Страница 30 из 57
Среди разночинцев в Коврове самой яркой фигурой был Николай Ильич Шаганов. С ним-то и подружился опальный поэт.
Это был весьма начитанный человек, он мыслил самостоятельно и был на голову выше окружавшей его провинциальной среды. Шаганов — потомок старинного купеческого рода. Он принадлежал к тому поколению, которое воспитывалось под влиянием «грозы двенадцатого года». Уже в раннем детстве он с восторгом слушал рассказы о подвигах русских солдат в борьбе против наполеоновских полчищ, о военных походах. Навсегда запомнилось мальчику, как в их доме отдыхали три пленных французских генерала, конвоируемые через Ковров в Нижний Новгород.
Любимым поэтом Николая Шаганова был Шиллер, которого он читал в подлиннике. С жадным вниманием слушал юноша передаваемые шепотом вести о восстании декабристов, об их скорбной участи. Жители Владимирской губернии выписывали немало журналов, в которых до 1826 года активно сотрудничали декабристы. У нас нет данных о том, читал ли Шаганов «Полярную звезду», «Невского зрителя», «Соревнователя просвещения», зато мы точно знаем, что Шаганов увлекался новиковскими журналами, издававшимися еще в XVIII веке. Это было достойное чтение, если вспомнить, что на новиковских сочинениях воспитывались многие из будущих декабристов. Нет ничего удивительного в том, что поклонник Шиллера и старомодных книг XVIII века, наполненных вольнодумными мыслями, решил образовать в Коврове тайное общество молодых людей.
Для секретных собраний была выбрана комната в еще не отстроенном доме Шаганова-отца. Молодые люди толковали «о Шиллере, о славе, о любви», обсуждали прочитанные книги.
В маленьком городке шагановские сходки не могли долго оставаться незамеченными. Один прокутившийся молодой человек, видимо в порыве «раскаяния» или желая восстановить в глазах властей свою подмоченную репутацию, сделал тайное явным. Город был переполошен облавой, устроенной на шагановский кружок, который захватили на месте. Однако дело скоро уладилось. Шаганов-отец все же владел лавкой красного товара, амбарами, двумя домами…
Полежаев и Шаганов быстро сблизились и полюбили друг друга. Уже в глубокой старости вспоминал Николай Ильич о своих беседах с опальным поэтом. Полежаев переписал для своего нового друга стихотворение-памфлет «Четыре нации», строфа из которого в рукописях обошла затем всю страну.
Не мог не рассказывать он и о своем свидании с Николаем I, про которого современники говорили, что он обладает взглядом гремучей змеи. Позднее Герцен, со слов Полежаева, описал эту встречу. Полежаева ночью привезли во дворец, и Николай приказал поэту читать «Сашку» вслух. «Волнение Полежаева, — пишет Герцен, — было так сильно, что он не мог читать. Взгляд Николая неподвижно остановился на нем. Я знаю этот взгляд и ни одного не знаю страшнее, безнадежнее этого серо-бесцветного, холодного, оловянного взгляда.
— Я не могу, — сказал Полежаев.
— Читай! — закричал высочайший фельдфебель.
Этот крик воротил силу Полежаеву, он развернул тетрадь. „Никогда, — говорил он, — я не видывал „Сашку“ так переписанного и на такой славной бумаге“.
Сначала ему было трудно читать, потом, воодушевляясь более и более, он громко и живо дочитал поэму до конца. В местах, особенно резких, государь делал знак рукой министру. Министр закрывал глаза от ужаса.
— Что скажете? — спросил Николай по окончании чтения. — Я положу предел этому разврату, это все еще следы, последние остатки, я их искореню…»
У Шаганова скопилось несколько тетрадей со стихами Полежаева. Было в них и неизвестное стихотворение «Ренегат». Из него дошли лишь две строки:
Но этой дружбе не суждено было продолжиться. Тяжелые испытания ждали поэта.
Исследователи творчества Полежаева, в частности автор многих книг о поэте И. Д. Воронин, считают, что пребывание изгнанника в Коврове способствовало развитию его демократических взглядов.
