Страница 26 из 95
Сколько они продержатся? Минуту, от силы две. Потом Лозу убьют, и я останусь один.
Если вообще останусь.
Эта мысль (а что будет со мной?!) обожгла огнём. И родила другую, не менее «героическую»: надо бы двинуться поближе к лошадям. Пока монголы будут заниматься мальчишкой, можно успеть прыгнуть в седло и...
Он ощутил, как жаркая краска бросилась в лицо. Посланник из будущего, блин.
— Всё будет нормально, — как можно твёрже сказал он. — Они вернутся.
— Ты-то почём знаешь? — не оборачиваясь процедил Лоза.
— Знаю, — со значением ответил Антон. — Ведь недаром же вы спасли меня из-под лавины, верно?
— Верно, — пробормотал юноша, и его лицо немного смягчилось.
...Они оба вздрогнули, когда оттуда, из монгольского лагеря, донёсся полный ярости крик. Потом к нему присоединился другой, затем третий, заметались неясные тени меж юртами, дико заржали кони у коновязи...
— Началось, — сказал Лоза. — Живо, отвязывай лошадей!
Антон вскочил на ноги, а сердце, наоборот, камнем ухнуло вниз: он-то знал, что всё закончилось. Шум в ставке Тохтамыша мог означать одно: Заура и Тора Лучника обнаружили.
«Ты должен спасти царевича Баттхара, и тогда Копьё Давида объединит...»
Он горестно вздохнул. Прости меня, девочка, — похоже, я не оправдал твоих надежд...
— Вон они! — вдруг заорал Лоза уже в полный голос, не таясь.
Их было двое. Антон не верил собственным глазам, но ошибка исключалась: двое бежали через низину к протоке, прочь от монгольского лагеря. Один, повыше и поплотнее, бежал как-то странно скособочась и припадая на левую ногу — видимо, был серьёзно ранен, и не единожды. Второй, одетый в богатый меховой плащ, хоть и был цел и невредим, всё время отставал, и его приходилось чуть ли не волоком тащить за собой. Похоже, он был непривычен к бегу. И это был не Тор Лучник: того Антон узнал бы и в кромешной тьме. А теперь было почти светло: здесь, в горах, рассветы и закаты стремительны, и ночь перетекает в день быстро и незаметно, словно фокусник достаёт из шляпы белого кролика...
— Где же Тор, чёрт возьми? — напряжённо спросил Лоза.
Побледневший Антон молча вытянул руку, указывая направление. Там, слева из-за холма, из-за порушенной каменной башни-великана, наперерез беглецам летели галопом всадники. Заур оглянулся на бегу, смерил глазами расстояние...
— Не уйдут ведь, — в отчаянии прошептал Лоза.
Не уйдут, про себя согласился Антон. Через пару минут их догонят и окружат. И хорошо, если убьют сразу, не мучая. А я-то подумал было, что Господь сжалился и явил-таки чудо... Только давно уже всему миру известна нехитрая истина: нас много, а чудес — мало. На каждого и не хватит.
А потом они увидели Тора. Тот стоял на пути монголов, спокойный и неподвижный, даже царственный, напоминая обликом старый могучий дуб, выросший на просторе больше вширь, чем ввысь. Монголов был двадцать или тридцать — передние, издав гортанный вопль, уже взметнули сабли, привстав на стременах. Ещё миг — и сабли опустятся...
Тор хладнокровно поднял лук. И сильным движением, до правого плеча, натянул тетиву.
Антон, несмотря на опасность, забыл обо всём на свете. Лоза, кажется, тоже — оба они во все глаза смотрели на Тора, разинув рты в немом восхищении и ужасе: куда там было киношным Брюсу Уиллису вкупе со Шварценеггером... Там-то, перед камерами, легко палить из автоматов, зная, что патроны холостые, кровь бутафорская, что враги, согласно режиссёрскому замыслу, вовремя и красиво попадают, словно сбитые кегли, и встанут, едва прозвучит команда: «Стоп, снято!»
Здесь не было камер. Не было видно осветителей, не суетились ассистенты, не бегала вечно взволнованная девушка с хлопушкой, объявляющая дубль. Нельзя было перемотать плёнку назад — и передний монгол, на полном скаку вылетевший из седла со стрелой под сердцем, никогда больше не поднимется. И второй, вспахавший носом землю, и третий, застрявший ногой в стремени, — больше не встанут, не встанут, не встанут... Тор стрелял с размеренностью автомата Калашникова. И следующая стрела срывалась с тетивы прежде, чем предыдущая успевала найти цель (книжный штамп, в который Антон не верил, считая литературным преувеличением, а вот поди ж ты, довелось увидеть воочию и убедиться...).
