Призванный хранить

— В яме, — механически отозвался Антон. — То есть в тюрьме.

Тор тяжело посмотрел на него.

— Признайся, кто тебе на ухо нашептал?

— Оставь его, — негромко произнёс Заур и спросил у Антона: — Тебе точно это известно? Где находится яма?

— Не знаю, — нехотя отозвался тот. (Сказать или не сказать им про рукопись? Он снова тихонько коснулся свитка: нет, пусть у меня останется хоть один козырь в рукаве. На всякий случай...) — Что же теперь делать?

Заур молчал долго. Его глаза, вытянувшиеся в щёлочки, высматривали что-то во вражеском стане. Смоляные брови сошлись на переносице, и Антон некстати вспомнил где-то вычитанное: «Бойся мужчин со сросшимися бровями, — говорила Матушка Гусыня. — Ибо таким мужчинам одна дорога: в лес по февральскому снегу. Сросшиеся брови — верный знак оборотня».

Пожалуй, Заур вполне мог сойти за оборотня — человека, который лунной ночью, такой, как эта, оборачивался матёрым волком: вот сейчас, на виду у всех, вдруг встанут торчком острые уши, стремительно обрастая чёрной шерстью, скрючатся пальцы, ладони превратятся в когтистые лапы, и широко расставленные глаза сверкнут в темноте дьявольским жёлтым огнём...

Действительно, волк, подумал Антон, ощутив внезапный холодок под ложечкой. Он вдруг заметил седину в волосах Заура — тонкие серебряные нити возле висков. Правда, их было немного, и белой, как лунь, его голова станет ещё нескоро. Если вообще станет: такие, как он, редко доживают до глубокой старости. И уж совсем редко умирают в собственной постели.

Заур молчал — молчали и остальные. Только Лоза, не выдержав, хотел спросить о чём-то, но жёсткосердный Тор легонько шлёпнул его по затылку: тихо, мол, не видишь — командир думает.

— Нужен пленник, — наконец произнёс Заур. — Лоза и ты, чужеземец, останетесь здесь. И ни шагу без моего разрешения, ясно?

— Послушай, почему он сказал так странно: «другие лазы»? Когда я спросил его, кто разрушил город...

Лоза посмотрел на Антона, вникая в суть вопроса.

— А, вот ты о чём... Да. Я слышал, что Ганджу и вправду разрушили лазы. Те, что переметнулись на сторону монголов.

Он помолчал.

— Тимур несколько раз пытался штурмовать город, но только терял своих воинов. Тогда он пришёл в селение лазов, которые остались в северных предгорьях, по ту сторону перевала. Уж не знаю, что он им пообещал: денег, пайцзу в знак милости... Только они в конце концов согласились. Одни — из страха, другие и вправду рассчитывали, что хан наградит их за службу... Они предали своих. Защитники, увидев, что против них воюют их соплеменники, растерялись. А потом монголы ворвались в город и принялись рубить всех подряд: и тех, кто помогал им, и тех, кто оборонял город. Царь Сафо, не желая попасть в плен, бросился на собственный меч... Так что Заур не соврал: лазы здесь действительно дрались против лазов. Верится с трудом, да?

Антон не ответил. Только подумал: ну почему же. Всё до боли знакомо: сосед убивает соседа, брат берёт обрез и стреляет в брата, сын заказывает богатого отца, который что-то зажился на свете — во все времена не было врагов непримиримее.

— Неужели целый народ исчез? — тихо спросил он.

Лоза пожал плечами.

— Ну, кое-кто уцелел. Кто-то не поверил Тимуру и спрятался в горах, кто-то ушёл к Великому морю, или к хазарам, или в другие крепости. В войске нашего харал-гаха Османа тоже есть трое из племени лазов. — Мальчишка презрительно сморщил нос. — Я их видел: воины из них никудышные. Будь я предводителем — выгнал бы таких взашей... Мы, кингиты, — другое дело. Мы становимся воинами с рождения. И никто из нас — ни один! — никогда не стал бы служить Тимуру.

— Так уж и ни один? — недоверчиво хмыкнул Антон.

И тут же пожалел об этом, потому что оскорблённый в лучших чувствах Лоза чуть не схватился за кинжал.

— Не веришь?!

— Верю, верю, — испуганно сказал Антон. — Успокойся. Тихо, кто-то идёт...

Юноша вгляделся в темноту и радостно выдохнул:

— Наши...

