Красная Элла

– Вопрос на повестке только один, – продолжила Макарская придушенным голосом. Было слышно, как она пыхтит, просовывая голову в узкий вырез модной кофты – «лапши». С трудом справившись с этой задачей, она уже нормальным голосом продолжила, словно и не слышала мой вопрос: – ЧП с Дорофеевой.

– ЧП?! С Дорофеевой?! – я от неожиданности чуть со стула не свалилась, интрига ещё та: чрезвычайных происшествий в нашем вузе быть не могло по определению. Не могло и всё! Все успешные и благополучные люди, нацеленные на достижение высоких целей в карьере, творчестве, личной жизни. Кадры проверенные. Партийные. Какие, к черту, могут быть «ЧП»?

– А-а-а… Ты еще, наверное, не знаешь. Пьяную Дорофееву вчера кто-то избил просто до кошмарного состояния… – сообщила мне Макарская суперновость, выходя из-за шкафа в домашней одежде.

Дорофееву? Пьяную?! Кто-то избил? Скандал в благородном семействе!

– Да быть такого не может! – воскликнула я, пораженная новостью от Макарской.

– Может-может, детка! – сказала Макарская покровительственным тоном.

– Крошка, как же: комсомолка… – в тон ей заметила я.

– Коммунистка… – саркастически ухмыльнулась Макарская.

– И такой непорядок, – продолжила я.

– Конфуз! – согласилась Макарская.

Мы с ней сейчас были на одной волне: а что же нам, растерянным и шокированным такой горячей и не очень приятной новостью, задевающей честь и достоинство нашей подруги по партии, ещё делать? Только поёрничать немножко.

Надо сказать, с Макарской у нас были весьма своеобразные отношения. Яркая, талантливая девушка прибыла к нам из столицы союзной республики. Дочь высокопоставленного чиновника.

Макарская – «золотая молодёжь» города, ставшего для неё удачным трамплином, влиятельный папа, связи (вступить в партию представителю интеллигенции в любом городе Союза – очень и очень сложная задача), благоволение завкафедрой – здесь много, очень много составляющих частей, удачно сложившихся в пазл.

Ксения – любимица нашей Инессы Петровны. Свою явную расположенность к Макарской и желание заниматься ее карьерой завкафедрой объяснила тем, что все мы должны признать талант однокурсницы и правильно относиться к нему. «Правильно» – это значит принять как аксиому тот факт, что талант журналиста у Ксении есть. И не завидовать.

Ведь талант как беременность: или она есть, или ее нет. Третьего не дано. Совершенно верный посыл, здесь я согласна с завкафедрой: талант – Божья мета, редкий дар, признание его и смирение пред ним окружающих – единственно верный путь, чтобы не сжигать душу в зависти и злобе.

С лёгкой подачи завкафедрой в вузе утвердилась официальная точка зрения, что явление Макарской в стенах нашей альма-матер – это уникальный случай. Везде: Ксения… Ксения… Ксения… Вот уж с этим утверждением добрая половина нашей группы была категорически не согласна: каждый втайне и не без основания считал себя не менее талантливым, чем Макарская.

Но внешне эта уверенность никак не проявлялась: мы – воспитанные детки, интеллигентные молодые люди не могли в открытую пойти против педагога. Что же двигало Инессой Петровной, щедро раздававшей нам свои профессиональные знания, научившей нас мыслить широко, глубоко видеть суть происходящих событий, но при этом выделившую из всей группы несколько своих «любимчиков» во главе с Макарской?

Наверное, сыграло свою роль то обстоятельство, что она – не педагог по профессии. Импульсивная творческая натура. Известный журналист всесоюзной молодёжной газеты Инесса Петровна до нашего вуза к педагогике имела косвенное отношение: разве что в качестве дополнительных факультативных занятий вела какие-то кружки по журналистике в школе, подрабатывала в университете на факультете журналистики.

Другого объяснения ранящего каждого из нас поведения нашей чудесной, умной Инессы Петровны я не нахожу.

Меня завкафедрой проглядела. А может, специально не заметила? И не больно-то нужно. Здесь мы с Иванкой были солидарны: с иронией, например, относились к желанию Инессы Петровны проникнуть в душу каждого из нас, к некоторым её инициативам, типа создания общества «Зеленая лампа».

