Страница 3 из 7
Никольская церковь в Лаврово. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.
Вид на реку Назия от канала императора Петра I. Деревня Нижняя Назия. Санкт-Петербургская губерния. 1909 г.
Вход из западной галереи в Троицкий собор в Ипатьевском монастыре. Кострома. 1910 г.
Грамота, пожалованная жителям села Коробово императором Николаем I. Костромская губерния. 1911 г.
Практически в одно время с Прокудиным-Горским в Старой Ладоге побывал краевед и литератор А. Г. Слёзскинский. Узнав о приезде столь просвещенного гостя, настоятель Николаевского монастыря игумен Арсений поселил его в своем доме и рассказал много интересного о монастырской жизни. Среди прочего всплывают в разговоре и малоизвестные подробности:
«– Приютить странников не имеете обыкновения?
– Нет. Во-первых, средств мало, а, во-вторых, я смотрю на них по-нынешнему. Много ли их от нужды-то ходит, все больше по своей вине, по лености, праздности; поощрять тунеядство и грех, и бесполезно для самих странников.
„Ну, монах“, – подумал я и вопросительно смотрел на игумена, как бы желая сильнее запечатлеть его личность. Он продолжал:
– Помилуйте, надо своих накормить. Ведь у меня 20 монахов, да более 15 проживающих на испытании и по паспортам. Доход же один, как я говорил: одна петербургская часовня на Забалканском.
– А земля?
– Доход от земли? Вот сказали. Вы спросите, сколько у нас ее и какая она. Монастырских угодий 500 десятин. Пользуемся только 100 десятинами. Часть отдаем в аренду за 70 рублей, а 30 десятин обрабатываем сами, но обработка обходится недешево, потому что цены здесь на рабочие руки высоки.
– А лес есть?
– Как не быть, – улыбнулся настоятель, – лесу – до 200 десятин. В одной даче растет только кустарник, строевой вырубил под гребенку мой предместник Герман. В другой даче действительно есть дровяной лесок, но дача далеко, вывозка дороже стоимости материала, так и не возим своих дров, а покупаем на стороне. Это будет без хлопот и дешевле.
– А церковные доходы?
– Таких сборов у нас немного, к нам богомольцы почти не ходят. Благодетелей и жертвователей я сторонюсь.
– Почему же?
– Надо писать, ездить, просить, а это не в моих убеждениях. Многие монахи живут таким образом, и многие монастыри обстраиваются на чужой счет. По-моему, трудись сам, лично добывай. Тогда будет и сердцу легко, и на душе приятно.
„Совсем современный монах“, – снова мелькнуло у меня в голове.
– А как насчет скотоводства?
– По земле и скотинка: 20 коров, 8 лошадей.
– Другой живности никакой?
– Было, было, – замахал руками игумен. – До моего настоятельства по монастырю гуляли куры, гуси. От них столько накопилось неприятности, что неделю вывозили грязь.
– Несмотря на скудные средства, у вас все-таки ремонты.
Игумен быстро соскочил со стула. Мне представилось, что эта фраза его оскорбила, но вышло иное.
– Экономия, расчет, уменье концы сводить, – весьма убедительным тоном говорил игумен. – Я вам сейчас покажу сведения, что подавал недавно ревизору о состоянии монастыря. Он отошел к другому столу, порылся в бумагах и поднес мне лист, указывая пальцем на одно место и торжественно говоря: „береженая копеечка“.
Я прочитал: „Принято 28 тыс. С 1896 по 1902 год капитал увеличился на 40 тысяч, но из них израсходовано на благоустройство 30 тысяч“.
– Все в мою бытность, – пояснил игумен, потом взял бумагу и прижал ее к груди, спрашивая меня глазами: „Как вам это покажется?“
– Делает вам честь, – заключил я.
– Еще должен вам сказать, – снова начал игумен, садясь против меня, – по моим наблюдениям, ныне монастыри стали падать как-то нравственно. Монахи не ищут уединения и постной жизни, а только денег. Ведь в наш монастырь третьеклассный не пойдет монах из первоклассного штатного. Зачем ему? Там свободнее и бездельнее, а у нас стеснительно, работать заставляют, ну, и строгость некоторая есть».
