Страница 5 из 48
Будила приказал ушкуйникам расседлать коней, татары-прислужники выкатили две бочки вина, в которых было много сонного зелья. Через десять минут обе сотни валялись спящими вокруг шатра. Четверых непьющих новгородцев татары, неожиданно напав, зарубили саблями.
Ушкуйнический начальник был действительно богатырём: он пил кубок за кубком, и ничего ему не делалось. Тюлюбек (так звали красавицу) хлопнула в ладоши, и из занавески выбежали три гибкие, почти обнажённые девушки с бубнами и в такт ударов закружились в ритмичном танце. Танцовщицы были очень красивыми, но госпожа по стройности, грации и красоте намного превосходила их. Всё походило на какую-то волшебную сказку.
Опьянённый и засыпающий атаман уже не понимал, где явь, а где сон, всё сливалось у него в одно целое. Бубны и голоса танцовщиц заглушали крики гибнущих ушкуйников, но Будила был настолько очарован всем происходящим, что не мог ничего слышать. В сердце ханум закралось подозрение: «А что, если сон-трава не действует или служанки напутали?! Тогда придётся усыпить его навсегда». Она, нащупав в складках богатой одежды маленький кинжальчик, успокоилась: всего лишь один удар в горло — и этот неверный урус отправится прямиком к шайтану!
Коварная татарская красавица, притупив бдительность атамана, хотела уже исполнить своё намерение. Но Будилу спас... очередной кубок вина. Он, пробормотав что-то бессвязное, рухнул на ковёр и гору подушек.
— Свяжите эту русскую свинью, презрительно холодно сказала ханша вошедшим воинам-татарам. — А когда очнётся — позабавимся! — И добавила язвительным тоном: — Видно, никто из вас так и не научился воевать, так что придётся нам, слабым женщинам, взяться за мечи и копья. А вас мы пошлём собирать кизяк, на котором будете нам готовить пищу.
Женщины, бывшие в шатре, спрятали улыбки в платки, а кто-то из них и явственно хихикнул. Воины потупились: давно их так не оскорбляли!
Начальник ушкуйников очнулся, но не мог пошевелить руками: его спеленали верёвками и привязали к большому столбу, служившему у татар для закрепления на нём мишеней во время стрельбы из лука.
— Да, милый, тебе и не снился такой кошмар, как женщина-воин, — нарочито нежно-ласково обратилась Тюлюбек к молодцу и вдруг, подняв лук, начала выпускать стрелу за стрелой, которые образовали маленький частокол около его лица. И уже презрительно, с гордым видом добавила: — Аллах не оставил свой избранный народ без милости, а вы, шакалы, умрёте мучительной смертью, но сначала мы повеселимся!
Тюлюбек была чертовски красива. Её чёрные волосы, прикрытые сверху голубой шапочкой, пронзительные синие глаза с холодным металлическим оттенком и красивые, но плотно сжатые губы, а также гордая посадка головы делали ханшу похожей на скандинавскую валькирию, летающую над полем сражения и издающую воинственные крики. Но сейчас она уже не казалась для Будилы обаятельной.
Да, она была прекрасной, но эта красота — из страшных детских снов про ведьму, похищающую младенцев, про которую ему рассказывала бабушка, чтобы утихомирить не в меру расшалившегося мальчишку. Он, как заворожённый, смотрел на синеокую красавицу, даже не думая, что ещё одна стрела, пущенная ханшей, может забрать его жизнь. Нет, страха не было, был непереносимый стыд, чтобы его, такого удалого и опытного воина, смогла перехитрить эта татарская колдунья! Было мучительно стыдно перед своими дружинниками, которых он сам загнал в ловушку.
— А теперь испробуй вот это! — крикнула Тюлюбек и, выхватив копьё у своего воина, с неожиданной для женщины силой вогнала его в дерево чуть повыше головы удальца. — Что, страшно, русский поросёнок? — насмешливо сказала она, подходя близко к нему и играя серебряным кинжалом, высоко подкидывая его кверху и ловя его за ручку. — Да ты не опускай глаза, смотри на женщину-воина!
Тюлюбек кинжалом подняла его подбородок и насмешливо, нараспев произнесла:
— Ба-га-тур-чик! А сейчас у нас будет другая забава, — сказала она, отходя от приговорённого к мучительной смерти начальника новгородских витязей.
