Обрученный с удачей

Вернув украшение слегка озадаченному Питеру, Шармэль вновь принялся активно общаться с грогом.

Быстро темнело, народ постепенно расходился.

— Ты ведь нездешний, и тебе некуда идти на ночь глядя, — сказала Кэтрин. — Оставайся до утра.

Питер ещё выпил, потом дважды выходил подышать свежим воздухом и посетить «место для обязательного облегчения» — тут в отличие от иных дворцов и столиц таковое имелось, и посетителям не надо было мочиться на стены или прятаться в кустах. Видно, сказывалась матросская привычка даже на самом паршивом судёнышке иметь гальюн.

Возвращаясь, он чуть не столкнулся с уносящей посуду чёрной служанкой, и та еле удержала поднос.

Она в ужасе отшатнулась, закатив глаза, как будто увидела привидение. Питер машинально ощупал лоб, щёки, подбородок...

— Что... что такое? — пролепетала негритянка, запинаясь и дрожа от страха.

— Ничего, — пожал Блейк плечами. — А ты что подумала?

— Что у вас, масса, перерезано горло! — Она понизила голос до шёпота. — Инобаллу на миг показалось, что я вижу смерть у вас за плечами, а вы — это не вы, а ваш призрак.

— Ты, видать, рому перебрала, старая... — нервно усмехнулся Питер.

— Ты думаешь, что старая чёрная женщина — просто дура? — тихо рассмеялась Инобаллу. — Зря так думаешь, белый воин. Инобаллу родилась в Лбомее, столице великого королевства Дагомеи. Выросла в доме знатного человека. Мой отец был большой человек — генерал по-вашему! Моя мать — дочь жрицы-прорицательницы великой Монгалы, которую сам Иисус поставил присматривать за землёй чёрных людей! (Питер слегка оторопел от подобного вероучения). Я стала девой-воительницей, какие охраняли божественного обба — по-вашему, короля.

Выбор пал на меня потому, что отец Инобаллу был в большом почёте у правителя страны и считался одним из самых храбрых и преданных военачальников. Но случилось так, что её обвинили в заговоре против короля, арестовали и казнили, а всю семью продали в рабство. Вместе с другими несчастными меня заковали в колодки и гнали много дней и миль по лесам и болотам до Невольничьего Берега. А потом всех распродали поодиночке разным торговцам, отправили в разные страны. Никого из родных с тех пор Инобаллу не встречала и ничего о них не слышала. Но я не плакала. Никогда. Я — дева-воительница королевского дома Дагомеи, и мне не пристало проявлять слабость! И сейчас я вижу: старые духи и лоа говорят...

— И что же ты предвидишь? — насторожился Блейк.

— Я вижу чёрного человека с чёрным сердцем. — Она бросила на Питера испуганный взгляд. — За тобой идёт тот, кого нет, но он есть! Он отбрасывает две тени — старую и новую. И в кровавом отблеске заключена твоя и его смерть! Вижу, как...

Вдруг закричали все дьяволы ада: чудовищный рёв перекрыл прочие звуки ночи, прокатился по холмам и вернулся к ним сотнями отголосков. Все в таверне замерли в ужасе, «дева-воительница», посерев от страха, в полузабытьи рухнула на скамью.

Она была не одинока в своём ужасе — даже дюжие солдаты вскочили и призывали Бога, не забыв, впрочем, примкнуть к ружьям багинеты.

Рядом с Питером, бледный как лунная тень, оказался Рибби.

— Это чёрт кричит! — заявил негр. — У нас так даже слон не кричит, гиена не вопит... Говорят, даже самый храбрый муж пугается, когда рычит симба[12]. А такого бы даже симба испугался!

— Я знаю! — взвизгнул вдруг какой-то мужичонка в камзоле на голое тело. — Это чунакабра! Я слышал что её зри дня назад опять видели на окраине Порт-Ройяля! Она сожрала кота и трёх кроликов в усадьбе леди Ровены. Теперь и до нас добралась!

Минут пять спустя после того, как шум и гам успокоился, Питер узнал, что чунакабра, или «козий вампир», странная тварь, будто бы убивающая скот и даже людей. От неё остаются трупы, кровь которых высосана через одну или две маленьких дырочки, как от укола толстой иглой.