Интересным оказался и рассказ настоятеля при поездке к храму Иоанна Предтечи на Малышевой горе:
«Выйдя из храма, игумен повел меня под гору со стороны Волхова.
– Видите? – указывал он мне на пещеры, идущие под храм. – Здесь бывший наместник Гермоген добывал песок и продавал на стеклянные заводы. Не соображал, чудак, что это может повредить зданию.
– Но ведь он извлекал средства на нужды.
– В том-то и дело, что не на нужды, – с сожалением возразил отец Арсений. – Он был из бессарабских дворян, любил лошадей, держал конский завод. Дела шли худо, а он не унывал и ничем не брезговал, лишь бы заполучить деньги для удовлетворения своей прихоти. Ну, что он тут наделал!
– Да, вещь непоправимая.
Мы снова стали подниматься на высоту. Настоятель все время вздыхал и порицал Гермогена за пещеры.
На горе игумен отвел меня от храма в сторону и сказал:
– Отсюда полюбуйтесь.
– Хорош, – повторял я, – хорош.
Действительно, круглый, обширный, с пятью главами храм по наружному виду был привлекателен».
Побывал А. Г. Слёзскинский и в Успенском женском монастыре, получив неизгладимые впечатления:
«Когда я приехал в обитель и вошел внутрь ее, то представлялось, что это скорее небольшое богатое село, чем монастырь. Чистенькие домики в 3–5 окон, совершенно мирского характера, лепились по уклону до стены, за которой сейчас же и река. Отдельные садики, палисадники, цветники – все это приятно, но не по-монастырски, нет общего, казенного.
Две церкви. Одна, Успенская, с высокой колокольней обычного типа, оштукатуренная и выбеленная; другая же, Благовещенская, снаружи довольно странная. Если бы не маленькая глава с крестом, то всякий подумает, что это не храм, а обыкновенное домовое здание. На дворе для монастырских жителей я сделался просто мишенью. В меня стреляли глазами со всех сторон. Каждая сестра, проходя мимо, сокращала шаги, оглядывалась и смотрела на меня, как на заморское чудо. Но когда со мной заговорила монахиня, отрекомендовавшаяся письмоводительшей матушки, иные сестры брали на себя смелость останавливаться и разглядывать меня ближе».
При разговоре с настоятельницей краевед не мог не затронуть тему пребывания в обители опальной супруги Петра I:
«– В вашем монастыре, матушка Вриенна, была царица заключена?
– Да, первая жена Петра, – как-то торжественно подтвердила игуменья. – Шесть лет томилась в одиночестве. Государь сделал ее молчальницей.
– Но в самом монастыре о заточении царицы никаких не осталось воспоминаний?
– Позвольте… – Вриенна подняла вверх глаза и что-то припоминала. – Я здесь с малолетства. Помню, в молодости одну старицу. Она говорила, что жила в монастыре дряхлая старушка Елизавета. Она была так преклонна, что сама не знала своих лет. Эта Елизавета рассказывала, что была свидетельницей заключенья. Келью обнесли высоким глухим забором и строго-настрого запретили кому-нибудь входить. Будто бы царь приезжал к ней часто и заботился о ее удобствах, но только не дальше кельи.
– А как же она сделалась монахиней?!
– Наверно, она не была пострижена. Ее называли монахиней, чтобы скрыть царское имя.
– Вещей после царицы никаких не осталось?
– Ее взяли в новое заключение и все увезли, всякие следы словно метлой замели. Должно быть, царица приняла большое горе у нас, потому не возлюбила, ненавидела нашу обитель. Когда она снова появилась при дворе, то хоть бы раз вспомнила о своей роковой келье, ничего не прислала в обитель на память.
– Куда же исчез таинственный забор?
– Он обветшал при игуменье Сусанне. Она хотела его уничтожить, просила всех властей. Никто не смел дать разрешение на уничтожение, так как забор был построен по указу Петра.