Время героев

Валериан сцепил челюсти и выехал вперёд на два конских корпуса. Ни один офицер, даже начальник штаба не посмел ему следовать. Это он, генерал, командующий отдельным отрядом, посылал безжалостно своих людей под пули, шашки, ядра, струи кипятка, каменные обвалы, и только он обязан был принять мрачный отчёт живых и светлую память о мёртвых.

Мартыненко повернул голову влево, взмахнул шпагой, и тотчас же сухо треснули три барабана, отрывисто, коротко, чётко. Палочки выбили стаккато по туго натянутой коже и замерли. И только слитные удары подошв отсчитывали темп и ритм победного невесёлого марша. «И хорошо, — подумал Ван-Гален. — Хорошо, что не гремят каблуки с подковками, как на полковом плацу, не заглушают последние крики тех, кто навсегда остался в Хозреке...»

Когда они пробились к воротам и впустили командующего с казаками и конвоем, Мартыненко повёл батальон с внутренней стороны стены, сбивая, отшвыривая прочь защитников укрепления. Разрозненные группы лакских воинов не могли удержать мощный напор апшеронцев — огромных, яростных, уставивших щетину штыков. Кто успевал выстрелить, должен был тут же бежать опрометью, чтобы его не накололи тонкие острые зубья. Шашки, кинжалы — всё было бессильно против ровного, энергичного марша дисциплинированной русской пехоты. Но скоро мартыненковские шеренги встретили грузинцев, перемахнувших стены и тоже двигавшихся по периметру крепости. Тогда майор приказал повернуть и подниматься по улицам города, проверяя каждый дувал, каждую саклю, как потребовал князь Мадатов. Вот тогда начался ад кромешный. Ван-Гален не был в Сарагосе, когда её штурмовали войска маршала Ланна[31], но предполагал, что французам так же приходилось выбивать защитников из каждого дома, каждой щели, как теперь досталось русским войскам в кавказском селении.

Так получилось, что он повёл за собой десяток солдат, что-то около половины взвода. Хотя по сути командовал группой не он, а сухой, жилистый унтер-офицер с короткой фамилией, которую Ван-Галену удалось довольно легко запомнить. Резкое, двусложное слово, которое дон Хуан выкрикивал на коротком выдохе, звучало почти приказом, ударом, знаком, сигналом к действию. «Orloff!» — кричал дон Хуан, указывая саблей в сторону очередного строения, и унтер уже кидал солдатам фразы на понятном им языке. Майор мог различить в этих тирадах одно-два слова, выученных в компании Якубовича, но самым существенным было то, что солдаты понимали Орлова и подчинялись безоговорочно. Словно бы через унтера и сам дон Хуан распоряжался этими чужими, но вверенными ему жизнями.

«Orloff!..» Шестеро, среди них сам Орлов, подбегают к высокому забору, обмазанному давно высохшей глиной, стреляют поверх, внутрь двора, не целясь, и первая тройка, один солдат за другим, протискиваются в узкую щель калитки. Вторая спешно перезаряжает пустые ружья. Сам Ван-Гален с саблей в одной руке и пистолетом в другой показывает оставшимся на улице, что надо держать под прицелом оба видимых прохода. Во дворе заходится лаем невидимый пёс, рычит, визжит, умолкает. Кричат на непонятном языке люди, слышатся ещё выстрелы, один-два, звенят удары стали о сталь, потом ухающие шлепки твёрдое в мягкое, всё стихает... Вдруг начинает истошно визжать женщина и умолкает так же внезапно. Через несколько минут показывается группа Орлова, все вымазанные кровью, но, кажется, только чужой.

— Чисто? — задаёт Ван-Гален один из немногих выученных вопросов.

— Теперь чисто, — мрачно бросает ему Орлов, и команда перебегает к следующему дувалу...

Ван-Гален уже перестал считать, сколько домов они так просмотрели, очистили, оставили свободными от их обитателей. Жестокость русских его не пугала. Он сам был профессиональным солдатом уже двадцать лет без малого, хорошо знал, как берут крепости и что следует за тем, когда осаждающие врываются в город. Неприятель бросает оружие — мы соберём трофеи. Осаждённые сопротивляются — мы возьмём ещё больше. Так рассуждали солдаты всех армий, в которых ему довелось воевать, — испанской, английской, немецкой, голландской. И дон Хуан не мог отыскать причин, по которым русские обязаны быть другими. Упорство мужчин и женщин Хозрека его тоже не удивляло. Точно так же сражались крестьяне в Кастилии, Басконии, Андалусии. Так же они не хотели отдавать врагу без сопротивления ни одного двора, ни одного сарая, оливкового дерева или могилы. За каждый шаг французам приходилось платить кровью. А как испанцы расправлялись с неприятельскими солдатами, попавшими в плен, разумней было не вспоминать. Ван-Гален предполагал, что жители этих гор не менее злопамятны и упорны. На случай ранения он приобрёл маленький пистолет вроде дорожного, тщательно заряжал его перед каждым сражением и носил под мундиром. Если вдруг не повезёт, и солдаты, отступая, не успеют забрать с собой офицера, он лучше сам оборвёт свою жизнь, чем будет ждать, когда это сделает немилосердный нож бородатого человека в бараньей шапке.

