Время героев

Уже стемнело. Сергей прошёл по галерее, привычно перешагнул, даже не глядя, провалившуюся половицу и заученным движением взялся за ручку двери. Открыл, вошёл в комнату, завешенную тьмой, словно тяжёлой шторой; стал, давая глазам время привыкнуть, чтобы отыскать и засветить свечку. И тут кто-то метнулся к нему от стены, повис на плечах тяжестью гибкого ладного тела, и нечто острое, холодное кольнуло шею чуть выше ключичной ямки.

— А! — выдохнул Новицкий. — Убит!

Колени его ослабли, он рухнул на пол, перекатился на бок и схватил нападающего за плечи. Привлёк к себе и поцеловал туда, где, ему казалось, должны находиться губы. Но попал в щёку, а Зейнаб быстро заколотила ему в грудь сильными кулачками. Вырвалась и отскочила в сторону. Сергей же остался лежать.

— Зажги свечу, — попросил он. — Дай мне на тебя посмотреть.

Ударило кресало, зашипел отсыревший серник[81], и, наконец, узким конусом поднялось пламя свечи. Подсвечник располагался между Зейнаб и Новицким, так что Сергей не мог разглядеть лица женщины.

— Почему ты так беззаботно заходишь в комнату? — спросила она с требовательной обидой.

— Я же пришёл к тебе, не к врагу.

— Ты не был здесь десять дней. Ты не знаешь, кто теперь сидит в этих стенах. Может быть, я уже стала твоим врагом.

— Ты? — изумился Новицкий. — Никогда в жизни.

— Почему ты так думаешь? — Обида в голосе Зейнаб звучала всё сильней и отчётливей. — Ты говоришь, что уедешь. Ты уезжаешь, не присылаешь с дороги ни одной весточки, потом возвращаешься и думаешь — я встречу тебя с радостью и желанием? А вдруг мне рассказали, что на дороге ты встретил другую и забыл с ней свою Зейнаб. Откуда ты знаешь — может быть, я наточила нож и держу его в рукаве.

— Ну, тогда... — Новицкий подумал и сказал совершенно искренне: — Тогда мне тем более незачем защищаться. Если ты решила меня убить, мне уже нет смысла оставаться на этом свете.

Если он думал, что его признание смягчит Зейнаб, то ошибся. Женщина скользнула вперёд, в голосе её послышалась опасная хрипотца, словно рычание:

— Ты мужчина! Ты должен всегда быть готов сразиться. Зачем ты носишь кинжал, если не можешь им ни отразить удар, ни ударить?

— Я сражаюсь уже почти двадцать лет, — устало ответил Сергей. — Я готов защищаться и нападать, но только когда я воюю. Зачем мне взводить курок, когда я сижу рядом с друзьями? Зачем мне держаться за рукоять шашки, если я прихожу к любимой?

— Самый страшный враг — тот, что притворяется другом. И знаешь почему? Потому что ты поймёшь, что он враг, только когда он ударит.

Новицкому вдруг неохота сделалось спорить. Он упёрся ладонями в пол, качнулся и одним движением взлетел на ноги. Вторым — поймал Зейнаб за руку и выдернул из кулака длинную шпильку. Третьим — подхватил под колени и понёс в спальню. Бережно положил на тахту и сам опустился рядом.

Зейнаб глядела на него лучащимися глазами.

— Будешь раздевать медленно, — шепнула она, — или опять всё разорвёшь, как в первую нашу ночь?

В первую ночь Сергей обнаружил под платьем девушки плотный корсет, туго зашнурованный и завязанный десятками узелков. Поначалу он принялся их распутывать, но потом, в понятном нетерпении, какие-то части шнуровки разорвал, какие-то вовсе разрезал. А после долго утешал плачущую Зейнаб. Оказалось, что корсет, по давним и непреложным обычаям, она должна была показать подругам и родственницам. Чем тщательнее была развязана шнуровка, тем искуснее мужчина. Над нетерпеливым, схватившимся сразу за нож, долго потешались в селении.

— Скажи им — откуда, мол, русскому знать наши обычаи? — предложил ей Новицкий, досадуя, что никому не пришло в голову предупредить его о возможных подвохах.

А впрочем, сознался он себе самому честно, кто же предупредит жениха, если и невесту доставили в дом тайком.

— Совсем дикие люди, — всхлипнула Зейнаб, но всё-таки улыбнулась сквозь последние слёзы. — Да ведь мне и показать уже некому. Кто из них решится приехать в страну Цор? И кого из них отпустят мужчины?

Но впредь Новицкий старался быть по возможности осторожным. Если у девушки хватило храбрости отправиться за снеговые вершины, неужели он не сможет запастись нежностью и терпением. И сейчас, как ни сжигало его желание, пальцы и губы его двигались медленно, плавно, словно освобождая из-под покровом хрупкий и драгоценный сосуд...

Потом Зейнаб отвернулась.

