Толмач

Приходим в банкетный зал ресторана. Сдвинутые четыре стола накрыты белой накрахмаленной скатертью, расставлены приборы, разложены индивидуальные, не бумажные, а льняные салфетки, сверкают красивые хрустальные бокалы разной величины и рюмочки, – все, как и полагается на торжественном ужине. Посередине стола стоят три вазы, изумительного, чуть ли не императорского фарфора, доверху наполненные солеными огурцами. Между ними – бутылки Шампанского, несколько бутылок красного сухого вина и бутылка водки, – всегда найдется любитель русского национального напитка.

Все очень красиво, и аргентинцы, предвкушая ужин «а ля рюс», в радостном возбуждении рассаживаются за стол и начинают ждать блюд. А их все не несут. Предлагается открыть шампанеллу и выпить за удачную поездку, за исполнение мечты побывать на родине предков, и так далее. Сразу три элегантно одетых «портеньо» (так себя называют жители столицы, Буэнос-Айреса) смело берутся за горлышки бутылок и… хрясть. Шампанское, нагретое, как потом мне объяснили, специально, мол, по вашему заказу, бурной теплой струей пены покрывает элегантные костюмы смельчаков, разливается на крахмальные скатерти, брызги достают роскошных нарядов дам, попадают на лицо, в глаза и носы. Открывают бутылку с водкой. Подтверждая звание горячительного напитка, водка тоже оказывается теплой. Зато красное вино, почему-то разлитое в кувшинах, холодное, а, чтобы не согрелось, не дай бог, до комнатной температуры, кувшины доверху заполнены льдом. В общем, все сделано ровно наоборот. Перусин, раздувая ноздри и топорща усы, не хуже, чем у Сальвадора Дали, согнувшись и грозно наклонив лысую голову, идет на меня. Он похож на быка, я на тореро в последней схватке, но у меня нет бандерилий. Из оборонительного оружия только речь. Лучшая оборона – наступление, и я первой бросаюсь в атаку, вопрошая: «Вы хотели ужин по-русски? Вот он и есть. Разве Вы не знаете, что у нас холодная страна, и мы все напитки пьем теплыми? Да, и водку, и Шампанское тоже. Да, мы все напитки закусываем солеными огурцами, когда нет черной соленой икры. А вино холодное, так сегодня жара, а нам известно, что в жарких странах летом вино охлаждают и пьют вместо воды». От моей наглости Перусин сникает, а понятливые, с неисчерпаемым чувством юмора аргентинцы, начинают хохотать во весь голос. Сохраняя злость и ярость, бегу к официанту, к метрдотелю и кричу на них, кричу так, как не делала никогда прежде. Я угрожаю тут же написать, куда следует, что они отвратительно обслуживают, невнимательны к заказам, пренебрегают своими обязанностями. Кричу убедительно, хотя, честно сказать, ни тогда, ни после не знала, куда следует сообщать о плохой работе в ресторанах. Напоследок я перехожу на свистящий змеиный шепот и говорю, что, если через десять минут не будет ужина, я звоню начальнику Интуриста Бойченко. Эту фамилию знали все. Выходит, суровый метрдотель. Официант, протрезвев от испуга, клянется, что ему был сделан заказ только на шампанское, вино и соленые огурцы, больше ничего. Бешенная от досады, прежде всего на себя, едва сдерживая слезы, упрашиваю метрдотеля и шеф-повара, тоже появившегося на наши крики, подать хоть что-нибудь из дежурных блюд. Дежурным блюдом оказываются как раз бефстроганов, салат оливье, (кто помнит, тот всегда был дежурным блюдом), а с кофе и мороженым вообще не было проблем. В конце концов, вечер прошел на высоком эмоциональном уровне. Утром, провожая группу, я искренне испытывала некую сентиментальную грусть, зная почти наверняка, что этих людей, с которыми целый месяц колесила по городам и весям СССР, делила хлеб-соль, радости и беды, больше никогда не увижу. По-моему, то же самое чувствовали и аргентинцы. А Фортунато Перусин, сбросив, наконец, напряжение и груз ответственности, расслабился так, что дал слово: каждой следующей группе из его агентства он будет рекомендовать только меня в качестве сопровождающего гида – переводчика. Ну, это было уже совершенно лишним…

А в общем, этот нелепый и смешной случай, тоже пошел на пользу. Он еще раз заставил меня строго держаться простого правила, о котором раньше было сказано. Хочешь, чтобы тебя поняли, убедись в этом. И не только, когда говоришь на иностранном языке, но и на своем родном, русском.