Много различных передряг предстояло пережить Шаганову в омуте провинциальной жизни. Одно время он сотрудничал во владимирской газете. По утверждению современников, обширная библиотека и находившиеся в ней рукописи Николая Ильича были расхищены во время его продолжительной болезни: перед смертью Шаганов ослеп.
Мы, вероятно, ничего бы не знали об идейной близости и дружбе Шаганова с замечательным русским поэтом, если бы рассказы об этом не были бы записаны владимирскими краеведами.
В конце прошлого века промелькнуло беглое сообщение о пропаже тетрадей с полежаевскими стихами. Но ковровские старожилы и ныне упрямо утверждают, что видели тетради со стихотворениями Полежаева еще в 1939 году. Конечно, стихи Полежаева расходились в многочисленных списках, и трудно сказать, выплывали ли на белый свет шагановские тетради или они безвозвратно утрачены.
У подножия старых владимирских холмов находится высокое здание, в котором разместился местный архив — замечательное собрание документов, рукописей, уникальных книг. Фонды архива уже немало послужили для создания интересных монографий, статей, публикаций. Но главные дела еще впереди. К десяткам и сотням документов еще не прикасалась рука исследователя. Они лежат, словно материки, ждущие открывателей.
Не знаю, как другие, но я всегда прохожу по архивным комнатам с душевным трепетом. В пухлых пронумерованных папках лежат бумаги, которые нельзя без волнения брать в руки. Старинные листы повествуют о судьбах и делах людей, воскрешают забытые предания. Если хочешь составить собственное мнение о прошедшем, обратись к первоисточникам. Вспомним, какое огромное влияние на формирование писательского таланта Алексея Николаевича Толстого оказало изучение деловых архивных бумаг — розыскных актов XVII века. «Эти розыскные акты, — писал Алексей Николаевич, — записывались дьяками, которые старались изложить в сжатой и красочной форме наиболее точно рассказ пытаемого. Не преследуя никаких „литературных задач“, премудрые дьяки творили высокую словесность».
Почитайте хранящиеся в архивах личные дела заключенных в царские тюрьмы. Из тюремных одиночек люди кровью сердца писали «алмазным языком», о котором говорил А. Н. Толстой. Эти письма — богатейший материал для историка, поэта, романиста, художника. Надо сказать, что владимирский архив — один из богатейших провинциальных архивов. Он с полным основанием может быть назван сокровищницей документов.
Несомненно, значительный интерес представляет фонд заводчиков Боташевых, бывших владельцев Гуся Железного. В этом фонде собраны бумаги более чем за полтораста лет! А вот самоуверенный почерк «всей России притеснителя» — Аракчеева, чьи бумаги также попали в местный архив.
Настоящий клад для исследователя — сохранившиеся фонды писателей и деятелей культуры. Этих фондов не очень много, но количество с лихвой возмещается качеством. В фонде писателя Нефедова мы видим письма Салтыкова-Щедрина, Писарева, Глеба Успенского, Плещеева, Майкова, Михайловского, Ивана Аксакова, Стрепетовой, Пыпина, Скабичевского, Стасюлевича, Трефолева, Гайдебурова и многих других. Кроме того, имеются рукописи литературных произведений, материалы по фольклору, этнографии и археологии. В комнате со стеллажами и стеклянными витринами чувствуешь себя так, словно попал в волшебный мир книг и рукописей, где удивляться можно буквально на каждом шагу.
На столе лежит подшивка ленинской «Искры». Эпиграфом к этой замечательной большевистской газете послужили слова из ответа декабристов Пушкину: «Из искры возгорится пламя!»
Здесь можно познакомиться с материалами по истории революционного движения, с интересными документами деятельности Николая Евграфовича Федосеева, Ивана Васильевича Бабушкина, Михаила Васильевича Фрунзе и других замечательных революционеров. Вот написанное в 1909 году письмо от приговоренного к смертной казни Михаила Васильевича Фрунзе, в котором он попросил разрешения сфотографироваться для того, чтобы «иметь возможность отправить фотографические снимки родным».