— Я помню, — распинался мужичонка в камзоле, оказавшийся местным сапожником, — свояк мне рассказывал. А тому — староста деревни, куца он возит товар. Тот видел однажды — ну и тварь! Вся как крокодил на двух ногах, красные глаза размером с куриные яйца, длинные клыки и с головы на спину шипы спускаются. Передние-то ланки у неё маленькие, а сзади навроде бы крылья нетопыря. Туловище то ли ящерицы, то ли собаки, перепонки между пальцами, и шерсть чёрная на пузе! Прости господи! И воняет страшно...

Постепенно, однако, разговоры о чудовищах и нечисти утихли, и Питер, расположившись на деревянной скамейке, уснул моментально, устав после этого бурного, шумного и беспокойного дня. Последней мыслью перед тем как погрузиться в омут предутренних сновидений, было желание поменьше думать о всякой потусторонней чуши.

...Как тихо и прекрасно Карибское море в это время года. Особенно красива морская гладь перед рассветом и закатом. Глянешь на уже нежно-фиолетовое небо, там угасают бриллиантовые искры звёзд, догорая, поблескивая прощальным отсветом. В этот ранний час дует свежий бриз, оставляя незабываемое чувство покоя и безмятежности. Вот-вот первый лучик солнца прорежет предрассветное небо, коснётся изумрудной воды, отражаясь в ней, приветливо улыбнётся парусам, пробежится по палубе. Вскоре к нему присоединится второй, затем третий... День начинает разгораться. К полудню жар и зной становятся такими, что дышать практически невозможно. Ищешь прохлады... Поднимаешься на мостик, берёшь в руки штурвал. Нет нужды сейчас бороться с ним, как во время бури, он сам направляет тебя, подсказывает, когда надо сменить курс, а когда бросить якорь. Едва-едва играет свежий ветерок, лениво наполняются паруса, он треплет волосы, забирается под рубашку и в сапоги. В такие минуты понимаешь, зачем ты вышел в море, ведь стоять просто так, не думая ни о чём, можно хоть целый день, пока солнце не начнёт тускнеть и окрашивать небо в самые невообразимые краски.

Сладко потягиваешься, зеваешь. Красота бархатной карибской ночи полностью завладевает тобой. С лёгким сердцем идёшь в каюту и ложишься спать, оставив все заботы до утра. Засыпая, ловишь ощущение безмятежности, покоя, а утром... Утром будет новый день, который вновь встретит великолепным рассветом и желанием жить каждый день год за годом, стремясь к горизонту.

...Корабль шёл под немногими парусами. Четыре часа утра. Рассвет через час.

Питер встал и, протирая глаза, направился к гальюну. Потом, окончательно проснувшись, торопливо прошёл по качающейся палубе, обходя спящих.

Чёрный, как сажа, кок уже развёл огонь в выложенном кирпичом камбузе и дал Питеру оловянную чашку супа и сухарь. Питер постучал сухарём по мачте, чтобы выколотить из окаменевшего хлеба случайно засевшего там хрущака или долгоносика, и принялся за еду. Жуя размоченный в похлёбке из солонины сухарь, он ощущал что жизнь не так уж плоха.

После трапезы Блейк полез на мачту. Добравшись до «вороньего гнезда» и сменив там вперёдсмотрящего, он устроился и осмотрелся. Луны не было, и, если бы не звёзды, тьма стояла бы кромешная.

Питер знал названия всех звёзд, от яркого, как голубой алмаз Сириуса, до крошечной искры Хатисы в созвездии Ориона. Светила — азбука навигатора, и он заучил их не хуже, чем пономарь — молитвы и часослов. Огромный звёздный купол спускался до самого горизонта. Штурман различал рога Тельца и Пояс Ориона. Сатурн, который, как можно увидеть в подзорную трубу, окружает странное кольцо — вот уж чудо природы! Вон Медведица, а вон и созвездие Волопаса. И висящий низко над горизонтом Южный Крест — знак иных вод и земель.

Ночная штурманская вахта — единственное время, когда Питер мог побыть в одиночестве на переполненном корабле и позволить душе отдохнуть... Он вдыхал йодистый запах моря, свежий аромат водорослей и соли.

Через два часа, сменившись, Блейк спустился вниз с палубы, заглянув к корабельному врачу Джонатану Эвансу — поиграть в шахматы. Тот, однако, был занят, возясь со своими снадобьями, но Питер остался, переговариваясь с медикусом о том о сём.

12

Симба — лев (суахили).