Страница 41 из 42
Позабыв о проблемах существенной политики, ни одна из сторон не собиралась оставлять все, как есть. Геббельс продолжал старательно напоминать всем вокруг о необходимости «упорядочивания» восточной пропаганды. Тауберт и его помощники не жалели сил, составляя впечатляющие отчеты о своих собственных достижениях. В то же время Розенберг стремился использовать свою мимолетную победу над Геббельсом, высказав предположение, что решение Гитлера означало роспуск Восточного отдела Тауберта. OMi решило взять дело в свои руки и 7 июня превратило свой отдел пропаганды в огромный новый «Главный отдел», чтобы доказать, что оно хорошо осознает важность пропагандистской работы. Гитлеру до этого не было дела. Как сказал Борман чиновнику министерства пропаганды, который упрашивал его помочь: «Фюрер полностью согласился с мнением господина министра [Геббельса]… фюрер занял однозначную позицию против создания нового пропагандистского аппарата в OMi».
Умный ход OMi обернулся ему боком. Гитлер в свете недавнего случая с Кохом как раз отдалялся от Розенберга. Недовольный Розенберг попросил фюрера пересмотреть свое решение. Снова прошли месяцы, прежде чем начали появляться какие-то проекты. Соперничество – тщетность которого могла сравниться только с его бесполезностью – носило характер битвы не на жизнь, а на смерть.
Наконец 15 августа 1943 г. фюрер предоставил Розенбергу и Геббельсу аудиенцию. Ее результатом стал указ Гитлера, который должен был урегулировать различия между ними. Решение, вероятно, означало ограниченную победу Геббельса. Розенберг сохранял полномочия на издание всех политических директив, но пропаганда должна была осуществляться министерством Геббельса «в тесном сотрудничестве с OMi». При возникновении дальнейших разногласий решение Гитлера должно было быть передано через Ламмерса и Бормана – неизменных церберов в логове владыки.
Хотя это постановление, казалось бы, оставило за Розенбергом полномочия издавать общие политические директивы, оно также подразумевало, что у OMi и комиссариатов не должно было быть собственного аппарата пропаганды. Вместо этого министерство пропаганды должно было основать свои филиалы на местах.
Оба остались недовольны решением и поспешили возобновить борьбу. С августа по декабрь диктовались бесчисленные меморандумы, посылались письма, проводились конференции, готовились, обсуждались и отклонялись проекты.
Споры велись по поводу самых несущественных аспектов, вплоть до вопроса о том, чьи бланки должны были использоваться в пропагандистских офисах, а также неимоверно важного вопроса о том, кто должен был подписывать корреспонденцию в отсутствие начальника отдела пропаганды. Розенберг пытался отсрочить открытие филиалов министерства пропаганды на местах, в то время как Тауберт требовал полного контроля над «пропагандой, радио, кино, прессой, музыкой, театром и культурой». Такая «смелая» интерпретация указа фюрера требовала принятия нового решения, в этом Ламмерс согласился с Розенбергом. Таким образом, когда Тауберт отказался уступить, Ламмерсу и Борману пришлось снова обратиться с данной проблемой к Гитлеру, который, раздражившись «бессовестными попытками Тауберта захватить контроль над всей культурной политикой», вынес решение против Геббельса. Борман снова сумел сохранить некоторые полномочия в руках своего более слабого конкурента. Наконец, 15 декабря 1943 г. Розенберг согласился на передачу пропагандистской деятельности на местах министерству пропаганды, которое два дня спустя объявило об открытии своих собственных кабинетов пропаганды.
Больше года было потрачено на эту борьбу, результатом которой стали лишь взаимные обвинения – соперничество между полноправными нацистами, и не по соображениям принципов, идеологии или политики, а в первую очередь за контроль и юрисдикцию. В то время как борьба между Розенбергом и Кохом основывалась на идеологических и политических разногласиях, на которые накладывались личные факторы, а пререкания Розенберга с Гиммлером и Розенберга с армией были сопряжены с жертвой принципами или тактикой ради мнимой политической власти, соперничество OMi и министерства пропаганды попадало в категорию откровенной личной и ведомственной зависти. Из этих двоих Розенберг был менее гибким теоретиком; Геббельс был более циничным прагматиком; из их сотрудников Тауберт был самым беспринципным.
