Многоточия

— Переполнилась, — поправил босса Полетаев. Поправил на законных основаниях: после увольнения возражай начальнику, спорь с начальником сколько душа пожелает.

— В почках у меня сидишь, — сказал начальник.

— В печёнках, — заметил Полетаев.

— Опять чушь режешь.

— Порешь.

— Чё ты гонишь, ботаник? Почек у человека две, а печень одна. Значит, никаких таких печёнок! Врубаешься? Короче, Полетаев, ты вынул меня из себя. Бабосы свои не получишь. Всосал? Зряплату тебе не выдам. Катись пустой, умник.

Они стояли вдвоём посреди офиса, а из-за столов на них пялились сотрудники — все двадцать человек, работающих на босса. Пальцы их зависли над клавиатурами, но клавиш не трогали. Руки обняли мышки, но по коврикам мышками не водили. На мониторах включились заставки.

— Достал меня из себя! — Начальник ткнул подчинённого в грудь, отчего тот пошатнулся. — Вали без бабосов!

Тут-то и настал для Полетаева исторический поворотный момент. Как только начальник показал пальцем на дверь, в офис ввалились два здоровенных молодца лощёной иностранной наружности: в расстёгнутых плащах, открывавших модные галстуки и костюмы, в начищенных туфлях, при холщовом мешке со знаком доллара и при улыбках — одинаковых, большеротых и белозубых.

— Касспадьин… сорри… таваришш Палетаефф? — спросил один из них, имевший в левой руке фотографию Полетаева. Взгляд его выловил в помещении Полетаева и на нём зафиксировался.

— Мы плёхо андестенд рашен, — сказал другой, тот, что держал мешок с приклеенным знаком доллара. — Бат мы карашё знай аур рашен дело.

— Да, я Полетаев, — ответил Полетаев.

Пожимая руки иностранцам, он думал, что наконец настал тот час, о котором он страстно молил теоретического бога, которого сам и выдумал. Точнее, вообразил в соответствии с теорией, которую сформулировал тоже сам, в кухонно-комнатном одиночестве. Воображение — великая сила, особенно ежели оно подкреплено теорией. Воображение, помноженное на теорию, даёт в произведении веру.

Конечно, скажи кому Полетаев о своей догадке, о своих умозаключениях, выстраданных, выдержанных во времени, марочных, его б на смех подняли. Но он не говорил. Зачем? Вера — такая штука, что принимается исключительно глазами. Поэтому Полетаев ждал подходящего момента. Поворотного. Ждал месяцами и годами. Многие на его месте давно сдались бы. Полетаев же, напротив, с каждым очередным невезеньем лишь укреплялся в вере. Сила воли у неудачников — особой, булатной закалки.

— Чё это вы притащили? Бабосы? — осведомился босс.

Австралийцы быстро переглянулись.

— I did not understand it. And you?

— And I.

— Капуста там, спрашиваю? — Опустившись на корточки, босс протянул палец к мешку с наклейкой.

Палец тотчас был вывернут, а босс, распластанный на полу, заскулил.

— Я охрану вызову… Секьюрити… — забормотал он.

— Итс импассыбл, — сказал один из иностранцев. — Мы иметь международный иммунитет.

Эти слова он выговорил очень чётко. Не иначе, тренировался.

— Мы не есть файтерс, энд мы не делать аттак, — добрым голосом сказал он поверженному начальнику. — Уи ар френдс, балшой-балшой френдс оф рашен таваришш Палетаефф.

— В мешке деньги, чё ли, в натуре? — спросил снова босс, отползши подальше, укрывшись под столом самой красивой сотрудницы фирмы, Наташи Сидоровой, и упёршись задницей в её ноги. Философ Соловьёв был в некотором роде прав: если красота никогда не спасала весь мир, то иногда выручала конкретных начальников.

— Yeah! — Оба иностранца широко улыбнулись. — Дэнги! Мани! А лат оф мани! Кэш. Фор мистер Палетаефф. Ду ю спик инглиш, мистер Палетаефф?.. Лет ми эксплейн…

Из их объяснений, перемежавшихся отшлифованными заграничными улыбками, Полетаев уловил, что доставленный мешок долларов — сущие пустяки, кэш на карманные расходы. В Австралии ждут его многомиллионное богатство, особняк в окрестностях Аделаиды, розовый сад, садовник, сошедший прямо со страниц английских романов Вудхауза, взвод слуг, два повара, парикмахер, капитан яхты и пилот самолёта. Покойный австралийский дядюшка, о родстве с которым Полетаев до сей минуты не подозревал, оставил ему в наследство даже бункер с лифтом, выкопанный на случай третьей мировой войны.

