Страница 93 из 326
Фон Вейганд изначально все предугадал.
Разрешил баловство с брачным сайтом лишь потому, что это не мешало его личным намерениям. Провоцировал на спор, методично подталкивал к пропасти, доводил до кипения бесконечным исправлением моих унылых проектов, мастерски подогревал спортивный интерес. Давно планировал выдать скромную переводчицу замуж, потом милостиво включил новый пункт под тегом «бизнес» и с радостью заключил пари.
— Иллюзия свободы, — нервно сглатываю.
На что отважится любимая шлюшка? Как далеко посмеет зайти?.. Хочет обзавестись прибыльной компанией, чтобы не скучать в перерывах между СПА и шоппингом? Ну, пусть попробует.
Так он мыслит, да?!
— Иллюзия выбора, — признаю с горечью.
Фон Вейганд ничего не делает без причины. Это не он пошел на уступки со спонсорством, это я нарвалась на активное участие в жутких фантазиях.
Фон Вейганд никогда не проигрывает. Это не он послушная пешка в умелых руках, это я наивная бабочка, пригвожденная к шахматной доске.
Фон Вейганда никто не остановит. Он возьмет желанный приз, и никто во Вселенной не осмелится возразить.
Никто не спасет, никто не поможет. Могу полагаться лишь на себя.
— Ты должна победить, — кусаю губы, сдерживаю рыдания, отражение расплывается перед глазами. — Должна победить, Лора.
Любой ценой. Без вариантов. Наплевав на компромисс.
Незнакомка в зеркале усмехается. Дарует шанс, вспарывает грозовые тучи лезвием света.
Баронесса Бадовская? Нет. Госпожа Подольская? Нет.
Она — уже не я, а я — еще не она. Абсолютно другая и… абсолютно такая же.
Новая, но я.
***
Семейный ужин в разгаре.
Лед тронулся, господа присяжные заседатели.
Тронулся вместе со мной.
Папа хвастается внушительной коллекцией ружей и ножей перед заметно побледневшим Дорианом и параллельно учит несмышленыша русскому языку. Бабушка утешает маму и пытается мягко объяснить, что дети иногда вырастают, выходят замуж или женятся, что нельзя приковать их цепью к батарее, даже если очень хочется, что лучше американец, чем местный бабник или алкаш.
Пользуясь случаем, решаю проведать свою старую комнату, где ничего не изменилось, разве только стало почище и поопрятнее. Ведь я не засоряю пространство.
Осматриваюсь по сторонам, медленно погружаюсь в прошлое.
Прошлое, подернутое пеленой разрозненных воспоминаний, припыленное тоской, скрашенное счастьем и вроде безвозвратно утраченное, но такое близкое, удивительно пьянящее. С толикой грусти, с долей радости, с привкусом мятных конфет и страшилками из «Боишься ли ты темноты?», сбитыми коленками и летними посиделками у костра.
Открываю шкаф, изучаю одежду, поворачиваюсь, возвращаюсь на середину комнаты, подхожу к полкам, неспешно веду ладонью по корешкам книг, безошибочно нахожу именно то, что желаю прочесть. Медлю, долго сжимаю трепещущими руками изрядно потрепанный темно-зеленый переплет. Наконец, открываю наугад.
«Говорят, самые лучшие события случаются неожиданно. Нужно расслабиться и ждать пока бабочка-счастья сядет тебе на плечо.
Ничего подобного.
По-настоящему неожиданно случаются самые дерьмовые вещи, а если на мое плечо и село что-то, то скорее жук-навозник…»
— Всегда была неисправимой оптимисткой, — ностальгирую. — Супротив истины не попрешь.
Располагаюсь на узком диване, который с детства служил мне верным ложем, листаю пухлый ежедневник, вдоль и поперек исписанный корявыми строчками. Цепляюсь взором за отдельные абзацы. Отрывки сумбурных заметок пробивают то на смех, то на слезы.
Здесь и реальная жизнь, и фантазии на вольную тему. Слишком хаотично для дневника, скорее записки сумасшедшего. Переживания о школьных трагедиях мирового масштаба, куда более зрелая исповедь университетских времен, резкий переход к скупым деталям рабочих будней.
Мое бытие компактно укладывается в минимальный объем. Некоторые записи шествуют подряд, строго день за днем, между иными намечается перерыв в целый год.
