Страница 40 из 42
«Возможно, вы возразите мне, указав на русских, – рассуждал он. – Позвольте мне тут же ответить: я тоже знаю, что у русских есть весьма способные инженеры и специалисты… [Но] лично я считаю, что славянские народы в конечном счете неспособны к дальнейшему развитию культуры».
На этом он не остановился: «Если рассматривать их поодиночке, то все замечательно. Но стоит им собраться вместе, в них просыпается древнее славянское стремление к вечной разрозненности и непокорной природе, проявляющееся в интригах и предательстве… Славянин способен на все: братский поцелуй… пылкая молитва Казанской иконе Божией Матери, песня волжских бурлаков и прочие трогательные вещи. Он также способен взорвать себя вместе с танком… Он способен на каннибализм, способен убить своего соседа, вырезать его печень и спрятать ее у себя в сумке».
Имея дело с «этими людьми», продолжал он, ни в коем случае нельзя «приписывать им достойные германские мысли». Должен возобладать другой стандарт – стандарт, по которому все средства хороши. «Можете считать это жестоким, но природа вообще жестока». Относительно «всей этой восточноевропейской-среднеазиатской орды» Гиммлер постановил: «Мы должны отказаться от ложного товарищества, непонятной щедрости, ложной слабости и ложных оправданий. В этих вещах мы должны вернуть мужество жестокой правдивости и откровенности».
Тогда, и только тогда у Третьего рейха был шанс на победу в войне.
Такова была позиция желанного «союзника» Розенберга. Альянс закончился, не успев начаться.
OMi и министерство пропаганды
Отношения между сферами влияния Розенберга и Геббельса стали еще одним предметом бесконечных споров, на которые нацистские лидеры, участвовавшие в тотальной войне, тратили большую часть своей энергии.
Розенберг и Геббельс – два главных интеллектуала в нацистской элите – сильно недолюбливали друг друга. В своих мемуарах Розенберг назвал министра пропаганды «человеком без совести» и с нескрываемым ликованием процитировал слова Кубе по поводу книги Геббельса «От «Кайзерхофа» до рейхсканцелярии» про то, что это книга «от меня и обо мне». Геббельс, в свою очередь, назвал книгу «Миф XX века» Розенберга «идеологической отрыжкой».
Хотя перед вторжением было достигнуто некоторое соглашение о том, что Геббельс будет согласовывать с OMi все вопросы пропагандистской политики на Востоке, Розенберг продолжал опасаться – и не без оснований, что пропагандисты захотят расширить свою собственную сферу влияния за его счет. В годы войны Розенберг снова и снова находил поводы для жалоб и искал любую возможность, чтобы дискредитировать ведомство Геббельса.
Хотя сам Геббельс не был сторонником Коха, предписания его восточного отдела носили безошибочный антирозенберговский характер. В том же ключе был написан процитированный выше отчет Тауберта – Хадамовски. Напирая на отсутствие координации и интеграции в немецкой пропаганде на Востоке, министерство пропаганды требовало более широкой юрисдикции в этой области. Когда Хадамовски попытался договориться с Розенбергом по этому вопросу в конце сентября 1942 г., последний вяло отложил разговор и предоставил своему заместителю обсудить этот вопрос с правой рукой Геббельса статс-секретарем Гаттерером.
Тем временем Кох пытался заискивать перед Геббельсом. В декабре 1942 г. он отправил ему поезд высококачественных продуктов питания, таких как сливочное масло, для распространения в Берлине. Геббельс не возражал: «Эта еда из Украины обладает не только внутренней ценностью; она также должна служить пропагандистской цели». Однако, как только Геббельс стал яро критиковать методы Коха, подобные взятки не могли заставить его передумать.
Он никоим образом не перешел к «либеральной» политике. Однако, понимая необходимость хотя бы притворного дружелюбия при работе с восточным населением, он угрюмо наблюдал за переменами в отношении восточных народов к рейху: «Наша манера обращения оказалась слишком сильной затрещиной для русских, а особенно для украинцев. Удар по голове порой является не самым убедительным аргументом…»
Геббельс воспользовался объявлением Гитлера в десятую годовщину его прихода к власти, в котором он заявил: «Либо Германия, германский вермахт и наши союзники – а следовательно, и Европа – одерживают победу; либо континент культуры накроет восточноазиатская большевистская волна с Востока».
