Красная Элла

– Это платье мне отец из Англии привез в прошлом году. Ездил в составе делегации в командировку в Лондон, – была откровенна Макарская. Она тут же высказала мысль, которая ей, видимо, не давала покоя. – Неужели всё так плохо?

– Это еще мягко сказано, – продолжала я непоколебимо гнуть свою линию.

– Юбка – трапеция … плохая?! А платье? Кофта – позапрошлый век, говоришь? – Макарская одну за другой вытаскивала из шкафа свои наряды сплошь с рюшами и воланами и стоически выслушивала мои жестокие, но объективные оценки.

– Ксюш, извини, ну и выглядишь же ты… – я замолчала в некотором раздумье, выдержала выразительную паузу, затем продолжила: – Огроменный, просто выдающийся начёс на голове…

Я с отвращением посмотрела на прическу Макарской.

– А выпендрёжу… Выпендрёжу-то было прошлым летом..... На семерых! У меня кинофестиваль, – как можно точнее воспроизвела я высокомерноснисходительный тон, которым разговаривала Ксения с каждым из нас – бывших абитуриентов.

Такое не забудешь, даже если очень захочешь: во время вступительных экзаменов Макарская усиленно создавала о себе мнение. Например, старалась произвести впечатление уверенной в себе светской девушки, занятой посещением культурных мероприятий типа Московского кинофестиваля в то время, когда мы, дохленькие провинциалы, корпим над конспектами и учебниками, боясь завалить экзамен. Вспомнив Макарскую образца лета 81-го года, я не выдержала и громко рассмеялась.

Ксения, смущенно улыбавшаяся при замечании о выдающемся начёсе, вскоре вместе со мной хохотала во весь голос над своими наивными заблуждениями относительно будущих однокурсников, которые, как оказалось, не лыком шиты. Люди воспитанные, они лишь деликатно посмеивались над забавным желанием девушки выглядеть высококультурной столичной штучкой.

– Макарская, – сказала я, едва переводя дыхание от смеха и бросая выразительный взгляд на начёс, который доныне украшал голову Ксении, – состричь, и немедленно! Ты бы еще «бабетту» на голове соорудила…

Ксения кинулась к зеркалу и, увидев своё отражение, некоторое время молча его разглядывала. Затем она неожиданно разразилась гомерическим хохотом. Вскоре мы с ней, схватившись за животы, уже катались по кроватям, не в силах справиться с очередным приступом смеха.

Всё-таки Макарская, действительно, умная, сильная и независимая девушка. Только уверенный в себе человек может так смеяться над собой. Мне нравилась в Ксении её способность к самоиронии.

– Ой, ой, не могу… Шейк-шейк… Опа-ра-ра-ра-ра-рам… Шейк-шейк… – сквозь хохот пыталась я напеть Макарской музыкальные хиты эпохи, которые ассоциировались с начёсом на её голове.

Романтические 60-е! Оттепель. Время юбочек-мини, узких и коротких брюк-дудочек, «стрелок» на глазах, «бабетты», сумасшедших начёсов на головах… Твист, шейк, бардовские песни под гитару – модные ритмы того времени.

Но оно, это чудесное время, безвозвратно ушло. Современной образованной девушке с передовыми взглядами начала восьмидесятых совсем не к лицу атрибутика сгинувшего в вечности времени. Это еще не винтаж, который обретает настоящую ценность только с десятилетиями. Держаться за него – значит быть отсталой, немодной и неинтересной. Однозначно. Поэтому следующий камешек в огород Макарской я кинула, уже всерьез озаботившись её внешним видом.

– Современная девушка, живущая в столице, стремительная, энергичная… – сказала я, когда мы, отсмеявшись, вернулись к обсуждению имиджа Макарской. – И она носит короткую стильную стрижку без всяких начёсов, если уж выбирает короткие волосы. Ксюш, мне кажется, тебе пойдёт такая стрижка. А свой гардероб, который ты всё норовишь вручить мне, умоляю, выбрось без сожаления.

– В мусоропровод! Только туда… – решительно заявила Макарская и широко открыла дверцы платяного шкафа.

Она театральным жестом торжественно срывала с плечиков свои юбки, кофты, платья, показывала мне и, если я утвердительно кивала головой, бросала их на пол, если же я отрицательно качала головой, оставляла вещь на плечиках и отправляла её снова в платяной шкаф.