Тут нытье про жуткие контрольные и экзамены, короткие зарисовки ни о чем, разминки к сочинениям по литературе и первые влюбленности, восторги от свиданий и разочарования от идиотов. Тут сопливые откровения, посвященные Леониду, и размышления о тщетности существования.
В стихотворной (и не только) форме.
Я уже говорила, что не умею писать стихи? Пришел черед продемонстрировать наглядно.
«Как много в мире зла, как мало там добра.
Когда б и я что изменить могла.
И почему наигранной улыбки власть
Сильней, чем мрачной правды ипостась?»
— Почему, почему, — бормочу под нос. — Так сложилось исторически.
«Осмелюсь вам сказать в ответ,
Вы, сударь, тот предмет,
Что не сгорит и не утонет»
— А это будто Андрею писалось, надо не забыть процитировать ему при следующей встрече, — мотаю на ус.
«Талант актера в вас раскрыт прекрасно,
Другое, думается мне, опасно.
Следя за виртуозною игрою хитреца,
Как самому бы не остаться без лица»
— Талантливый человек талантлив во всем, — картинно вздыхаю, листаю дальше. — Умница, красавица, поэтесса… да я же просто оху*нна!
«Как жизнь порой меняет роли,
Знакомые уже давно до боли.
И любит посмеяться над забытою мечтою.
Когда-то я была пьяна тобою…
Теперь проносится всё мимо,
Как будто никогда и не любила»
— Попустись, Лёлик, — возвращаюсь на пару страниц назад. — Тебе нашлась замена и весьма неплохая.
«Знакомый голос прозвучит над ухом,
Тут же кровь в висках забьется глухо.
Привычное кольцо объятий,
Сила, власть и мощь твоя,
Вырывают давний образ из небытия
Жар дыханья, жар соблазна,
Легкий холод по спине.
Ты все ближе-ближе-ближе,
Прислоняешься ко мне»
Дебильные строки с убогой рифмой, но пробирают, трогают невидимые струны души. Раньше создавались для Леонида, но теперь сей товарищ и рядом с моим сердцем не стоит.
— Черт, — закрываю ежедневник, выдерживаю паузу, прежде чем продолжать.
Хотя зачем перечитывать очевидное? Последние записи помню наизусть. К ним нет нужды возвращаться, в них изливаю депрессию после расставания с фон Вейгандом.
В извращенной художественной форме.
Заранее стыдно перед Даной и Анной за наглое использование их личных данных ради моего самого внушительного нешкольного сочинения. Впрочем, перед Анной уже не стыдно.
«Анна была из тех, кто идет по головам, не особо внимая голосу совести. Я не осуждала ее, потому что все мы не без дерьма. Я даже надеялась, что взбираясь наверх по головам, она не поскользнется на лысом черепе».
Прямо пророчество. Согласитесь, точно в воду глядела. Особенно забавляет тот факт, что моя бывшая подружка таки поскользнулась на одном лысом, хм, точнее бритом черепе.
Терзаю переплет, распахиваю и захлопываю ежедневник, не решаюсь окунуться во мрак, познать жгучую боль заново. Там, в конце, в заключительных записях, слишком много безумия и разрушения. Слишком много меня.
Я не просто признавалась, что хочу пешком дойти до Германии в поисках фон Вейганда, упасть ему в ноги, крепко уцепиться за сапог и никогда не отпускать, уперто тащиться следом, вытирая грязный пол.
Я выворачивала душу наизнанку. Повествовала не только о собственном, но и о чужом горе. Призывала смерть, молила об избавлении. Когда совсем невтерпёж и самому не достает смелости, то некто другой должен выбить табурет и затянуть петлю на шее.
Я…
— Лора.
Вздрагиваю от неожиданности, инстинктивно прижимаю ежедневник к груди, охраняя сокровище.
— Мам? — нервно улыбаюсь.
— Я представляла его иначе, — опускается на диван рядом.
Бритоголовым и с бородой-эспаньолкой?
— Ты любишь его? — звучит невероятно сложный вопрос.
Желудок скручивается в тугой узел. В глазах сверкает правда.
— Больше жизни.
— Но… я не вижу, — произносит устало.
Сейчас бы сигарету с ментолом, а еще лучше стопку текилы. Надо же хоть как-то прогнать холод.