Призванный хранить

И верховодил всей этой кодлой однорукий и многоногий бандит, убийца, промышленный шпион и растлитель малолетних по кличке Время.

Время, которого не было. Время, которое окутывало липкой паутиной и швыряло ветер в лицо. Подбрасывало булыжники под ноги коню и подталкивало в спину солнце, заставляя его поскорее всплыть над горизонтом. Солнце означало свет: не мог же убийца стрелять в темноте.

Даже такой мастер, как Асмик.

Конный переход. Расстояние, которое преодолевает всадник за день, если его лошадь будет идти шагом. Приблизительно семь-восемь километров в час...

Он летел, безжалостно настёгивая коня плетью (Осман в последнюю секунду сунул в руку), и уже знал, что не успеет. Взойдёт ненавистное солнце, осушив влагу на порыжевшей траве, распахнётся ущелье, и его встретят на дороге спешившиеся воины в алых плащах, склонённые над мёртвым царевичем. И будут они исполнены тихой, до белого блеска в глазах, нестерпимой ярости на самих себя: не уберегли... Могут и зарубить, не разобравшись. А чуть в стороне, у обочины, будет лежать мёртвая Асмик с луком в руках. Больше одного раза ей выстрелить не дадут, не дадут и уйти... Впрочем, она и сама не уйдёт, этот гад запрограммировал её только на убийство Баттхара, а обеспечение собственной безопасности алгоритмом не предусмотрено... «А ведь я чувствовал что-то, — с запоздалой горечью подумал Антон. — Ещё вчера утром, когда провожали царевича... Чей-то (известно, чей) направленный взгляд, сгусток чужой подавляющей воли (по-видимому, какая-то разновидность гипноза). И Асмик это чувствовала, поэтому и кинулась ко мне в поисках защиты: «Не отпускай меня. Пожалуйста...»

Чувствовала — и не могла противостоять.

Я увижу всё это — и, коли меня не зарубят сразу, вернусь в крепость, решил Антон. Войду в уже знакомую комнату и взмахну саблей над головой старика иранца. И, наверное, умру сам. («Что, если мы с тобой одно целое, чужеземец? Как эти две рукописи...») Что ж, пускай. Я не пожалею ни на секунду.

Он вылетел из ущелья, как пробка из бутылки, едва вписавшись в поворот. Дорога в этом месте раздваивалась: одна, широкая и многократно езженная, вела вдоль скалистого хребта по направлению к Тебризу, и уже виднелся вдалеке, вознесённый вверх, контур главной башни, обрамленный зубцами стен... Или нет? Или и на него, Антона, действовал этот проклятый гипноз, отводя глаза? И не видно было на дороге красивых гордых всадников из охраны царевича, и не горело солнце на их шлемах и наконечниках копий...

Он разглядел их впереди и едва не заорал от радости. И окончательно обезумел, увидев самого Баттхара, живого и невредимого. До них было не больше двухсот-трёхсот шагов. Сердце выпрыгнуло из груди. Антон рванул в галоп и без того взмыленного коня — и вдруг изо всех сил натянул повод. Мерзкий холодок прополз по позвоночнику.

Асмик.

Он лихорадочно огляделся по сторонам: где она может быть? Ослеплённая, одурманенная чужой волей, затаившаяся... где, чёрт возьми?! — и рассматривающая затылок Баттхара поверх наконечника стрелы... Что она предпримет, увидев меня рядом с царевичем? И что предпримет охрана, узнав, что на их господина готовится покушение? Ежу понятно, что именно: профессионалы как-никак...

Как она заслоняла меня собой в ту, первую нашу встречу на берегу стремительной реки с ласковым именем Чалалат — одна, против целого монгольского отряда. Как держалась за край моей одежды, когда я сползал в пропасть, в бездну — а ведь могла не удержать, кануть следом... Как стояла возле горного озера — прямая, стройная, напоминая юную языческую богиню. И как платье с мягким шелестом упало к её ногам...

Вторая дорога — даже не дорога, а узкая каменистая тропа, забирала влево и круто взбиралась вверх по откосу, на вершину скалы. И сама скала, изгибаясь, нависала над ущельем точно широкий чёрный балкон. Как раз над тем местом, где вот-вот должен был проехать царевич. Лучшего и пожелать нельзя.