«Язык» был здоровенным — ростом, пожалуй, с Заура, которому совсем не маленький Антон доставал лишь до уха, и гораздо шире в плечах. Как только ухитрились завалить такого бугая?..

Голову пленника закрывал мешок, мощные руки в буграх мышц были стянуты верёвкой за спиной, у бедра издевательски покачивалась кривая сабля, спрятанная в ножны. Кажется, у японских самураев считалось высшим шиком пленить противника, оставив ему меч на поясе: таскай, мол, мне твоя железка не страшнее зубочистки. Здесь, видимо, придерживались похожих обычаев.

Заур непочтительно пнул монгола коленом под зад, тот сослепу ткнулся лбом в чахлую сосенку, взвыл и сполз на землю. Тор Лучник сдёрнул мешок с его головы и сплюнул сквозь выбитый передний зуб. И у него, и у Заура на лице была написана странная брезгливая ярость, словно не вражеского «языка» добыли, а случайно раздавили в ладони мокрицу. Антон посмотрел на пленника и вдруг сообразил, что перед ним — не монгол, хоть и одетый по-монгольски. Чертами лица, невысокими скулами, разрезом глаз и формой носа он скорее напоминал не степняка, а горца — грузина или абхазца. Или...

— Або, — тяжело произнёс Заур. — Не думал, что мы встретимся вот так.

Пленник взглянул снизу вверх, глаза его вдруг расширились, почти суеверный ужас заплескался в них, словно осеннее море... Он попятился, сидя на заду и судорожно перебирая ногами, и просипел:

— Заур, ты?!

Он отполз бы и дальше, но помешало деревце. Он упёрся в него спиной и выкрикнул:

— Я не хотел! Не хотел им служить, меня заставили! Ты не знаешь... Меня били плетьми, пока я не согласился...

— Били? — негромко спросил Заур. — А потом, значит, раскаялись и подарили шёлковый халат?

А откуда ожерелье у тебя на шее? Только лазы делают такие узоры на бусинах. Ты снял его с убитой, ведь так? Когда вы грабили город...

Пленник подавленно молчал. Ожерелье из нежных желтоватых бусин и вправду странно смотрелось на его мощной груди. Как он, поди, радовался изящной дорогой вещице, срывая её с мёртвой женщины, как любовался на себя, глядясь в маленькое бронзовое зеркальце... Теперь бусы безжалостно терзали его шею, точно злобные болотные пиявки. Або сделал движение, словно пытаясь прикрыть их ладонями, спрятать от посторонних глаз, но руки были связаны за спиной.

— Заур, — всхлипнув, прошептал он. — Мы ведь с тобой из одного селения, мой дом стоял справа от мельницы, возле ручья с плотиной... Я пил вино на твоей свадьбе, а моя сестра Этери была подружкой твоей невесты... Ты помнишь, Заур?

Заур с трудом разлепил спёкшиеся губы. И сказал без всякого выражения:

— Моя жена Гульнара погибла, когда отряд монголов напал на селение. И твоя сестра Этери тоже, я сам похоронил их рядом, в одной могиле. Я многих похоронил в тот день — к вечеру я уже не мог держать заступ в руках. Жаль, что ты не знал этого, Або.

И Або заплакал. Слёзы текли по его щекам, что тоже не вязалось с его обликом: у него было красивое мужественное лицо — резко очерченное и словно опалённое горным солнцем — и очень пропорциональное тело. Тело настоящего воина. Наверное, Лоза всегда глядел на него с восхищением и думал: вот когда я вырасту...

— Так он тоже кингит? — тихонько спросил Антон.

Лоза не ответил. Глаза его были пустыми. В них не было ни боли, ни обиды, ни ярости. Вообще ничего.

— Где царевич аланов? — сухо спросил Заур. — Он ещё жив?

— Жив, жив, — заторопился Або. — Его поселили в белой юрте, неподалёку от ханского куреня[9]. Я могу показать...

Тор Лучник нахмурился.

— Разве он не в яме? И его не бьют палками?

— Что вы! Хан обращается с ним как со знатным заложником и каждый вечер приказывает доставить его к себе в шатёр для чаепития и беседы...

— Кто его охраняет?

— Десять тургаудов из личной сотни Тохтамыша. Они сменяются дважды за ночь. — Або умоляюще посмотрел на Заура. — Отпусти меня. Я рассказал тебе правду, клянусь!

9

Курень (от монг. kurren) — несколько юрт, поставленные вокруг одной, где живёт предводитель.