К тому времени, когда организационные вопросы наконец были решены, цели, во имя которых можно было использовать пропаганду, стали строго ограничены. К началу 1944 г. большая часть населения в оккупированных районах уже давно определилась с выбором стороны, и уже никакие листовки, газеты, радиопередачи или концерты не могли убедить их проливать кровь за рейх. Розенберг и Геббельс вышли из кризиса еще более ожесточенными соперниками, чем раньше. Министр пропаганды недоумевал: «Ума не приложу, почему фюрер до сих пор держит таких назойливых простофиль. На его месте я бы провел срочную чистку кадров».
Глава 10
«Остланд»: Лозе и страны Прибалтики
Германия и Прибалтика
Рейхскомиссариат «Остланд» (или РКО) стал первым продуктом гражданской администрации Германии на Востоке. Искусственное образование, объединившее под одну юрисдикцию Литву, Латвию, Эстонию, которые являлись независимыми государствами с конца Первой мировой войны до 1940 г., и Белоруссию, восточные районы которой были частью Советского Союза с его основания, а западные провинции находились под властью Польши до 1939 г. Неоднородность этой территории и ее населения привела к разнообразию немецких целей и политики. Поэтому две составляющих РКО – Прибалтика и Белоруссия – должны были рассматриваться как отдельные проблемы, объединенные лишь административным указом.
В то же время этому рейхскомиссариату не нужно было уделять столько внимания, как Украине. Здесь не возникало такого ошеломляющего политического спора, как между Кохом и Розенбергом; какое-то время немецкие ведомства в Берлине и в «Остланде» придерживались политики «живи и давай жить другим» по отношению друг к другу. Более того, в свете возраставшего экономического давления, которое испытывал рейх, Украина была более востребованным трофеем, и ее эксплуатация была важнее. В конце концов, внутреннее развитие Прибалтийских государств под управлением немцев являлось столь обширной и отличной от судьбы «старых советских» районов темой, что ей можно было уделять лишь самое поверхностное внимание.
Огромный разрыв между странами Прибалтики и Белоруссией был очевиден каждому. В истории, языке, населении и экономике у них было мало общего. Действительно, в своем первом меморандуме о будущей судьбе Востока, почти за три месяца до вторжения, Розенберг говорил о них как о несомненно различных объектах; лишь на следующей фазе германского планирования, в основном из соображений административного удобства, они были совмещены в один рейхскомиссариат. Для Прибалтики с самого начала было уготовано привилегированное положение: из всех регионов на Востоке только она должна была стать полноценной провинцией великого рейха. Белоруссия, с другой стороны, будучи менее ценной и менее знакомой завоевателям, должна была стать лишь колониальной территорией прибалтийских земель. Поскольку «настоящий» «Остланд» должен был состоять из трех Прибалтийских республик, поначалу всему РКО было дано название Baltenland, и лишь потом появились упоминания Белоруссии.
Особое место, которое Прибалтика занимала в немецком мышлении, глубоко уходило корнями в историю. В многовековом Drang nach Osten именно этот регион был основным объектом немецкой колонизации. Ганзейский союз и Тевтонский орден, торговцы и воины, дипломаты и интеллектуалы обращали свой взор к ее берегам как к месту германской экспансии и влияния. Значительная часть прибалтийского населения свободно говорила по-немецки, и до 1939–1940 гг. здесь проживало внушительное количество этнических немцев. Среди тех, кто сейчас готовился перебраться в Прибалтийские государства, были люди, которые провели там свои былые деньки в мирное или в военное время, а некоторые из них пришли с немецкого побережья Балтийского моря. Генрих Лозе, рейхскомиссар «Остланда», сам был гаулейтером из Шлезвиг-Гольштейна. По его собственным словам, он и его приспешники возвращались в страну немецких первопроходцев, «как рыцари ордена и торговцы Ганзы, прокладывавшие грандиозный путь великого политического наследия с Запада… на Восток». Гильдии Риги, шпили Ревеля, немецкие имена и памятники были внешними символами, которые так удобно было использовать нацистам в целях возрождения романтики немецкого предначертания судьбы. Мало кого волновало, что немцы совсем недавно были переселены из этих регионов в рейх или что коренное население начало ценить свою независимость. Если бы территориальные претензии могли основываться на прежнем владении, то на этот регион у немецких экспансионистов было бы больше прав, чем на любую другую территорию на Востоке.