Антон мысленно прикинул наклон тропы. Лошади не подняться. Он соскочил с крупа, почувствовав истовое облегчение: натёртую промежность саднило изрядно.

Всё-таки над этой скалой было сотворено какое-то колдовство. Иначе с чего так труден был этот в общем-то нетрудный подъём? Почему так остры были камни, за которые он хватался руками, почему воздух сделался вдруг вязким, словно болотная топь, и драл горло, как раскалённый песок в пустыне?

Он с яростью лез вверх, задыхаясь и рыча от боли в надсаженных мышцах. И знал, что не успеет. Сейчас раздастся короткий посвист, внизу закричат, начнётся запоздалое лихорадочное движение, и мёртвый Баттхар медленно упадёт под копыта. И — что ещё велит девочке чужой приказ — может, пустить стрелу в царевича и тут же полоснуть себя ножом по горлу... Воздух вокруг уже не напоминал болото — он затвердел и встал стеной впереди, упёрся в грудь острым копьём. Антон на четвереньках выполз на гребень — и не поверил себе, когда увидел Асмик.

Она была почти неразличима на фоне тёмно-серого камня, нависшего над дорогой. Её волосы были забраны назад и перетянуты какой-то то ли ленточкой, то ли просто тряпицей. Прищуренные глаза были спокойны, даже отрешены. Знакомый лук был натянут до предела — Антон уже знал, как бьёт этот лук. На тетиве уютно лежала стрела с узким гранёным наконечником, способном навылет пробить кольчугу. На Баттхаре, кажется, не было кольчуги...

— Нет!!! — изо всех сил закричал Антон, бешено колотясь о воздушную стену.

Она будто не слышала. Или в самом деле не слышала — до неё было шагов пятнадцать-двадцать, но попробуй пройди эти шаги. Её отведённая к плечу рука напряглась и мягко расслабилась: сейчас стрела сорвётся с тетивы в полёт. Сейчас, через долю секунды...

И Антон заорал первое, что толкнулось в голову:

— Это не Баттхар, Асмик! Это не Баттхар!!!

Это было слишком глупо, чтобы подействовать, но, к удивлению Антона, подействовало. Выстрел не задержался ни на мгновение, но рука дрогнула, и стрела, лишь оцарапав царевичу висок, взметнула пыль на дороге. Краем глаза Антон заметил переполох внизу, вокруг Баттхара — впрочем, переполох вполне осознанный и, надо полагать, много раз отрепетированный: воины сомкнулись в кольцо, одни выставили вперёд щиты, другие моментально рванули из-за спины луки...

— Не стрелять! — отчаянно завопил он, внутренне содрогнувшись: послушают ли они какого-то чужеземца... Послушают, решил он. Там, среди них, Заур и Аккер, они увидят меня и поймут.

Асмик медленно поднялась и отбросила лук. Извлекла из ножен саблю и шагнула к Антону. У неё были совершенно незнакомые глаза: не золотисто-карие, к которым он привык. Не изумрудно-зелёные, какими они были там, возле горного озера. Не прозрачно-серые, цвета лунной поверхности, как в комнате наверху, над трапезной, где на широкой лавке лежало пушистое меховое одеяло и неровным пламенем горел светильник в металлической плошке.

Они были никакие. Они вообще не имели цвета, и это казалось страшнее всего.

У Антона не было при себе сабли — видно, оставил где-то. А если бы и была. Если бы у него на груди болтался автомат «шмайссер», как у того «эдельвейса», что они нашли на леднике Светгар, под мышкой висела переносная баллистическая ракета средней дальности, у ног примостился надёжный, как сапог, пулемёт системы «максим» — что с того. Он и тогда не стал бы защищаться.

— Асмик, — прошептал он одними губами. — Это я, Антон. Я люблю тебя.

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ...

Она занесла клинок над головой. Рукав сполз, и что-то тускло блеснуло у неё на запястье.

Браслет с застёжкой в виде миниатюрного коня, готового сорваться в галоп по весеннему лугу. У коня была длинная, до самых копыт, густая грива и вовсе уж крошечный рубин вместо глаза. Она смутно помнила, как этот рубин — яркий, кроваво-красный, светящийся в темноте магическим огнём, мерно качался перед её взором, и завораживал, очаровывал, погружал в сладкий тягучий омут, на дне которого отчётливо звучал сильный и властный голос.