13. Армения – родина аргентинцев

Самой запоминающейся оказалась поездка с аргентинцами из тамошней армянской диаспоры. У них была определенная цель – посетить историческую родину. Аргентинские армяне (или, все-таки, армянские аргентинцы?) специально приехали на празднование 1700 летнего существования христианства на армянской земле, религии, которая впервые в мире здесь была провозглашена государственной. Армяне, где бы ни проживали, никогда не забывают об этом и справедливо этим гордятся. Руководству армянской общины аргентинской столицы путем длительной переписки удалось договориться о встрече с Католикосом Армянской церкви Вазгеном Первым в Эчмиадзине, его резиденции. Эчмиадзин для армян – это как Мекка для мусульман. Хоть раз в жизни армянин должен преклонить колени в Кафедральном соборе, основанном еще первым епископом, причисленным к лику святых, Григорием Просветителем. Само слово Эчмиадзин означает «Сошествие Единородного», то есть, Иисуса Христа.

Армяне везли с собой на историческую родину многочисленные дары. На таможне их досматривали долго и тщательно, задавали массу вопросов, требовали подробно описать ввозимые предметы. Мне разрешили пройти к контролерам, чтобы переводить ответы и объяснения руководителя. К дежурным офицерам таможни добавились чины старших по званию и видимо, по статусу. Группа на несколько часов задержалась на таможне и погранконтроле. В конце концов, разрешение на ввоз всех чемоданов, баулов, сумок, коробок и ящиков был получен. В отдельной декларации указали стоимость и солидный вес серебряной потиры, – главного предмета дарения, в соответствие с чем и пришлось заплатить довольно крупную сумму таможенной пошлины. И все-таки, как потом оказалось, основная часть золотых и серебряных изделий, украшений для храма из драгоценных камней не была обнаружена. Все небольшого размера, но наибольшей ценности предметы, провезли фактически контрабандой, распределив понемногу среди членов группы. В то время у иностранцев-мужчин при путешествиях в употребление входила сумка, которую они надевали на пояс под брюки. При прохождении таможни им надо было лишь показать выпирающий живот и объяснить, что там – наличная валюта. Тогда таможня, наивно верила этому и не проводила досмотра, как непременно сделала бы это сейчас. А женщины заложили брюлики и драгоценные каменья в лифчики, а цепочки, крестики и кольца просто надели на шею и руки. Вещи для личного пользования, как известно, налогом не облагаются. Так и проскочили таможенный барьер, а потом не раз вспоминали, как нервничали, боялись, что не удастся передать привезенные дары в Эчмиадзин. Те дары, которые собирали не один год по всей Аргентине. Это были добровольные пожертвования членов армянской диаспоры, сборы от организации и участия в благотворительных концертах, базарах, вечерах и т. п. Состав группы подбирался очень тщательно: желающих было более чем достаточно. Каждый хотел принять участие в этом знаменательном паломническом туре на давно покинутую, но никак не забытую родину, быть посланником важной миссии. Группа состояла из людей высочайшего уровня образования и культуры. Благородного вида мужчины с лицами, где каждая черта, выражение глаз, посадка головы, сияние высокого лба под копной все еще густых, с проседью волос, – весь образ говорил о благородстве и достоинстве, о чистоте помыслов. Таких людей «лица не общего выражения» не часто встретишь. Еще в аэропорту, когда мы вместе томились несколько часов, они поразили меня своей непохожестью на обычных туристов. Эта непохожесть проявлялась и дальше во время нашего путешествия. Никогда не было суеты при посадке в автобус, претензий в гостинице или ресторане. Не было вала надоевших типичных вопросов среднестатистического туриста относительно того, что мы едим и пьем, какая зарплата рабочего и инженера, сколько стоит мясо и хлеб, как часто мы ходим в ресторан, и правда ли, что нам нельзя без разрешения партии выезжать за границу, других подобных вопросов. Вообще люди в этой группе оказались не слишком разговорчивыми, но в их молчании не было затаенной агрессии, неприязни, враждебной иронии. Они были просто молчаливы и созерцательны. Они спокойно и внимательно слушали мой ритуальный треп (на экскурсии по Москве до вылета в Ереван), отработанный до автоматизма на тему, как хорошо жить в свободной стране строителей коммунизма. И я точно помню, что именно с этой группой мне расхотелось четко следовать методическим указаниям, и вечером, собравшись вместе, у нас зашел вполне доверительный откровенный разговор о жизни их там и моей, нашей – здесь.