Монголы летели вперёд, охватывая одинокого стрелка полукольцом. Шесть лошадей уже скакали по пожухлой траве без седоков, но остальные приближались с двух сторон, и даже мастерства Тора недоставало, чтобы успеть снова натянуть тетиву.
Он отшвырнул лук прочь и выхватил из-за пояса топор. Блестящее лезвие, покрытое чёрным узором, с шелестом описало круг, и ещё двое всадников с визгом рухнули на землю вместе с конями. Тор угрожающе оскалился, снова замахнулся... И тут на его голову обрушились сразу несколько страшных кривых сабель.
Опустились, ударили — и полетели дальше, не задержавшись.
Однако Тор продолжал стоять. Он не умер — он не мог позволить себе умереть прежде, чем Заур со своим спутником достигнут места, где их ждали Лоза и Антон. Кровь заливала его лицо, кто-то из монголов пустил стрелу на скаку, и она ударила Тора меж лопаток... Тот даже не обратил на это внимания. Сейчас его занимало лишь одно — и когда Заур наконец оказался в седле, Тор закричал.
Громко, победно, торжествующе... Так, что люди, кто находился по ту сторону гор, подняли головы, оторвавшись от своих мирных или немирных дел. И подумали: это отлетела душа великого воина. Того, о ком и через сто лет будут слагать легенды...
Тор упал лицом в траву, разбросав руки, словно собираясь обнять друга после долгой разлуки. Или — любимую женщину. Солнце над ним, не успев выйти на небосклон, вдруг, будто опечалившись чему-то, ушло за гору. И стало темно.
— Быстрее, — прохрипел Заур.
Он влез на коня с трудом: мешала глубокая рана в боку от чужого копья и рассечённое бедро. Правая рука бездействовала: в ней чуть ниже плеча — некогда выдернуть — торчал обломок стрелы.
Его новый спутник, великой ценой спасённый из монгольского плена, вскарабкался в седло не с большей сноровкой. Антон взглянул на него мельком и хмыкнул про себя: так вот ты каков, Баттхар Нади, сын Исавара, даря аланов.
Тот был молод. Почти до неприличия — и никак не ассоциировался с будущим правителем огромного народа-воина, где каждый чуть ли не с колыбели умеет скакать на коне и драться на мечах. Небольшой рост (фигуру было не разглядеть из-за расшитого узором аланского плаща), круглое лицо, ещё не лишённое детской припухлости, большие выразительные глаза, в данный момент расширенные от полноты свалившихся на голову впечатлений. Смоляные брови вразлёт — любая восточная (да и не только восточная) девушка гордилась бы такими бровями, ухаживала бы за ними, смазывала на ночь специальным гелем (если таковой существует в природе), а по утрам, закусив губу, выщипывала лишнее, сидя перед зеркалом в ванной... Такие же тонкие чёрные усики, словно приклеенные над верхней губой: а ведь девчонка получилась бы, кабы не эти усики, мелькнула несвоевременная мысль.
Мелькнула — и исчезла, некогда было размышлять.
И у Заура, которого прощальный крик Тора словно бритвой резал по сердцу, были сухие глаза и плотно сжатые губы. Не было времени даже вздохнуть о боевом друге, не то что прочитать молитву, как он того заслуживал.
Наверное, Заур впервые в жизни вытянул коня плетью — до сих пор он обходился лишь голосом и поводьями. Конь, ранее не знавший такого жестокого обращения, обиженно заржал и рванулся с места в бешеный галоп. Боже, как же летели они — четверо всадников — сквозь хлеставший по глазам зыбкий рассвет, как стучали копыта и коченели руки, державшиеся за раскалённые от скачки конские гривы! Только бы не выпасть из седла, твердил про себя Антон, как заклинание. Только бы не выпасть...
Расшитый узорами меховой плащ царевича маячил впереди. Баттхар тоже не слишком ловко держался в седле, но страх — оголтелый, нерассуждающий, суеверный — гнал его вперёд, заставляя бестолково колотить по крупу коня, который и без того вкладывал в скачку все силы.