Толмач

К вечеру следующего дня мы уже размещались в центральной гостинице Еревана. От своих друзей – московских армян я столько наслышалась о необыкновенной красоте этого города, о потрясающей картине живописных гор, о домах из розового туфа, что почувствовала определенное разочарование, прибыв из аэропорта поздним вечером. Но рано утром я поднялась на самый верх гостиницы, где мне сказали, варят настоящий армянский кофе на песке. Вышла на балкон, и тут-то меня ждало настоящее чудо. Лучи яркого солнца, брызнувшие из-за священной горы Арарат, превратили серый и тусклый камень домов на площади в сияющую нежно-сиреневым и розовым драгоценность. Меня погружал в себя этот почти мистический свет, завораживали незатейливые звуки журчащих фонтанов и фонтанчиков; волновал чувственный аромат выпеченного хлеба и свежезаваренного кофе, будоражащие запахи пряностей, зелени, фруктов и овощей, которые везли на тележках крестьяне, направляясь к рынку. Вскоре на открытой высокой веранде гостиницы собралась вся группа, и мы, очарованные странники, с молчаливым восхищением смотрели, как восходит солнце над древней столицей.

В Эчмиадзине нас ждали. Мы шли по дорожке, обсаженной гранатами, к дверям монастыря. Молодые мужчины, монахи, в длинных черных одеяниях рыхлили землю, поливали розы, подвязывали тяжелые цветущие ветки гранатов. Они едва поднимали головы от своей работы, не потому, что она была так уж тяжела, а следуя монастырскому канону: не разглядывать, не смотреть на мирян впрямую. Но простое любопытство брало верх, и самые юные, мальчишки еще совсем, все-таки успевали метнуть взгляд горячих черных глаз на редкую делегацию. Приезжие армяне тоже смотрели на них с интересом и отеческой нежностью. Мы вступили под своды священного для всех армян храма, и аргентинцы устремились к человеку с седой окладистой бородой, копной волос, аккуратно уложенных на голове волнами. На загорелом или смуглом лице сияли добротой и радостью глаза. Глава армянской церкви Католикос Вазген Первый обратился к своим аргентинским соотечественникам с приветствиями на армянском языке и жестом пригласил их принять причастие.

Потом аргентинцы стали вынимать из баулов, пакетов и ящиков свои дары. Здесь были огромные напольные свечи и подсвечники, серебряный потир, золотое кадило, еще уйма церковной утвари, сделанной на заказ с любовью и трепетом. Выслушав от Патриарха сдержанные слова благодарности, лидер группы, а затем и другие, начали вытаскивать из поясных сумок небольшие, но увесистые мешочки. Я с удивлением смотрела, как развязываются тесемки и оттуда на предусмотрительно подставленный серебряный поднос высыпаются горсти драгоценностей. Скоро на блестящей поверхности подноса выросла горка из колец, сережек, браслетов, цепочек. Сюда же посыпались и отдельные камни – бриллианты, изумруды, рубины. Католикос с истинно патриаршим величием и достоинством, снова сдержанно, но искренне благодарит гостей и, не прикасаясь сам к россыпи драгоценностей, тихо подзывает стоящего в стороне монаха. Тот забирает поднос и уносит его куда-то вглубь храма.

К дарам был приложен список тех, кто принимал участие в организации этой поездки, делал взносы и пожертвования, активно участвовал в благотворительных вечерах и концертах, сборы от которых шли на покупку золота, серебра, свеч и т. д. Когда закончилась официальная часть церемонии, Вазген пригласил нас в комнату, которую открыл ключом висевшем на поясе. Он пояснил, что сейчас покажет нечто особенное. Довольный, что заинтриговал всех, Католикос подошел к деревянному шкафчику, оглянулся на притихших людей, лукаво, почти по-детски, улыбнулся и, повертев в замке ключом, широко в обе стороны распахнул дверцы. Общий тихий стон и протяжный выдох «О-о-о» были вполне оправданы. Внутри шкафчика на стенках, обитых синим бархатом, сверкали, переливались буквы армянского алфавита, сделанные из драгоценных камней. Все молчали в восторженном оцепенении, молитвенно сложив руки. У многих увлажнились глаза. Первосвященник, объяснил, что «коллекция» еще не закончена: не все 38 букв армянского алфавита сделаны, а потому дар аргентинских армян как нельзя кстати: пойдет на благое дело.