— Тебе было нехорошо? — всполошился Новицкий.

— Мне всегда хорошо, когда ты рядом. Но если после близости я лягу на правый бок, то смогу подарить тебе сына. А я думаю, что настала уже пора.

Поскольку Зейнаб не могла его видеть, Сергей поджал губы и почесал за ухом. Он-то совсем не был уверен, что готов и способен сделаться не только мужем, но и отцом.

— Мужчина всегда хочет сына, между тем рассуждала Зейнаб. — Говорят же — дочь разрушает дом, а сын умножает. Я говорила тебе, что отец собирался меня убить. Тогда, он думал, наверняка родится Шавкат.

Сергей стиснул зубы и обхватил узкое тело жены.

— Мне всё равно, — шепнул он ей в ухо. — Пусть родится сын, пусть будет дочь. Но я уже люблю его или её одинаково. Ведь это же наш ребёнок.

— Но я хочу родить сына, — повторила Зейнаб упрямо. — Я хочу быть тебе хорошей женой. И когда я приеду в аул, я хочу сказать матери, что ношу твоего сына под сердцем.

— Зачем тебе возвращаться в аул? — опять всполошился Новицкий.

Зейнаб быстро перевернулась в его руках и прильнула горячим телом.

— А! Так русские не знают и этого, — заговорила она быстро, поддразнивая, в то время, как ручки её отправились в увлекательное путешествие по телу Новицкого. — Когда девушка выходит замуж в чужое селение, через полгода она должна навестить родных и привезти им подарки. Ты пошлёшь подарки моим отцу, матери, брату?

— Даже Джабраил-беку, — усмехнулся Сергей. — Хотя тому я охотнее отправил бы пулю. Так же как Зелимхану.

— Ты забыл. Зелимхан больше никогда не возьмёт в руки оружие. Он так и будет лежать в постели, пока Аллах не пришлёт за его душой ангела Смерти. Зачем мужчине нужен беспомощный враг?

— Какой же мужчине надобен враг? Мёртвый?

— Мёртвый лучше всего, — охотно подтвердила Зейнаб. — Но если живой, то сильный. У слабых людей не бывает сильных врагов. Абдул-бек — вот кто твой настоящий враг. И значит, ты очень сильный.

Новицкий мог, наверное, постараться объяснить жене, что враг Абдул-бека — совсем другой человек. Что он сам заслужил ненависть бека вовсе не своими достоинствами, а лишь некоторыми отношениями с генералом Мадатовым. Но ему совсем не хотелось разочаровывать любящую его женщину, тем более что пальцы её продолжали своё скрытое от глаз дело настойчиво, умело и ловко.

— Ты хочешь? — спросил он Зейнаб, приподнимаясь на локте, чтобы зрение подтвердило — ощущения его не обманывают.

— Кобылица никогда не насытится, — шепнула та, поворачиваясь на спину и подтягивая колени. — А жеребец может утомиться даже после одной отчаянной скачки.

— Ну знаешь ли, — усмехнулся Сергей, принимая вызов, звучащий над землёй от сотворения мира. — Как говорят в России: конь хоть и стар, но борозды...

Потом Зейнаб быстро уснула, а Новицкий оделся, погасил свечу и пошёл к себе. Сегодня же, по горячим следам своего путешествия в Казикумых, он хотел отправить донесение Георгиадису. Абдул-бек, безусловно, сделался его личным врагом, но отнюдь не перестал быть врагом Российской империи. А потому решение наболевшей, нагноившейся даже проблемы интересовало Санкт-Петербург не менее, чем Тифлис, хотя, может быть, и слабее, чем самого Сергея Новицкого...

III

Въехав в аул, Абдул-бек распустил нукеров. Один Дауд сопровождал его до самого дома, но когда Зарифа, жена бека, вышла и взяла Белого под уздцы, отъехал и он. Бек молчал, сидя в седле, молчал, спешившись, не проронил и слова, когда вошёл в саклю. Латиф и Халил, черноглазые бойкие ребятишки, кинулись было навстречу отцу, но мать обхватила их коричневыми, сморщившимися от тяжёлой работы руками и удержала на расстоянии. Абдул-бек повесил винтовку и шашку на колышки, подумал и присоединил к ним ещё один пистолет. Второй он оставил за поясом, а с кинжалом не расставался, даже когда спускался к жене. По крутой, скрипучей лестнице поднялся на второй этаж, лёг на тахту, вытянулся до хруста в позвоночнике и зажмурился от удовольствия. А закрыв глаза, разрешил себе задремать, отдохнуть после нескольких дней скитаний в горах. Он лежал навзничь, чуть закинув голову, поднимая остроконечную бороду к потолку, и дышал ровно; широкая грудь его то поднималась, едва не разрывая ветхую ткань бешмета, то опадала.

81

Огонь добывали с помощью кресала, ловя искру на трут — высушенный гриб. А потом от трута запаливали серник — лучинку, обмокнутую в серу.