Страница 27 из 39
«Не в книге прочесть и не в песнях узнать…»
Не в книге прочесть и не в песнях узнатьОб этом, – Бог с ними со всеми, —Но смуглые руки поцеловатьНастанет мне все-таки время.И будет минута, когда я поймуНестройных судеб совершенство,И жизни «Помедли, – скажу, – потомуЧто имя твое – блаженство».1922«Нам в юности докучно постоянство…»
Нам в юности докучно постоянство,И человек, не ведая забот,За беглый взгляд и легкое убранствоЛюбовь свою со смехом отдает.Так на заре веселой дружбы с МузойНеверных рифм не избегает слух,И безрассудно мы зовем обузойПоэзии ее бессмертный дух.Но сердцу зрелому родной и нежныйОпять сияет образ дней живых,И точной рифмы отзвук неизбежныйКак бы навеки замыкает стих.1921«Когда…»
Когда,Забыв родной очаг и города,Овеянные ветром южным,Под покрывалом, ей уже не нужным,Глядела на Приамовы стадаРыжеволосая Елена,И звонкоплещущая пенаДробилась о смолистое весло,И над волнами тяжелоШел издалека гулкий рев: «измена».Где были мы тогда,Где былиИ я, и вы?Увы.Когда,У берега Исландского водаС угрюмым шумом билась,И жалобная песня уносиласьОт обнаженных скал туда,Где медлила вечерняя звезда,По глухоропщущим лесам и по льду,Когда корабль на парусах белей,Чем крылья корнуэльских лебедей,Нес белокурую Изольду,Где были мы тогда,Где былиИ я, и вы?Увы.1920«Устали мы. И я хочу покоя…»
Устали мы. И я хочу покоя,Как Лермонтов, – чтоб небо голубоеТянулось надо мной, и дрозд бы пел,Зеленый дуб склонялся и шумел.Пустыня-жизнь. Живут и молят Бога,И счастья ждут, – но есть еще дорога:Ничто, мой друг, ничто вас не спасетОт темных и тяжелых невских вод.Уж пролетает ветер под мостамиИ жадно плещет гладкими волнами,А вам-то, друг мой, вам не все ль равно,Зеленый дуб или речное дно?1917«Заходит наше солнце… Где века…»
Заходит наше солнце… Где векаЛетящие, где голоса и дали?Где декорации? Уж полинялиЗемные пастбища и облака.И я меняюсь. Падает рукаБеспомощно, спокойны мысли стали,Гляжу на эту жизнь, – и нет печали,И чужд мне даже этот звук: тоска.Но все ж я не подвластен разрушенью.Порою мир одет прозрачной тенью,И по ночам мне страшно иногда,И иногда мне снится голубоеИ плещущее море, и стадаУ берега моей родимой Трои.1919Вологодский ангел
IЦарь Христос, побудь с нами, Царь Христос, ты нам помоги,Не прожить нам в этом мире, одолели нас враги.Солнце, солнце в вольном небе, как фонарь, гори и пылай,Озари по грехам и горю путь далекий в небесный рай!Что, Алеша, о чем ты просишь? Лучше б в городе погулял.Пелагея Львовна сына от уныния берегла.Тихо рос он, один, играя с собачонкою у пруда,Или серый замок из глины с трехоконной башней лепил.А теперь, не ребенок боле, – восемнадцатый год пошел —Как береза у опушки, все тянулся и молчал.Иногда за огороды уходил и там, у реки,На широком и теплом камне, будто мертвый, в небо глядел.Тихо стелются Божьи реки, воздух северный чист и свеж,Тихо облако в небе тает, точно ангельская душа.Возвращался. Пылили овцы. Уж над лесом стоит звезда.«Что ты, рыбу ловил, что ли?» У подгнившего плетняПелагея Львовна сидела и, скучая, сына ждала.«Нет, я в поле был, мама», – отвечал он и шел к себе.И потом, сквозь щелку двери, до полуночи иногдаБыло видимо мерцанье восковой дрожащей свечи.«Что ж, молитва угодна Богу, только странно это мне,В эти годы!» А Алеша, улыбаясь, слушал мать.Ой, весна, ой, люди-братья, в небе серые облака,Ой, заря над лесом, ветер – все в темнице Господней мы!Белый город Вологда наша, на окраине тишина,Только стройный звон колокольный, да чирикают воробьи.Вьется речка, блестит на солнце, а за речкой лес, холмы.За холмами мир вольный, – но Алеша не знал о нем.Знал пустое, – что соседка продала на базаре кур,А уряднику на почте заказное письмо лежит.Да и Пелагея Львовна не умнее сына была,Не в гимназии училась – у Воздвиженской попадьи.Всякий люд идет дорогой, – проезжают в тройках купцы,И с котомками богомольцы, и солдаты на войну.Из обители далекой к Троице-Сергию инок шел,Попросил приюта в доме, отдохнуть и хлеба кусок.В мае ночи коротки, белы, стихнет ветер, небо горитИ плывет звезда-Венера по сиящим морям.Все о доле монастырской, о труде монах говорил,А Алеша о мире лумал и заснуть потом не мог.Что за жизнь! Заря, сосны, золотые колокола.Уходя, утешил инок Пелагею Львовну, сказал:«Сын ваш чист и душой, и телом… Тщитесь, матерь, его сберечь».А она лишь улыбнулась – «Знаю, славный мальчик он,Неиспорченный он и скромный, – только ведь не помощник мне!»И не знала, не угадала в материнском сердце своем,Что врата грядущей печали ей захожий монах открыл.