Сделка

Алексии всегда было интересно, но она никогда не решалась спросить — почему у Перл не было детей. А теперь отчетливо видела, что задавать этот вопрос не стоило и впредь. То, как трепетно и терпеливо Перл относилась к Олли с самого его рождения, отчетливо транслировало её любовь к детям, её неисчерпаемые запасы нежности. И потому Грин была уверена, что бездетность вовсе не являлась осознанным выбором тети. Что бы там не происходило в её личной жизни, причина, по которой она осталась одна, наверняка была печальной. А зачем такое ворошить?

В таком принципе было что-то жутко трусливое, порой мешающее разобраться не столько в происходящем с другими, сколько в самой себе. Так, не считая безопасным ворошить прошлое, Алексия вопреки естественному любопытству никогда не спрашивала ни об отце, ни об отчиме.

Обида на них обоих пылала в ней довольно долго, при чем возникла — и на папу, и на второго маминого мужа — одновременно, поле того, как мамы не стало. То, почему Алексию бросил отчим, казавшийся всегда заботливым и ответственным, она поняла довольно скоро, ещё в школе. Признавать это было больно, но необходимо — отчим любил её только как вынужденное приложение к её маме, а отдельно от мамы не умел и не хотел об Алексии заботиться. Она была ему чужой, и относительно быстро, всего за пару лет, она его простила.

Чтобы принять и простить отца, Грин потребовалось чуть больше времени. То, что некоторым мужчинам не были нужны, приятны и любимы собственные дети, она поняла только родив Оливера и обнаружив среди своих знакомых очень много таких же матерей-одиночек.

Но до того, как это всё пришло к ней, она довольно долго винила себя, обнаруживала и пыталась выжечь из себя изъяны, бастовала против самой себя, тети и вселенной, увлеченно занималась самоуничтожением. И хот сейчас сами первоисточники этих травм уже не нуждались ни в проработке, ни в осознании, ни в прощении, то, как они повлияли на Алексию в детстве и подростковом возрасте, слепило её такой, какой она была сейчас. Наверное, во многом, что касалось важных жизненных выборов, Грин руководствовалась своим несколько искривленным представлением о мире. Так, например, мужчин она выбирала, отталкиваясь от надежно въевшегося представления о том, что те в природе своей не бывают надежными, верными и искренне любящими.

Апогеем подобного подхода был, безусловно, Майло Рэмси. Человек, которого она до жути боялась несколько лет, — и, конечно, до сих пор — вдруг надежно занял её мысли. После встречи на каменистом пляже она, казалось, вспоминала его каждый день. Боролась с собой, выталкивала его из мыслей, но он упрямо возвращался. Дикость, но она стала оглядываться на своего охранника в надежде, что он подойдет и сообщит, что Майло снова хочет её видеть.

Нахмурившись этой мысли, Грин тряхнула головой.

— Чего бы тебе хотелось? Что-то итальянское, азиатское?

Со вздохом Перл ответила:

— На твой выбор.

***

Раздражение — сначала полыхнувшее так сильно, что Блэк едва не вызвал патрульную машину — постепенно перетекло в настороженность. Серому хэтчбеку оказалось удивительно по пути с Алексией Грин. Сначала, следуя за ней, Уилер бесился присутствием этого наглого лихача, затем стал с подозрением присматриваться к номерам затемненным стеклам — хэтч ехал по тому же маршруту слишком долго. В какой-то момент Блэку даже пришло в голову, что внутри — Майло Рэмси. Он уже видел его в «Клаттербридж» прежде, а потому не удивился бы тому, что тот приезжал туда снова.

Но водителем серебристой машины оказался не Рэмси. Когда Алексия остановилась у небольшого тайского кафе, вошла в него и около десяти минут не выходила, водительская дверца хэтчбека открылась, и оттуда показался молодой, крепко сбитый парень, совсем не знакомый Уилеру. Он нагло запарковался прямо за Вольво Алексии, а когда та вышла с прозрачным пакетом, вмещавшим несколько коробок с едой, и вовсе приветственно ей кивнул.

