Раскащица – то есть «Рассказчица». Я тогда думала – это потому, что она все время что-нибудь рассказывала. До сих пор так и не знаю точно, откуда взялось такое прозвище. У нее был двухэтажный дом, на первом этаже жила она с сыном, на втором – мы. У нас было три комнаты и очень большая веранда под крышей. На наш этаж вела совсем новая лестница – старую заменили перед нашим приездом. От лестницы очень приятно пахло деревом, я хорошо помню этот запах (вообще очень много моих воспоминаний связано с запахами). Веранда и лестница были для нас с Маркизом любимыми местами для игр. Мы играли в догонялки на веранде и носились по лестнице до упаду, хотя для наших коротеньких ножек она была серьезным препятствием.
Как-то в начале лета папа привез из командировки коробку мармелада в шоколаде. Пока взрослые разговаривали, мы с Маркизом тихонько взяли коробку и быстро опустошили ее. Довольные и счастливые, вымазанные шоколадом, мы сидели на ступеньках веранды, радуясь, что напроказничали. Взрослые только посмеялись. В следующий раз папа принес мне первый в ту весну зеленый огурчик. Он был весь в пупырышках, а когда папа разрезал его, по веранде разлился необыкновенный аромат! Я стала нюхать воздух, папа засмеялся, поднес огурчик к моему носу и сказал:
– Вот так пахнет этот огурчик – он самый первый и самый ароматный. Он только что рос на грядке, его сорвала наша хозяйка для тебя.
Всякий раз, когда весной я ем свежий огурец, передо мной возникает картина: веранда, прыгающий Маркиз и мой папа, дающий мне понюхать и съесть ароматный вкусный огурчик.
Однажды я на несколько минут осталась одна в большой комнате – мама вышла за какой-то вещью. Я взяла стул, придвинула к окну, залезла на стул, открыла створки и высунулась наружу. Внизу Маркиз прыгал вокруг большой клумбы и, глядя на меня, заливался лаем. Мне захотелось к нему во двор. Я подалась вперед, протянула руки к Маркизу и – полетела вниз. Под окном росло раскидистое дерево. Я упала на ветку, ветка согнулась, и я покатилась по ней, а затем шлепнулась в самый центр клумбы. Маркиз перестал лаять, а в окне показалась моя мама. Она была очень испугана, лицо совсем белое. Еще через мгновение она была рядом со мной.
Я даже не испугалась. Просто только что была в окне, а теперь уже в клумбе. Зато испугалась мама. Она схватила меня на руки и помчалась по улице, за нами Маркиз, за ним хозяйка, а я смеялась. Мне было весело. Прибежали в поликлинику с мамой и Маркизом. Там было много людей. Они сидели на лавках вдоль стен, а некоторые стояли. Все чего-то ждали. Мама громко крикнула:
– Мне срочно надо показать ребенка врачу, девочка упала со второго этажа.
Заговорили все сразу, одни сочувствуя, другие – негодуя, что мать не уследила за ребенком. Некоторые встали со своих мест посмотреть на меня. Почти сразу нас пропустили в кабинет к доктору. Меня долго осматривали, спрашивали, больно или нет, трогали ручки, ножки, голову, животик. Я хохотала, было очень щекотно. Особенно весело было, когда Маркиз пролез через неплотно закрытую дверь. Люди за дверью затихли, прислушиваясь к тому, что говорил доктор. Он задавал маме разные вопросы, особенно интересовало его, как, куда и на что я упала. Но мама не видела, как я падала, и мало что могла рассказать – все видел один Маркиз. Я пыталась объяснить, как все было, но взрослые почему-то не понимали меня. В конце концов нас отпустили, но сказали, что, если у меня что-то заболит или поднимется температура, нужно будет показаться врачу. Втроем – встревоженная и грустная мама и веселые мы с Маркизом – мы вернулись домой. У ворот нас встретила хозяйка, тоже встревоженная и озабоченная. Папы дома не было. Женщины охали, вздыхали – ведь неизвестно, что еще будет дальше! Я опять пыталась рассказать, как падала, а Маркиз прыгал возле меня и лаял, как бы подтверждая мои слова: «Да, действительно, все было именно так!» Ох уж эти взрослые! Никак не могли понять нас – ни меня, ни Маркиза!
Наступила осень. На улице шел дождь, было неуютно, холодно. Нам с Маркизом надоело играть на веранде. После моего падения окна во всем доме стали закрывать на защелки, которые я не могла открыть. Мама пошла за продуктами и велела нам с Маркизом вести себя хорошо, не выходить на улицу, играть дома. У самой двери она остановилась и строго спросила: «Обещаете?» Я ответила: «Обещаем!» Маркиз тоже сказал: «Гав!»
Мама ушла. Играть в догонялки и прыгать не хотелось. Мы сели на ковер под столом в центре большой комнаты. Стол был накрыт толстой белой скатертью с выпуклыми белыми розами. А ведь я сама видела раньше – на клумбе розы были красные и розовые. Накануне в маминой шкатулке для рукоделия я заметила красивый розовый карандаш, который назывался «химический». Я встала и подошла к столику, Маркиз поплелся за мной. На столике стояла шкатулка – тоже очень красивая, покрытая мелкими ракушками и с золотым замочком, который открывался без ключа. Я дотянулась до шкатулки, подтащила к краю столика, открыла, засунула руку внутрь, нащупала карандаш и достала его. Подпрыгивая от радости, сказала Маркизу: