Призванный хранить

Конь иронично хмыкнул и переступил вправо. Ноги Антона разъехались в шпагат, и он чуть не рухнул на землю — лишь былые тренировки в спортзале помогли ему не сделать этого.

— Но, — неуверенно сказал он, — то есть, наоборот, тпру...

Густая краска залила щёки — он ясно чувствовал, как за ним наблюдают три пары глаз. Нет, четыре: этот гадкий конь тоже глядит на мои ухищрения и ухмыляется, скотина... Антон погладил коня по шелковистой морде и умоляюще произнёс:

— Ну, пожалуйста, не будь такой свиньёй. Люди же смотрят. Не позорь меня, дай хоть в седло залезть. Между прочим, твой хозяин так хотел...

Это подействовало. Конь вздохнул: ладно, мол, пользуйся, раз такое дело. Только не забывай, кто он был, мой хозяин, — и кто ты.

— Не забуду, — прошептал Антон и дотронулся до сабли, доставшейся ему от Сандро.

Сидеть в седле было высоко и страшновато. Заур оценивающе взглянул на пальцы чужеземца, судорожно вцепившиеся в повод, но от комментариев воздержался. Взлетел свечкой на своего аргамака и бросил через плечо:

— Держись за мной.

— Когда-то, — сказала Динара, — в этих местах обитало большое племя. Все они — и мужчины, и женщины, были воинами, и рано начинали учиться владеть оружием. Это были длинноволосые всадники в чешуйчатых доспехах, на звонконогих конях — так о них писал Плутарх...

Интересно, что означает выражение «звонконогие кони»?

Антон бездумно дотронулся до свитка с письменами, что поколись у него за пазухой, — вдруг почудилось, будто кожаный футляр, точно раскалённый на огне гвоздь, прожёг грудь едва ли не до кости.

«...и встречал он смехом своих палачей. А потом отказался от пищи и скончался в осень 788 года...»

— Подожди! — выкрикнул он, чуть не вывалившись из седла.

— Что ещё? — недовольно спросил Заур.

— Послушай, — запинаясь, проговорил Антон. — Вы не спасёте Баттхара. На самом деле он умер в плену... То есть умрёт. И племя аланов исчезнет, а учёные будут гадать, почему они исчезли — то ли их уничтожил Тимур, то ли... — Он запутался и умолк, поняв, что ему не верят. (А ты сам-то поверил бы, возникла мысль. Если бы тебе вот так, запросто, явился посланник из будущего? Что бы сделал? Правильно, позвонил бы в психушку...)

— Откуда ты всё знаешь, чужеземец? — тихо и тоскливо спросил Заур. — Откуда ты вообще взялся на нашу голову?

— Ты не веришь мне?

Заур вздохнул.

— В том-то и беда, что верю. Хотя и не понимаю, почему. Но им, — он кивнул в сторону своих спутников, — ничего не говори. Им знать незачем. Да и мне тоже. Без царевича Баттхара дороги в крепость нам всё равно нет.

И тронул пяткой коня. У него, как заметил Антон, была при себе плеть — красивая, собранная из разноцветных ремешков сыромятной кожи, с жёлтыми бусинками на узорчатой рукоятке... Заур ни разу не воспользовался ею — должно быть, она была просто чьим-то подарком, которым он очень дорожил. Конь и так слушался его не то что с полуслова — с полувзгляда. Может быть, и я когда-нибудь стану таким же наездником, подумал Антон с завистью. Если только не сломаю себе шею в ближайшие полчаса.

Ехали большей частью на рысях. Сколько это заняло времени, Антон не знал. Весь поход он носил на руке «Командирские» часы — подарок отца, но, видно, они слетели, когда ударила лавина. Или тот, кто послал Антона в этот мир, рассудил, что капроновая ветровка и туристские ботинки — ещё куда ни шло, а вот часы — это уже перебор... Знал только то, что продолжалась эта страшная экзекуция долго, целую вечность. Потому что, если конь идёт рысью, опытный всадник пружинит на ногах, привставая в такт движения, иначе растрясёт так, что организм потом придётся собирать по винтикам. Антону сказать об этом никто не удосужился, посчитав, видимо, глупым предупреждать о том, что и так всем известно. И когда Заур наконец поднял руку, приказывая остановиться, он кулём свалился с коня. Красавец аргамак понюхал распластанное у ног тело нового хозяина и красноречиво покачал головой.