Казалось бы, безобидная фигура речи, но Геббельс умудрился исказить ее смысл и выпустил директиву для нацистских чиновников, содержавшую его первое четкое «провосточное» заявление. По словам Геббельса, заявление Гитлера означало, что «все силы Европейского континента, в том числе прежде всего восточных народов, должны быть брошены на борьбу против еврейского большевизма». Вывод был очевиден, но, в случае Геббельса, нестандартен: «Это не должно связываться с прямой или косвенной дискриминацией по отношению к этим народам, особенно восточным народам, прежде всего в публичных выступлениях или записях, а также травмировать их внутреннее осознание собственной ценности… Высказывания о том, что Германия собирается создавать колонии, проводить колониальную политику на Востоке и относиться к стране и к ее населению как к объектам эксплуатации, совершенно неуместны».
Мотивы Геббельса были четко выражены: нельзя предоставлять вражеской пропаганде лазеек для злоупотребления антигерманской темой. Его подход был абсолютно циничным. Тем не менее объективно это был камень в огород практике Коха – Гиммлера и начало установления связи со сторонниками более «тонкого» подхода.
Несмотря на значительные разногласия относительно тактики «психологической войны», позиции OMi и министерства пропаганды были не настолько далеки друг от друга, чтобы их, при должном желании и сотрудничестве, нельзя было привести к общему знаменателю. Они оба занимали как бы промежуточные позиции, между крайностью Бормана-Гиммлера и «освободительной» школой на противоположном полюсе. Но великая интрига снова имела место. В то время, пока велась ожесточенная борьба Розенберга и Коха и решался вопрос с Лейббрандтом и Бергером, противостояние OMi и министерства пропаганды разыгралось со всей яростью. Все меньше и меньше времени уделялось восточной пропаганде как таковой; все больше и больше – межведомственной борьбе. Злым гением в этом споре выступал главный интриган Геббельса Эберхард Тауберт, который ненавидел Розенберга, все, что тот поддерживал, и всех, кто был связан с ним, и тайно стремился расширить свои владения за счет OMi. Розенберг исправно жаловался доктору Ламмерсу, который стал неформальным арбитром и капелланом для оскорбленных. Отныне начался нескончаемый поток переписки между Ламмерсом, Геббельсом, Розенбергом и их подчиненными. Министерство пропаганды настаивало на том, что ему необходимо расшириться, чтобы эффективно выполнять свою задачу. Розенберг ответил, что он, и только он отвечает за Восток, включая восточную пропаганду. Геббельс тут же ответил, что личные амбиции Розенберга не имеют значения; главное – производительность.
По аналогии с полицией и экономическими ведомствами, пропагандисты также потребовали, чтобы и их экспертов направили на Восток. Когда проблема наконец дошла до Гитлера, он отказал Геббельсу в полном контроле над восточной пропагандой; вместо этого он ввел разделение полномочий, похожее на то, что действовало между министерством иностранных дел и министерством пропаганды.
Нет никаких явных свидетельств того, почему Гитлер не стал полностью принимать план Геббельса. Возможно, этот компромисс был разработан с целью поддержания баланса сил среди его сатрапов; возможно, Борман старался предотвратить переход власти к более способному представителю антикохского курса, чем Розенберг. Во всяком случае, Геббельс «не очень доверял этой системе; тем не менее, – писал он, – я постараюсь работать в этом направлении и посмотрю, что из этого выйдет». Несмотря на частичную неудачу, он не падал духом: «В следующий раз, когда я буду докладывать фюреру, я снова подниму этот вопрос. Меня совершенно не устраивает принятое решение. Ламмерс, очевидно, неправильно изложил ситуацию, и фюрер принял решение, которое не соответствует реальному положению дел. Но я надеюсь, что вскоре у меня появится возможность это исправить».