Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 82 из 83

— Это вы перехлестнули, — пробурчал Грибоедов. — Не одной армией держится государство. А крестьяне, купцы, аристократия? Каждое сословие приходится к своему месту.

— Оспорить это никак невозможно. Но что же станется с посевами, лавками, особняками, если штыки и сабли не охранят их от зависти злобных соседей?

Грибоедов надул щёки и медленно выпустил воздух.

— Вам, Сергей Александрович, по роду ваших занятий везде мерещатся злобные физиономии. Это я, заметьте, не в осуждение, а только о реальном состоянии дел и умов. Так и, вообразите, обер-полицмейстер тифлисский пытался недавно посадить под домашний арест двух английских путешественников. Якобы приехали они в Грузию как агенты Аббас-мирзы.

— Как фамилии англичан? — быстро спросил Новицкий.

Грибоедов взглянул на него с удивлением:

— Линдсей и Макинтош. Вы знакомы?

— Нет. Но в горах я встречал англичанина. Впрочем, он представился иным именем.

— В горах британские агенты очень даже возможны. Но в Тифлисе? Зачем? Да сами же тифлисцы за минимальную плату перенесут персиянам всё, и даже свои бессмертные души![89]

— Так уж всё? — усомнился Новицкий. — И неужели же все?

— Ну, не все, — уступил Грибоедов. — Пусть трое из четверых... Хорошо, двое из троих. Вы довольны?

— Нет. Если вы так уверены, что местные жители настроены против нас, что мы здесь по-вашему делаем?

— Как вы сказали только что — оберегаем наши сословия: первое, второе, третье, а также четвёртое. Замечу, что собственные границы удобнее стеречь с внешней их стороны. И аборигенов заодно защитим. А если и стесняем, то, опять-таки, ради их пользы.

— Защитим же от персиян. О которых вы меня предупреждали. Там, в Тифлисе, помните, в доме Мадатова.

Грибоедов засмеялся. Улыбка хорошо шла к его лицу, как и ко всему округлому, рано располневшему телу.

— Поймали вы меня, Сергей Александрович. Да, предупреждал, не отрекаюсь. И персы, и турки, все до сих пор смотрят на Закавказье словно на своё наследственное владение. Так что мы не только топчем эту землю, мы её и стережём. Только — не следует рассчитывать на благодарность. Ни грузин, ни армян, ни татар, ни даже наших сословий. Память народов удивительно коротка. Во всяком случае, на хорошее. Как говорят в этих местах: что стоит услуга, которая уже оказана!.. Однако далеко же нас занесло от первоначальной цели нашей беседы. Может быть, вернёмся, всё-таки, к пьесе? Мы начали, помнится, обсуждать Чацкого. И мне показалось, что вы...

— Да, разумеется, — подхватил новый поворот беседы Новицкий. — Мне пришло на ум забавное соображение. Вы говорили о страсти сочинителей рассказывать свои пьесы, повести, стихотворения, даже самые замыслы людям, даже, в общем-то, посторонним. Что-то подобное просвечивает в вашем герое. Он тоже сочиняет, только себя самого, а потому и торопится сообщить всем и каждому, что он только что выдумал... или, может быть, отыскал... даже не в мире, а в своих отношениях с ним.

— Мысль, в самом деле, забавная, — протянул Грибоедов. — Но ежели так, то позвольте спросить...

Что хотел спросить сочинитель у слушателя, осталось Новицкому неизвестным. Дверь распахнулась, и заспанный Сашка впустил в комнату неизвестного капитана. Кажется, его рота, вспомнил Сергей, несла караул в станице.

— Господин Грибоедов, командующий просит немедленно. Фельдъегерь прискакал, дело, стало быть, срочное. А, — обрадовался он, увидев Новицкого. — И вы здесь! А я уже людей к вам послал. Тоже, пожалуйста, будьте любезны...

В комнате у Ермолова, той самой, которую они покинули часа три назад, толпилось народу много больше, чем собиралось на чтение. Дверь не успевала закрываться, потому как подходили всё новые офицеры. Потом кто-то и вовсе подпёр её собственным телом, чтобы остальные не задохнулись в своих испарениях.

Ермолов встал, шум в комнате вскипел, подобно прибрежной волне, и опал совершенно.

— Господа! — сказал командующий и строго оглядел собравшихся в комнате. — Страшное известие получено мною из Таганрога. Государь наш, император Александр, — скончался!

