Страница 11 из 61
Стилевые ориентиры французского периода творчества Сомов изложил в своем дневнике: «Сег[одня] я работал с 10-ти до 7-ми веч[ера]. При работе моей присутствовали Валечка [В. Ф. Нувель. – ПГ] и Лиза [подруга Сомова Е. С. Поляк. – ПГ]. Я сравнивал себя при них нескромно, но только в шутку, с van der Meer’ом Delft’ским[122], Терборхом, Metsu, de Hoogh’ом»[123]. В этой шутке, тем не менее, много правдивого. В ряде картин Сомова последних лет его жизни прослеживается стремление к утонченно гармоничной цветовой гамме, решению проблем света в духе этого нидерландского мастера[124]; подражая Вермееру, Сомов старается добиться иллюзорной осязаемости предметов. Таковы «Окно-дверь – пейзаж» (1934), «Интерьер» (1930-е) и несколько других произведений. Об «Автопортрете в зеркале» (1934) Сомов записал в дневнике: «Этюд вышел отличный, под van der Meer’a Delft’ского, как я шутя писал Анюте. Я доволен – м[ожет] б[ыть], это мой лучший в жизни этюд с натуры»[125].
Об этюде головы художницы В.И. Будановой (1933), летом жившей вместе с другими молодыми художниками в доме Сомова в деревне Гранвилье, он заметил: «Сегодня мне позировала не больше часа Валерия Ивановна [Буданова] для отражения спиной в зеркале над камином – отражение головы и плеч – van der Meer van Delft – но [не] тот, но не тот!»[126] Об одном из произведений 1927 г. Сомов писал: «Моя акварель – дама перед зеркалом – мне нравится: разумеется, это ни van der Meer, ни Teborgh! Но мило по краскам и по технике. Невольно я думал все время о van der Meer’e и какое бы чудо у него вышло из такого сюжета»[127].
Подражание Вермееру и Терборху потребовало от Сомова пересмотра некоторых основ своего искусства. Одним из элементов новой концепции сомовского творчества было возвращение к живописи с натуры, чего художник долгое время избегал[128]. Он стремился постичь секреты старых мастеров и, надеясь, что они откроются в процессе работы, старался приблизиться к их манере. Кроме того, Сомов внимательно изучал искусство ценимых им художников на выставках и по воспроизведениям, как это было с М.-К. де Латуром[129]. Осмыслив новые впечатления от творчества французского портретиста, Сомов писал сестре: «…тренируюсь для того, чтобы, если случайно кто-нибудь закажет мне портрет, попробовать делать быстрые этюды, которые служили бы материалом для портрета. Весь же портрет, да к тому же заказной, работать с натуры ужасно мучительно и для меня, и для модели. Хочу возобновить старый способ писать портреты, как делали Латуры и почти все мастера прошлых времен»[130].
Под тренировкой, о которой говорит Сомов, следует понимать серию пастельных этюдов, сделанных им в Гранвилье летом 1928 г. Художнику позировал его любовник М. Г. Лукьянов; по этим не вполне завершенным листам[131] еще сложно определенно судить о следовании Латуру, однако последовавшие работы свидетельствуют о стремлении перенять манеру французского мастера, добиться свойственных ему точности линий при несколько большей резкости в передаче светотени. Речь идет, помимо прочего, о созданных в том же году портретах торговца старым искусством А. А. Попова и целой серии автопортретов. Сомовское стремление следовать Латуру не связано с перенесением в пространство портрета ни предметных реалий XVIII в. (что характерно для произведений самого Латура), ни чего-то, что каким-либо образом замещало их. В целом художник не изменяет схеме, выработавшейся еще в России, изображая лишь лицо модели.
М.-К. Латур был не единственным французским художником XVIII столетия, на чью манеру ориентировался Сомов. Он по-новому осмыслил искусство Ф. Буше. Весной и летом 1933-го Сомов работал над серией акварелей, которые характеризовал в дневнике как «à la Boucher, но Boucher masculin[132]»[133]. При работе Сомов пользовался набросками, сделанными с обнаженного Б. М. Снежковского. В собрании последнего находились некоторые из этих акварелей, а также ряд натурных этюдов к ним. Все они изображают лежащего на постели спящего или бодрствующего обнаженного молодого человека. Прообразом этих работ могло служить довольно большое число произведений Буше, однако, надо полагать, в первую очередь, основными источниками заимствования были «одалиски» – светловолосая, написанная Буше с Л. О’Мерфи (1752), из мюнхенской Старой Пинакотеки, и темноволосая, жена самого художника, из Лувра (1745). Несмотря на различия в технике исполнения, и картины Буше, и акварели Сомова отличает привлекательная гладкость форм, несколько слащавый эротизм; свободно и несколько иронически изображена легкомысленность моделей. Буше и Сомов сосредоточены на их телах, совершенно исключив любую повествовательность. Дневник Сомова 1930-х также свидетельствует о подражании художника в портретной графике манере других французских художников – Т. Шассерио и Ж.-О. Энгра[134].
Шекспировское представление о мире как театре в России конца ХIХ в. было понято в том смысле, что мир – ненастоящий, а все события в нем – результат взаимодействия вымышленных героев. Наиболее полно отражают такое видение мира даже не живые актеры, в большей или меньшей степени свободные интерпретировать свои роли, а куклы, в том числе герои итальянской комедии. Последние в то же время соответствуют наиболее реальным жизненным типам художественной сцены русского fin de siècle: циничный Арлекин, непостоянная Коломбина, беззащитный декадент Пьеро[135]. В смысловом, идейном плане театрализация проявляется как сущностная лживость окружающего мира, населенного бесчисленным сонмом упрощенных, стереотипных персонажей[136].
