Призванный хранить

А Заур отставал. Временами он, кажется, терял сознание и приникал к лошадиной шее, и только воинская выучка не позволяла ему упасть под копыта. Лоза сбавил темп, приблизился к нему, чтобы поддержать на скаку... Тот сердито, даже зло выкрикнул:

— Не смей! Слышишь, не смей думать обо мне! Сейчас главное — царевич!

По пыльным щекам Лозы протекли две влажные дорожки. То ли ветром высекло, то ли...

Антон оглянулся. Монголы медленно, но приближались — уже можно было рассмотреть грязный и местами порванный халат на нукере, что скакал впереди всех, его белые от ярости глаза и оскаленный рот... Они никогда не моются, сказала девушка-аланка, с которой Антон повстречался на берегу Чалалат, на перекрёстке двух сопредельных миров. Они боятся смыть с себя удачу в бою, боятся, как бы кровожадный бог Сульдэ не отвернул прочь свой лик...

В руках у нукера появился лук. Он прицелился и выстрелил на полном скаку, но стрела не долетела, зарылась в землю где-то позади беглецов. Жалко, Тор не видел этого выстрела, мелькнуло в голове Антона. Вот бы посмеялся...

— Влево! — крикнул Заур. — К скалам!

Цепочка зелёных холмов — предгорья Сванетии — окаймляла широкую равнину с запада. Пологие, удобные для лёгких пеших прогулок холмы, покрытые тисом, могучими соснами и пихтами, с противоположной стороны почти вертикально обрывались вниз, точно великан рубанул по живому громадным мечом. Знакомые места, отрешённо подумал Антон, поворачивая коня. В последний раз, помнится, мы приезжали сюда на автобусе из Лайлы — на тамошней турбазе был отличный бар с бильярдом и боулингом. Светка Аникеева обожала гонять шары — это позволяло ей демонстрировать окружающей публике свои ягодицы. Зимой база работала как горнолыжный курорт и была под завязку набита богатенькими нуворишами, поднявшимися на торговле фруктами, и их сучками-фотомоделями — все как один в обязательной упаковке из «фишеровских» карзинговых лыж, ярких, как куртки дорожных рабочих, спортивных костюмов и горных очков «Turbo-CAM» по сто пятьдесят баксов за пару. Летом же там было почти пусто: нувориши косяками отлетали на Канары, прихватив своих сучек-моделей, остальное население великой страны осёдлывало картофельные поля, грядки с капустой, морковкой и огурцами. Горный туризм в первоначальном виде — с рюкзаками и ледорубами — медленно приходил в упадок. Редкие группы альпинистов, мечтающих покорить Местию и Ходжали, забрасывал сюда, как в промежуточный лагерь, рейсовый автобус с вечно пьяным водителем, и на три-четыре дня долина вновь оживала, превращаясь в некий диковатый вещевой рынок: хитроглазые осетинки вываливали перед туристами свитера из козьей шерсти, носки, рейтузы и варежки ручной вязки, степенные горные мужчины тащили бутыли с чачей, сыр, виноград и почему-то запчасти к иномаркам. Странно, но где-то в глубине души Антон ожидал увидеть знакомое: главный корпус с подъездной аллеей, пустующий постамент, на коем, по утверждению старожилов, не так давно ещё красовался бюст отца народов, длинное, словно пулемётная лента, стеклянное здание столовой-бара-ресторана, финские домики для обслуги и подъёмник с уютными креслицами. И — штормовки, рюкзаки, спортивные шапочки... Былое вавилонское столпотворение.

Стрела пропела над самым ухом, возвращая в действительность. (Кой чёрт «действительность»?!) Вперёд пути не было: зелёная долина упиралась в скальную гряду, и забраться по ней можно было, лишь имея альпинистское снаряжение. Так же неприступно выглядела и западная стена — было полное впечатление, будто они с разгона влетели на дно гигантской кастрюли. Однако Заур, видимо, знал, как выбраться из неё, не угодив в суп. Меж двух рыжеватых скал, почти касающихся вершинами, открывалось ущелье — такое узкое, что заметно было лишь с определённой точки. Вдоль него круто вверх уходила каменистая тропа, похожая на серую гадюку. Нечего было и думать подняться по ней с лошадьми...