Кстати, суть сего начинания заключалась в том, что Инесса Петровна приходила в общежитие, в одной из комнат по этому случаю накрывали чайный стол, затем за столом начинались задушевные беседы. Вернее, говорила одна Инесса Петровна, мы внимали. Вскоре та лампа сама по себе погасла. Мы с Иванкой старались всячески с тех посиделок увильнуть.

Если честно признаться, обиженная отношением Инессы Петровны, большая часть группы закрылась. И у каждого из нас вне поля зрения завкафедрой шла своя интересная и тайная жизнь. Например, мы с Иванкой были заядлыми театралками, много читали и обсуждали вместе прочитанные книги, ходили на модные выставки, встречи с известными писателями, поэтами в ЦДЛ, на различные творческие вечера. И эта наша интересная жизнь столичных интеллектуалок была для Инессы Петровны закрыта.

И не только для неё. Для Макарской тоже. Несмотря на то, что мы с ней, став второкурсницами, теперь живём вместе в комнате. А ведь Иванка и Макарская жили в одной комнате в прошлом году, когда мы учились на первом курсе. Подругами они не стали, дотянули до конца учебного года, разбежались по разным комнатам. Иначе и быть не могло: скромная интеллигентная Иванка и самоуверенная, идущая по жизни как танк Ксения.

Да-да. Не все благополучно в нашем Датском королевстве! Но, как известно, где люди, там всегда сложно. Но моя позиция непоколебима: идеализированную, а значит, ложную картину нашей жизни в элитарном учебном заведении я здесь не изображаю. Правда, правда, и только правда! Какой бы она ни была. Мантра автора: в основе повести – только реальные события. Допускается разве что небольшая толика художественного вымысла, в которой есть острая необходимость, чтобы работать в рамках избранного жанра.

– А как все случилось-то? – воззрилась я на Макарскую, вернее, на ее зад, который торчал из-за дверцы шкафа.

Ксения продолжала копошиться в платяном шкафу, она что-то искала, долго не могла найти и теперь только кряхтела от напрасных усилий.

Наконец она вынырнула из шкафа, выхватив из вороха вещей какую-то кофту и, повернув ко мне красное напряженное лицо, ответила:

– Об этом никто ничего не знает. Информация засекречена.

– А как же на партсобрании обсуждать, если мы ничего не знаем? – удивленно пожала я плечами.

– А нам и знать не нужно, – уверенно заявила Макарская. – Нужно только вынести общее решение, что Дорофееву осуждаем как человека, который вел себя недостойно звания коммуниста, и проголосовать за её исключение из института. Таким, как она, не место среди слушателей Партийного молодёжного вуза, – с нарочитой патетикой в голосе воскликнула она и затем с едва сдерживаемым смехом взглянула на меня.

Я невольно засмеялась: очень уж не вязалась патетика в голосе Ксении с иронично-саркастическим выражением её лица.

Макарская тем временем сноровисто расправила кофту перед моим носом: ага, очередной эксклюзивчик самопала из гардероба девушки из провинции. Рюшей и воланов – море, в два ряда под горлышком и над грудью, от рукава до рукава, и сами-то рукава – фонариком. «Шедевр» местного портняжного искусства!

– Хочешь, я тебе эту кофту подарю? – Макарская, окинув взглядом свою кофту, вопросительно посмотрела на меня.

Я энергично замотала головой.

– Нет, нет и нет! – поспешила я откреститься от щедрого подарка.

– Почему? – искренне удивилась Ксения.

– Макарская, это же не кофта, а просто недоразумение какое-то. Разве может это носить современная девушка? Рюши, воланы, старушечий материал в мелкий цветочек… – была безжалостно разоблачительна я. И закончила со всей пролетарской прямотой: – Нет. Этот гардеробчик разве что тётушки сорока лет, но никак не двадцатипятилетней студентки столичного вуза.

– Ты уверена? – Макарская имела сейчас несколько обескураженный вид.

– На все «сто»! – без тени сомнения заявила я. Помолчав, добила Макарскую окончательно: – Ксюш, честно сказать, мне кажется, почти все твои юбки, платья и кофты нужно отправить на свалку: немодно, уныло и «самопал». Разве что отдельные экземпляры неплохие: например, тонкое серое трикотажное платье с рукавом три четверти. Ничего не скажешь – просто, элегантно и со вкусом.