Эти воззрения разделяло ближайшее окружение Сомова. Его друг, поэт и прозаик Ф. К. Сологуб отмечал: «Таков незыблемый закон всемирной игры, чтобы человек был, как дивно устроенная марионетка»[137]. Увлечение Сомова образами комедии дель арте имеет ту же основу. Часто возникающие в пространстве произведений Сомова герои итальянской комедии масок являются воплощением наиболее характерных человеческих типов. Человек для Сомова принципиально пуст изнутри, сведен к его внешности, надетой маске. Критик О. Дымов в качестве эмблемы искусства Сомова использовал образ, заимствованный у С. Т. Аксакова: «…дерево гнило насквозь – одна оболочка»[138]. Как отмечал М. М. Алленов применительно к портретному творчеству Сомова, «модели сомовских портретов – маски не в силу прибавления к облику человека маски сверх лица (маски, творимой обычно самим человеком), а в силу вычитания из целостности человеческой индивидуальности собственно личности, вследствие чего остается лишь природная личина человека, телесная оболочка, дальше которой нет ничего – пустота, природа, смерть, погасшее зеркало с осыпавшейся амальгамой»[139].
Обращаясь к итальянской комедии масок, Сомов выступает как стилизатор, заимствуя сюжеты из произведений литературы и изобразительного искусства. Впрочем, здесь следует иметь в виду, что комедия дель арте сама по себе является стилизованным действием[140]. В качестве литературных источников сомовских маскарадов вполне справедливо называют фьябы К. Гоцци и тексты вдохновленных ими Л. Тика, Э. Т. А. Гофмана, А. Бертрана и А. Шлегеля[141]. Применительно к теме итальянской комедии масок и маскарадов в изобразительном искусстве круг источников заимствования уже был очерчен – это, в частности, Ватто, Бердсли, Латуш и Кондер.
122
Искаж. от Jan Vermeer van Delft. Ян Вермеер (Вермеер Дельфтский; 1632–1675) – нидерландский художник.
123
Запись от 5 апреля 1932 г.
124
Это отмечает и Г. В. Ельшевская: Ельшевская Г. В. Короткая книга о Константине Сомове». М.: Новое Литературное Обозрение, 2003. С. 139.
125
Запись от 5 сентября 1934 г.
126
Запись от 3 сентября 1933 г.
127
Записи от 11, 12 и 13 ноября 1927 г.
128
Запись от 12 декабря 1927 г.
129
В 1928 г. Сомов приобрел только что вышедший каталог-резоне произведений Латура и долго изучал его: La Tour, la vie et l’oeuvre de l’artiste, catalogue critique par Georges Wildenstein, l’oeuvre de l’artiste en 268 héliogravures. Paris: Les beaux-arts, 1928. См. об этом запись от 3 июля 1928 г.
130
Письмо от 23 августа 1928 г. Сомов К. А. Письма и дневники К. А. Сомова // Константин Андреевич Сомов. Письма. Дневники. Суждения современников. М., Искусство, 1979. С. 341–342. «Пожалей своего маленького Латура!» – требует художник у сестры в другом письме, от 10 ноября 1928 г. Там же. С. 345.
131
Речь идет о трех портретах М. Г. Лукьянова. Все они находились в составе коллекции Б. М. Снежковского и были проданы в ходе ее распродажи в 2007 г. Созданные в одной и той же технике, эти листы различаются размером.
132
Мужской (франц.).
133
Запись от 8 мая 1933 г.
134
Записи от 10–20 марта 1934.
135
Soboleva O. The Silver Mask. Arlequinade in the Simbolist Poerty of Blok and Belyi. Bern: Peter Lang, 2008. P. 62. Нельзя не отметить, что взаимоотношения этих трех масок итальянской комедии имеют отчетливое впечатление ménage à trois, обычного для ближайшего окружения Сомова, не говоря уже о целом ряде подобных романов самого художника. Достаточно вспомнить «любовные треугольники» Д. В. Философова, Д. С. Мережковского и З. Н. Гиппус; М. А. Кузмина, В. Г. Князева и О. А. Глебовой-Судейкиной; А. Белого, А. А. Блока и Н. И. Петровской.
136
Там же. P. 49.
137
Сологуб Ф. Театр одной воли // Театр. Книга о новом театре. Сборник статей. СПб.: Шиповник, 1908. С. 188.
138
Дымов О. Константин Сомов // Золотое руно. 1906. № 7–9. С. 152.
139
Алленов М. М. Портретная концепция К. Сомова // Советское искусствознание ‘81. М.: Советский художник, 1982. С. 178.
140
На этом настаивает E. Luciano в своей вступительной статье к выставке, посвященной отражению итальянской комедии масок в изобразительном искусстве; выставка проходила 11 сентября – 4 ноября 1990 г. в JB Speed Art Museum в Луисвилле, штат Кентукки, США: Luciano E. The mask of comedy. The art of Italian comedia. Louisville: [The JB Speed Art Museum, 1990]. P. 3.
141
Завьялова А. Е. Искусство Константина Сомова в произведениях литераторов России начала ХХ века // Искусствознание. 4/08. М.: [Государственный институт искусствознания], 2008. С. 265.