Заур соскочил с седла, жестоко припав на рассечённую ногу. На краткий миг он коснулся шеи своего коня — будто прощаясь с боевым товарищем. Да, наверное, так и было. Снял уздечку и шлёпнул коня по крупу, отгоняя от себя прочь. Лоза с Антоном, ни слова не говоря, последовали его примеру. Царевич Баттхар замешкался, но тут уж Антон, наплевав на классовые различия, чуть ли не за шкирку сбросил его с лошади и непочтительно подтолкнул в спину: шевелись, мол, фуникулёр ещё не изобрели...

Они едва успели юркнуть за камни и затаиться, вжавшись телами в землю. Царевич, похоже, впервые попавший в подобный переплёт, возбуждённо пытался то расспрашивать своих спасителей, кто они такие и почему не обеспечили должного комфорта при путешествии, то командовать — но тут донельзя раздражённый Заур взглянул на него с такой яростью, что Баттхар затих на полуслове. Монгольские всадники кружили под самыми скалами — так близко, что можно было легко добросить до них камень.

Их предводитель — рослый и болезненно худой, верхом на дымчато-сером иноходце, в дорогой броне и с длинным шрамом, пересекающим лицо, зло поигрывал плетью. Его буквально душила ярость, и он чуть не зарубил своего подручного, доложившего, что беглецы исчезли из-под носа. Лошадей их удалось поймать: те мирно паслись неподалёку и ещё не остыли от бега. С одним конём — чёрным как смоль аргамаком — пришлось повозиться: он никак не желал подпускать к себе чужих...

Может быть, они обернулись птицами и улетели, суеверно подумал предводитель. Для тех, кто сумел пробраться в хорошо охраняемый лагерь и украсть знатного пленника, нет почти ничего невозможного. Ему вспомнились бешеные глаза Тохтамыша, когда тот выскочил из своего шатра — полуголый, страшный, с окровавленной саблей в руках — он только что снёс головы двум тургаудам, стоявшим на страже у юрты аланского царевича... «Бери своих людей, Алак-нойон, — прошипел хан, брызгая слюной. — Бери сколько понадобится и скачи в погоню. Приведёшь мне беглецов живыми — будешь сидеть в моём шатре, по правую руку».

Должно быть, в глазах Алак-нойона мелькнуло удивление. Сидеть на пирах по правую руку хана и подливать вино ему в чашу имел право лишь его любимый эмир Уртун-Мелик — он был с Тохтамышем, когда тот ещё боролся за трон Золотой Орды и когда он бежал на Кавказ, преследуемый более удачливыми соперниками. Уртун-Мелик командовал его личной охраной, ему хан доверял закалывать тонкорунного барана, чтобы принести жертву богу Сульдэ, дарующему победу. Ему Тохтамыш отдал в жёны свою дочь, черноокую красавицу Бургунджи...

Тохтамыш уловил удивление своего подчинённого и поднял левую руку. В ней он держал за волосы мёртвую голову своего зятя.

— Вот он, досточтимый Уртун-Мелик, — спокойно сказал он. — Это его воины упустили ночью вражеских лазутчиков. Ты хорошо понял меня, Алак-нойон?

— Внимание и повиновение, — прошептал тот, касаясь лбом земли.

Без пленников возвращаться в лагерь не имело смысла. Легче было вытащить кинжал из ножен и чиркнуть им по горлу...

Нет, они не птицы, подумал он. Они не могли стать птицами...

— Обыскать всё кругом, — процедил он сквозь зубы. — Заглянуть под каждую травинку, каждый камень перевернуть. Да поживее, шакальи дети!

Заур тихо отлепился от скалы и показал глазами наверх: лезьте, мол.

Тропа поднималась всё круче и всё больше сужалась: вскоре по ней можно было идти лишь боком, упёршись спиной в одну стену, а грудью — в другую. Лоза двигался вперёд ловко и бесшумно, как кошка. (Ну да, вспомнил Антон, он же кингит, они приучены лазать по скалам с малолетства...) Баттхар почти не отставал — видимо, могучий инстинкт самосохранения делал своё дело. Заур шёл замыкающим, с обнажённым клинком в левой руке. Правая — та, в которой торчал обломок стрелы, висела плетью. Но Антон знал: если что — Заур встретит погоню один, дав остальным уйти. И хорошо будет той погоне, коли от неё уцелеет хоть половина.

Небо вдруг потемнело. Антон поднял голову: оказывается, две скалы так плотно подошли друг к другу, что верхушки их сомкнулись, образовав полукруглый свод. Это было уже не ущелье, а длинный горный туннель, уходивший куда-то во тьму. Оттуда веяло холодом и доносился невнятный то ли гул, то ли шёпот: такое же ощущение возникает, если приложить ухо к морской раковине.