Алексей Петрович издал шумный короткий звук, словно всхлипнул, и размашисто перекрестился. Все повторили жест генерала.

— Ох! — проронил Грибоедов вполголоса. — Теперь в Петербурге какая, должно быть, кутерьма начинается!..

Странную фразу Новицкий тогда не понял, но крепко запомнил...

III

Пока слуги нагружали кареты, таскали вниз тюки, сундуки и кофры, Мадатовы прощались в кабинете князя. Валериан в последний раз пытался отговорить жену от задуманного путешествия, но все его разумные доводы плавились в пламени яростной решимости Софьи.

— А я тебе говорю, что я должна ехать, что я обязана быть рядом с ней в эти дни! — повторила она, наверное, раз в десятый.

Что-то хрупнуло. Валериан глянул вниз и поморщился — гипсовая фигурка забавного оленёнка, которую он бессознательно вертел в руках, раскололась под его пальцами. Он смахнул обломки на пол, вскочил, быстрыми шагами пересёк комнату и остановился у окна. Слякотная погода пришла в Тифлис, дождь моросил с утра, уныло и безнадёжно. Такова была зима в долине Куры. Но Мадатов знал, что те же самые тучи высоко в горах уже не сочатся сыростью, а бешено извергают хлопья снега.

— Я понимаю, что ты должна быть у императрицы. Но как в такую погоду переехать Крестовый? — сказал он, не оборачиваясь, потому что произносил эти слова за один сегодняшний день далеко не впервые.

Софья поднялась, подошла к мужу, положила руки на плечи и прижалась к мощной спине.

— Это мой долг, — шепнула она. — Жена генерал-майора, князя Мадатова тоже хорошо знает, что есть чувство долга.

Валериан повернулся, взял её за руки, отвёл к дивану, посадил и сам примостился рядом:

— Хорошо. Я не буду тебя отговаривать. Но обещай мне, что будешь слушать Петроса беспрекословно. Я вызвал его только для того, чтобы он провёл тебя во Владикавказ. Если он скажет, что дорога закрыта и надобно возвращаться, значит, надобно возвращаться. Обещаешь?

— Обещаю, — твёрдо сказала Софья, глядя ему в глаза.

Валериан почувствовал, что он вот-вот решится на глупость, а между тем и Петрос, и двадцать его дружинников уже стояли у дома с осёдланными лошадьми. Он встал и взял со стола пакет, перевязанный шпагатом и запечатанный его личной печатью.

— В Петербурге, в Главном штабе найди генерала Земцова. Мы с ним друзья ещё по егерскому полку. Просил меня подробности об экспедиции в Казикумых, вообще о войне в горах. Ну, я не Новицкий, только недавно закончил. Передай сама из рук в руки. Он человек славный. Крепко выручил меня под Борисовым. Нас вытащил, а ногу свою оставил...

Софья Александровна встрепенулась:

— Ты видел Новицкого? Как он?

— Ещё больше высох. Виски седые. Левый белее правого. Но держится прямо. Я с ним не говорил. Он появился в Тифлисе, чтобы дать присягу и тут же отправился назад, на линию. Там его казак и проводник раненый, тот, что в живых остался. Говорил я ему: не наше это дело — кровную месть на себя брать. Не по его плечу эта ноша.

Он задумался, но тут же тряхнул головой, отгоняя ненужные мысли.

— Но о присяге. Мы присягнули Константину, но почему-то пошли слухи, что надо будет присягать Николаю. Ты знаешь их обоих — кто лучше?

— Оба хуже, — невозмутимо сказала княгиня. — Никто из великих князей не сравнится с покойным императором. Константин просто чудовище — человек развратный и самовлюблённый. За его грехи другой давно бы уже пошёл на сибирскую каторгу.

Валериан растерялся.

— Софья, — промолвил он укоризненно. — Ты говоришь о государе!

Но та будто не расслышала и продолжала говорить тем же ровным грудным голосом, что так любил слушать Мадатов:

— Николай же — совершеннейший манекен. Шагающий механизм. Все чувства его застёгнуты до последнего крючка на воротнике мундира. Что остаётся в нём человеческого — так это его безумная похотливость. Этим он пошёл в бабку... Ах, друг мой, время Великого Александра кануло, я боюсь, безвозвратно. Это было время героев. Теперь нам разрешат быть только подданными, только малой частью чего-то огромного, душного, мрачного... Ну да ладно. Ты прав — мне пора.

89

См. письмо А. С. Грибоедова Н. А. Каховскому от 25 июня 1820 года.