Спешно выдернув из подстаканника телефон, Блэк включил камеру и, приблизив, насколько хватало четкости и картинка не плясала из-за дрожи в руках, сделал несколько снимков. В объектив попали и Алексия, и парень, и номерные знаки его тачки. Это ещё, черт побери, кто?!

Он не отставал от Грин до самой Давентри-Роуд, но не свернул за ней к дому, а притормозил на повороте в тупик, будто нужно было удостовериться, что она доберется до самого дома, а затем так же резко, как у больницы, нажал на газ и стремительно унесся. Блэк, проследив взглядом за его стремительно отдаляющейся задницей, тоже притормозил на перекрестке.

Отсюда он не различил машины Алексии и ни её самой, ни тети уже не видел — переулок был пустынным. Проехав мимо него, Уилер прокатился чуть ниже по улице, развернулся и припарковался у тротуара. Он не собирался дежурить здесь всю ночь на пролет, но пока планировал подождать час или два, на всякий случай.

Во время службы в патруле, особенно когда первый голод по вызовам и адреналину выветрился, Блэк любил моменты затишья, когда им с напарником выпадало остановиться, перекусить, поговорить о чем-то отвлеченном вроде футбола и политики. Или молча понаблюдать за кипением жизни снаружи. В этой вылазке было что-то, отдаленно ностальгически напоминающее о тех временах: о тяжести бронежилета, о том, как остро он впивался в подмышки и плечи, как бескомпромиссно сдавливал форменный пояс с кобурой, каким на ощупь был затертый до абсолютной гладкости пластик руля служебной машины, как мелодично пиликал приемник рации перед входящим сообщением, как механическим женским голосом база объявляла о построении маршрута или обновлении данных по вызову. Блэк не мог сказать, что скучал по работе патрульным, но имел о том периоде исключительно приятные воспоминания.

Алексия Грин сама была одним из таких приятных воспоминаний. И теперь воскрешать в голове звучание её голоса из рации ощущалось как-то горько. Она — своеобразно — нравилась ему тогда и очень понравилась сейчас, но то, что теперь он о ней знал, торчало из спины Уилера ржавым, отравляющим ему душу ножом.

Майло, черт побери, Рэмси. Почему она? Почему одному из самых ненавистных людей выпало иметь какое-то отношение именно к приглянувшейся Блэку Алексии? И почему он постоянно так остро ошибался в женщинах?

Он едва не распалил себя до того состояния, чтобы выскочить из машины, подбежать к дому Грин, постучаться к ней и прямо ей в лицо прокричать — черт бы тебя побрал, за что?

Но Уилер сдержался. Вместо попусту истерить, он сверился со сделанными снимками, набрал номер дежурного и, продиктовал две комбинации цифр. Сначала номер своего жетона для подтверждения личности, после — номер серого хэтчбека для выяснения личности владельца.

Ответ оказался быстрым, коротким и ожидаемым. Машина не была зарегистрирована на физическое лицо, а числилась оформленной на логистическую компанию Гранта Джошуа. Похоже, Грин была не просто прикормленным человеком со стороны, она была внутри структуры. А значит, её было бы полезно и — что-то злорадно взблеснуло внутри — следовало бы прижать.

Уилер потянулся к ключу в замке зажигания, ощущая, что на сегодня узнал достаточно, и находя разумным выспаться и хорошенько подумать, нежели высиживать в ожидании неизвестно чего, и как раз когда на половине поворота ключа подсветилась приборная панель, вначале улицы возник ярко вспыхивающий синими маячками фургон скорой помощи. Он проехал мимо и, устрашающе накренившись при повороте, юркнул в проулок. Рефлекторно Уилер толкнул ключ обратно, погружая салон обратно в темноту, и открыл дверцу.

Привычка родом из службы в патруле, не выветрившаяся ни переводом по нескольким департаментам, ни временем, ни даже усталостью в конце рабочего дня — всегда следовать за скорой помощью и убеждаться, что парамедикам не нужна помощь — посильная или полицейская. Когда Блэк свернул на Давентри-Роуд, остроугольный зеленый фургон стоял напротив дома с фигурно повисшей на двери цифрой 6. Во вспышках непогашенных мигалок подсвечивалась оставленная на подъездной дорожке Вольво Алексии Грин. Внутренности сжались в сильном жалобном спазме.