Напомню, что армянский язык включен ЮНЕСКО в список древнейших из живых языков. Он объявлен достоянием человечества. Церковь в Армении называется или Апостольской, по причине основания ее двумя апостолами, или Григорианской, по имени первого епископа. Именно он, Святой Григор Просветитель, позвал переводчиков еще в конце второго века, чтобы перевести Библию с греческого языка и латыни на армянский. Многотрудное дело было успешно завершено. Всех, кто переводил Священные книги, причислили к лику святых. В Армении много веков существует Праздник переводчика.

Принято считать, что идентификация армянского народа определяется тремя основными факторами: христианство, письменность, семья. При войнах, набегах, прочих опасностях, включая природные катаклизмы, армяне защищали храмы, спасали книги и женщин, уверенные, что именно в этом есть залог продолжения существования нации, народа.

На другой день нас повезли в Гегард (иногда произносится Гехард), один из многих старинных храмовых комплексов, сохранившихся в Армении и мире с ранних веков христианской веры. Гегард означает «копье» и назван так в память о том копье, которым, по легенде, один из римских легионеров пронзил тело Христа. Копье было привезено среди других священных реликвий из Иерусалима апостолом Фаддеем и долгое время хранилось здесь, в монастыре. Сейчас оно находится в Эчмиадзине. Монастырский комплекс состоит из многих каменных сооружений, построенных в разное время, начиная где-то с 10–11 века. Но есть и более древние подземные помещения, служившие для молений, собраний и жилья. Они выдолблены в скале, откуда вынималась порода, а строители спускались вниз, уходили под «землю», чтобы сохранить пока непринятую в других странах, преследуемую религию и рукописные книги. Вот в один из таких пещерных храмов нас и повели. Но сначала мы должны были подняться вверх на гору. По пути на горной тропинке видим дерево, почти без листьев, зато на всех ветках висят платочки, ленточки, шарфики, косынки. Эта старинная народная традиция. Завязав свое незатейливое подношение на ветке дерева, человек или благодарит Господа за уже содеянное добро, или обращается с мольбой сотворить благо. Тут не только женщины, но и мужчины, начали срывать с себя галстуки, шарфы, вытаскивать из сумочек все, что можно завязать на ветке. Мы стоим, сосредоточившись на своих желаниях. Входим в храм. Сопровождавший нас монах рассказывает историю храма, о его строительстве, первых обитателях. Потом просит нас отойти к стене: сейчас будет исполнен хорал, и он очень хочет, чтобы мы послушали. Мы прижались к стене, ждем. И внезапно сверху там, где свод, сужаясь, уходит к небу, которое едва просвечивает бледно-голубым лоскутком, на нас обрушивается мощное песнопение старинного армянского псалма или гимна, не знаю, как точно сказать. Полифония голосов нисходит к нам, касается выщербленных временем каменных стен, а потом, оттолкнувшись от них, вслепую, но очень верно, как будто сквозь позвоночник, проникает внутрь каждого, растекается по всему телу, где наша душа пока присутствует. Многие плачут. К финалу пения уже все становятся на колени, закрывают руками лица, мокрые от слез. Но это еще не все. Нас ждет еще одно потрясение. Мы смотрим вверх, на хоры и деревянную лестницу, по которой должны сейчас спуститься исполнители. Все в нетерпении, жаждут от всего сердца поблагодарить за песнопение, за очищение души, за истинный катарсис, испытанный сейчас. А сверху спускается один, всего один маленький и худенький монах в длинном черном одеянии, на голове – клобук, вернее, «таги» – убор, характерный только для служителей армянской церкви. С робкой, смиреной улыбкой, он объясняет, а я перевожу, с трудом уняв спазмы в горле, что пел только он один. Здесь нет хора, а звуковой, акустический эффект – это гениальная придумка строителей-архитекторов. Сделано это затем, чтобы у врагов, приближающихся к пещерному храму, создавалось впечатление многочисленности его обитателей, а стало быть, защитников. Секрет создания такого эффекта, само собой, потерян. Многие современные инженеры-акустики и архитекторы пытались копировать, получалось иногда что-то подобное, но в полной мере восстановить это искусство полифонического звучания так и не смогли.