Ушкуйник увидел её профиль: теперь лицо Тюлюбек и особенно нос с горбинкой уже не были красивыми, они напоминали какую-то хищную птицу, в которую превратилась эта ведьма. Ах ты, нечисть!..
Это, как ни странно, отрезвило ушкуйника. Будила осмотрелся, насколько позволяли верёвки и столб, и увидел своих друзей, связанных, сидевших на бугорке: их, около ста семидесяти удальцов, охраняла какая-то жалкая кучка татар!
От этого позора силы удесятерились. Вдруг резко выдернув столб, сделанный из столетнего дуба, богатырь бросился на валькирию, на врагов, которые от удивления застыли на месте. Двухметровый исполин летел, нагнувшись, на толпу с криком:
— С нами Бог! Кто на Великий Новгород? Бей басурман!
Первый удар бревна вскользь пришёлся по коварной и увёртливой ханше, и та упала без сознания.
Потом Будила изменил тактику и сделал, находясь всё в том же согнутом положении, круговое движение — шесть человек замертво рухнули. Татары как зачарованные смотрели на это чудо, позабыв про связанных новгородцев.
Среди очнувшихся от сонно-пьяного зелья ушкуйников несколько воинов также освободили руки и ждали только удобного случая для нападения. Один из молодцев смог даже вытащить спрятанный засапожный нож, чтобы разрезать путы на руках соратников. И вот удобный момент настал.
Татары неожиданно были атакованы! Безоружные ушкуйники, мастерски используя приёмы русского боя, завладели кривыми саблями татар и начали их крошить. Однако спасти начальника уже не смогли: один из татар воткнул в него сбоку копьё, остриё которого показалось с другой стороны грудной клетки. Переход от полной победы к поражению деморализовал татар, они попытались купить себе жизнь покорностью, встав на колени и повесив пояса на шею. Но ушкуйники, ослеплённые яростью и обидой, никого не щадили! Лишь три помощника валькирии остались живы после этого побоища, но лучше бы им было погибнуть! И живые позавидовали мёртвым!
Дорого досталась победа новгородцам. Почти семьдесят удальцов были убиты, более сорока ранены, из них тяжело — шестнадцать человек. Но главная потеря — воевода Будила. Он ещё хрипло дышал и всё просил прощения у своих соратников. На него с жалостью смотрели ушкуйники, по каменным лицам многих из них текли слёзы.
Татарская ханум была без сознания. Если бы не доспехи, которые погнулись при ударе бревном, её грудная клетка была бы разбита. На неё бесцеремонно по приказу сотника вылили ведро грязной воды.
Тюлюбек постепенно приходила в себя. В толпе новгородцев раздались голоса:
— Сжечь ведьму, сжечь за её зелье и коварство!
Тюлюбек безрезультатно шарила по одежде.
— Уж не это ли ты ищешь, ханум? — ехидно спросил один из ушкуйников, показывая ей кинжальчик. — Не надейся, смертушку ты примешь нелёгкую!
Через какую-то минуту был ободран её шатёр для костра, снова вкопан столб, только что спасший ушкуйников от позора и верной гибели. С Тюлюбек сорвали драгоценные доспехи, и в изорванной одежде она мало чем отличалась от простых татарок, которые находились рядом и от ужаса визжали не переставая.
С ханшей произошла разительная перемена, так что если бы кто посмотрел на неё, то усомнился, воскликнув: «Да точно ли это Тюлюбек?!» Растрёпанные волосы, искаженное от злости и отчаяния лицо, тощие груди, выглядывавшие из одежды, длинные руки-когти — делали её похожей на какую-то страшную кикимору.
Ханшу приковали цепями к столбу.
— Ничего не хочешь нам сказать напоследок, хитрая ведьма? — спросил податаманье Борислав, ставший теперь главным.
— Вы думаете, — обратилась она с гордым видом к начальным людям, — я буду молить вас о пощаде, просить оставить жизнь несчастной женщине? Вы сто двадцать лет были рабами, и мне, татарской ханше, в жилах которой течёт кровь Субудая-богатыря, противно даже смотреть на вас!
— А, — вспомнил атаман, — это тот проходимец, который вместе с трусом Батыгой испугался драться с новгородцами? Пусть он сейчас из своего адского котла полюбуется, как его поганое семя будет гореть. Ладно, зажигай! — приказал Борислав, отвернувшись от Тюлюбек и, казалось, потеряв к ней всякий интерес, — а этих, — махнул он в сторону пленных татар, — перебить до единого!