Вскоре на полу выросла гора разноцветных тряпок, составлявших еще недавно львиную долю гардероба Макарской. Мы с Ксенией с садистским удовольствием оглядели эту кучу тряпья: сжечь, порвать на кусочки, уничтожить!

Не сговариваясь, обе дружно кинулись к куче тряпья и начали сгребать и бросать ненужное барахло в большой полиэтиленовый мешок для мусора, который предусмотрительно приготовила Ксения. Получился груз весьма внушительных размеров. Как здорово, что мы решились на эту очистительную акцию! Можно сказать, экспроприацию в интересах экспроприируемого.

– Как там у Антуана де Сент-Экзюпери? «Приведи в порядок свою планету», – едва переводя дыхание от физических усилий, придушенным голосом проговорила Макарская.

– Проще говоря, не захламляй свое личное пространство, крошка! – спроецировала я слова классика на наши реалии.

– Аналогично, детка, – в тон мне ответила Ксения.

Надо сказать, едва мы познакомились, Макарская с покровительственными нотками в голосе обратилась ко мне: «Детка». «Крошка» – не замедлила я с ответным обращением. Так мы впервые обменялись стрелами, с наконечников которых капал яд кураре.

Эта маленькая схватка положила начало нашей дружбе равных величин.

«Детка», «крошка» – пароль, известный только нам с Макарской. У нас с Ксюшей – свои отношения, как и с Иванкой. Они – две мои подруги, которые, к сожалению, не дружат между собой. Кстати, красной Эллой меня первой назвала Макарская.

– Элла? – переспросила она при знакомстве все тем же летом 81-го года. – Имя редкое. Слушай, – сообщила Ксения, – у тебя есть знаменитая почти тезка. Эмма Голдман. Анархистка, феминистка, террористка, пацифистка, писательница, активистка рабочего движения, так пишут о ней в любой справочной литературе. Ее все звали «Красной Эммой», врагом бога, закона, брака и государства. Она вела революционную бурную деятельность. Прославилась как оратор.

И она стала подробно рассказывать об известной феминистке и анархистке. Ну, Макарская – браво! Просто ходячая энциклопедия. Признаться, я впервые от нее услышала о Красной Эмме. Аналогии со знаменитой почти тезкой мне о-о-очень понравились. Конечно, Эмма – совсем мне не тёзка. Тут Макарская дала маху. Но в остальном… Так с легкой руки Ксении однокурсники меня стали называть Красной Эллой. Я не против. Мне, признаться, лестно.

… Макарская выглядела усталой, но довольной. Это сколько же тряпок мы выбросили, очистив тем самым и личное пространство, и душу Ксении!

– А как же ЧП с Дорофеевой? – напомнила я Макарской, когда мы через минут пятнадцать сидели за столом и пили липовый свежезаваренный чай.

– А что с Дорофеевой? – удивилась Ксения. – Почему мы можем указывать человеку, как ему лучше жить? Человек живёт, как хочет, как ему нравится.

Мда-а-а… Только такой ответ и можно было ожидать от Ксении, независимой и свободной в своих суждениях и мыслях девушки.

– Безусловно, это личное дело человека – его жизнь, – сверкнув лукавой улыбкой, продолжила Макарская. – И вообще при чём здесь партия? Облико морале… – съязвила Ксения.

– Руссо туристо… – поддержала я её, процитировав известное крылатое выражение до конца.

– И мы не будем уподобляться базарным тётенькам, не будем выяснять, пьяная – не пьяная, кто, зачем и почему… – наше общее мнение с Ксенией по ЧП с Дорофеевой прозвучало как клятва. Мы с ней дали друг другу слово, что эту позицию каждая из нас озвучит на партсобрании, какими бы оргвыводами это ни грозило.

Глава одиннадцатая

Очистительный процесс, начавшись в материальной сфере с уничтожения немодной кофты и всей устаревшей части гардероба Макарской, продолжился и в наших душах. Мы с Ксенией, чрезвычайно довольные каждая собой и друг другом, уже хотели поставить точку в проводимых реформаторских преобразованиях, но жизнь, как всегда, внесла свои коррективы. В дверь едва слышно постучали.