Они поднялись достаточно высоко, так что дон Хуан, оглядываясь, мог уже видеть и часть плоскости, улежавшей за стенами. Неприятель отступал достаточно быстро, Ван-Гален и Orloff подгоняли солдат, требуя действовать расторопно. И тут улица кончилась. Точнее, её закрыла невысокая баррикада, составленная из наваленных неровной кучей камней. Ван-Гален едва успел разглядеть несколько стволов горских винтовок, как Орлов закричал заполошно, и солдаты кинулись к заборам, тянувшимся по обе стороны улицы. Дон Хуан тоже метнулся вправо, и в это время затрещали выстрелы.

Четверо солдат рухнуло. Один, впрочем, поднялся и, волоча левую ногу, запрыгал к забору. Ван-Гален выстрелил в сторону баррикады и кинулся навстречу раненому. Подхватил под мышку, закинул чужую руку себе за шею и потянул бедолагу к укрытию. От солдата остро пахло потом, мочой, кровью и страхом. Горцы завизжали отчаянно, страшно, и дон Хуан приготовился уже бросить неудобную ношу, чтобы встретить противника саблей. Но грянуло ещё три выстрела, с другой стороны, гиканье оборвалось, но кто-то завыл, уводя голос всё выше и выше. Высокий и широкий солдат выскочил из-за дувала, грубо схватил раненого поперёк туловища одной рукой и понёс его быстро к калитке. Ван-Гален поспешил следом.

Орлов с ружьём у плеча ждал их в проёме, водил дулом по улице, выцеливая возможных противников. Пропустил во двор и захлопнул калитку.

— В дом! Быстрее! Потап уже там. Здесь не удержимся.

Слов его испанец не разобрал, но смысл понял без перевода.

Они пробежали по короткому грязному двору, перепрыгнули через тело лежащего ничком горца. Лица его Ван-Гален не увидел и был этому рад, потому что затылок убитого был размозжён страшным ударом приклада. Но ему показалось, что человек был ещё очень молод; юноша, может быть, даже мальчик. Однако разглядывать было некогда. На улице уже слышались шлепки пуль и топот десятков бегущих ног. Едва они заскочили в дом, и Орлов задвинул засов, как над забором показались головы в косматых папахах и тонкие стволы горских винтовок.

Дон Хуан огляделся. Они были на первом этаже дома. Небольшая комната, в центре которой стоял столб, поддерживающий потолок, он же пол этажа второго. Из мебели в комнате стоял только огромный ларь. Пол забросан был выцветшими коврами, за исключением чёрного пятна в середине, где, очевидно, разводили огонь. Пламенем обогревались, на нём же варили еду. Дым уходил вверх, в отверстие, специально вырезанное в потолке. Но сажа оседала также на стены, на потолке, свешиваясь чёрными, жирными, причудливыми гирляндами. Бедно жили в доме, так бедно, что Ван-Гален поёжился, представив вдруг на секунду, что ему пришлось провести хотя бы несколько месяцев в этих наспех сложенных засаленных стенах.

Любопытство, однако, казалось излишним. Горцы понимали, что маленькая группа русских, увлёкшись боем, забежала вперёд, и готовы были уничтожить её, навалившись скопом. Нужно было обдумывать способ защиты. Худенький, невысокий солдат в одной испачканной нательной рубахе стоял у прорубленного окна и следил за тем, что делалось с той стороны забора. Окно, узкое, невысокое, сделано было в виде бойницы, и Ван-Гален подумал, что хозяевам дома, должно быть, не раз приходилось отсиживаться за стенами, отражая приступивших врагов, пришедших, может быть, из этого же самого селения, с той стороны улицы.

31

Жан Ланн (1769—1809) — герцог де Монтебелло, маршал Франции. Руководил осадой испанского города Сарагоса в 1809 году. Город был взят, причём обе стороны понесли огромнейшие потери.