— Что с тобой? — встревоженно спросил Лоза.

— Я в порядке, — простонал Антон и перевернулся на живот. — Только полежу немного...

— А ну, помолчите, — цыкнул Заур на обоих.

Ночь была на исходе. Луна ещё цеплялась за тёмный небесный свод, и бледный её свет скользил по пушистым еловым лапам, по скале вдалеке, окутывал мерцающей дымкой говорливую протоку, прыгающую с камня на камень, серебрил, словно инеем, крохотный — всего полметра высотой — водопадик, у которого оставили лошадей. Антон нехотя поднялся на ноги. Подниматься совсем не хотелось: колени мелко и противно дрожали, а в нижнюю часть спины словно кто-то день напролёт старательно лупил сапогом.

Слева от протоки, приблизительно в полукилометре, чеканно высился Сванетский хребет с горой Ходжали, похожей на понурого двугорбого верблюда. А ведь мы собирались туда на будущее лето, подумал Антон, и острая, как бритва, тоска полоснула по сердцу. Тоска по своему миру, привычному, тихому и доброму, несмотря на вечное безденежье, войну в Чечне, угоны самолётов, превратившиеся в традиционную народную забаву, и несданный зачёт по политэкономии за прошлый семестр. Мы даже наметили маршрут — вон через тот перевал, где у «верблюда» был «хвостик». Казбек говорил его название, да я не запомнил...

Антон тяжело вздохнул и, чтобы отвлечься от тягостных дум, перевёл взгляд влево. И вздрогнул от неожиданности, ибо то, что он вначале принял за скалу, оказалось башней, сложенной из гладкого чёрного камня.

Башня напоминала угрюмого великана, народ которого обитал когда-то в здешних местах. Это было давно, когда горы были ещё молодыми, землю сотрясали чудовищные молнии, а реки — бурные, злые, кипящие — прогрызали себе русло в твёрдом граните... Людей тогда ещё не было и в помине: люди просто не выжили бы в том суровом мире. Он был предназначен лишь для титанов — тех, что, смеясь, спорили с природой и воевали друг с другом.

Сейчас великан был мёртв. Его каменная грудь была испещрена глубокими шрамами, оставленными вражескими метательными снарядами. Один глаз-бойница был выбит прямым попаданием, и чёрные обугленные балки перекрытий торчали в ночное небо, словно уродливые обломки рёбер. Линия крепостной стены, ограждавшая некогда мощную цитадель, лежала в руинах — похоже, именно здесь враги нанесли свой главный удар и ворвались внутрь, поджигая дома, убивая и пьянея от пролитой крови. Должно быть, они уже праздновали победу, заливались вином из кожаных бурдюков, насиловали женщин и, забавляясь, ловили младенцев на копья, а каменный великан ещё сражался, один против всех, стоя по колено во вражеских трупах, огрызаясь стрелами, бросая вниз камни и плюясь из громадных котлов кипящей смолой... Наверное, он очень дорого продал свою жизнь.

— Ганджа, — сказал Заур. — Бывшая столица лазов.

— Кто же их так? — вполголоса спросил Антон. — Монголы?

Заур жёстко ухмыльнулся и произнёс непонятное:

— Нет. Другие лазы.

Там, за разрушенной стеной мёртвого города, виднелись огни. Много огней — будто колония светлячков облепила гнилушку. Вдоль подножия холма вкруг стояли походные юрты, похожие в темноте на гигантские тюбетейки. Или (первая ассоциация, возникшая в голове Антона) — на некий мрачноватый фестиваль цирков шапито. На вершине холма неким светлым пятном — более светлым, чем окружающее его пространство, — выделялся ханский шатёр со знаменем, на котором красовался золотой беркут и каменный жертвенник.

— Ставка Тохтамыша, — сказал Заур. — Перед его шатром в синих юртах — двести личных телохранителей-тургаудов. Сзади — коричневые юрты для жён и рабынь. Дальше от холма — жилища простых монголов.

— Почему же они не живут в домах? — удивился Антон. — Уж нашлась бы парочка уцелевших.

Заур пожал плечами.

— Наверное, не привыкли.

Тор Лучник, напряжённо обозревавший окрестности, изрыгнул невнятное ругательство и спросил:

— И где нам искать царевича?