Заморские посланцы рассказали в притихшем офисе, что миллионер из Аделаиды завещал своё состояние и недвижимость тому родственнику, чья жизнь окажется сплошным собранием неудач, бед и несчастий. Дошлые австралийские душеприказчики отследили судьбы потенциальных наследников и указали на одного-единственного: мистера Полетаева, живущего далеко-далеко, в холодной заснеженной России, где март называется весной только на календаре.

— Всегда мечтал увидеть лето в январе, а сентябрь в марте, — по-русски сказал Полетаев.

В зелёных глазах красотки Сидоровой засветилась, переливаясь изумрудными огоньками, зависть.

— Завидуешь? — поразился Полетаев. — Брось! Ты молода, красива и здорова, следовательно, не понимаешь… Подумай-ка: соизмерима ли такая плата с невезеньями и несчастьями, которые хлебаешь полной ложкой полвека?

Пришло время открыть публике тайную теорию! Мешок с деньгами, жизнерадостные здоровяки австралийцы, шпарящие по-английски и шипящие по-русски, босс, загнанный под стол, — это же слагаемые чуда, а чудо — единственный доступный обывателю путь к вере. Никто не усомнится в правдивости говорящего.

— Есть у меня теория. — Полетаев поставил мешок возле компьютера Сидоровой, под чьим столом продолжал укрываться начальник. — Теория, которая нынче подтвердилась на практике. У субъектов типа А везение рассредоточено по всей линии судьбы, они получают порции удач и счастья размеренно, в чередовании с бедами и огорчениями. Субъекты типа Б получают везение разом, в виде накопленной компенсации, платы за непрерывное долгое горе. — Полетаев тряхнул мешком. — Я из их числа.

Мне пятьдесят. Вы знаете меня как классического неудачника. Лузера, как выразились бы улыбчивые мистеры с южного побережья Австралии. — Полетаев показал иностранцам оттопыренный большой палец. Те радостно закивали и оттопырили большие пальцы, отвечая на интернациональный жест. — Что я представляю из себя? Полное собрание самых обидных неудач и всевозможных несчастий! Максимум невезения! Даже родители в детстве дразнили меня бедоносцем. Если употреблять арго, то мою полувековую жизнь можно определить как длинную ленту непрухи и невезухи. Так, босс?

Учителя в школе ставили мне четвёрки, хотя предметы я знал на твёрдые пятёрки. Необъяснимо, но факт! В выпускном классе я имел по литературе две четвёрки и две пятёрки за четверти, а экзамен сдал перед комиссией на пятёрку. Но литераторша поставила мне в аттестат четвёрку. А военрук за свой предмет и вовсе тройку вывел.

В институт я поступил с третьего захода. Пришлось отслужить два года в армии. Там меня дважды чуть не убили, я перенёс жуткую пневмонию, а домой вернулся без трёх передних зубов и с незажившей трещиной в челюсти.

В аспирантуре я не смог защитить кандидатскую. Это несмотря на то, что я написал три диссертации однокашникам, и все успешно защитились! Мне неизменно выкатывали чёрные шары. После второй попытки я плюнул на это учёное дело. Позже узнал, что один из оппонентов украл, сплагиатировал мою диссертацию и защитился блестяще, не получив ни единого чёрного шара, зато получив степень доктора.

Я попробовал писать стихи, но их у меня тоже украли — опубликовали в толстом столичном журнале.

Я выучил английский и с гордостью добавил его в своё резюме. Да что толку, коли, переходя на инглиш, я начинал безудержно заикаться!

Женился я, разумеется, неудачно. При разводе потерял всё, что до этого заработал. Вдобавок медики объявили меня бесплодным, а я мечтал о детях. Мне казалось, мои дети будут удачливы, а от них и мне счастья перепадёт.

Я женился снова. Разумеется, с выбором опять промахнулся. Правда, постепенно, год за годом, я стал привыкать к жене, а она ко мне. Стерпится — слюбится! Как вдруг жена умерла. Только мы прекратили ссориться и отыскали общее в мозгах и характерах, как сгрыз её скоротечный рак, и я свёз её на кладбище. Словно и влюбился-то я для того, чтобы испытать очередное несчастье. Ссорься мы подольше, не было бы так горько терять её и оставаться вдовцом.