Der Parasit

Ева стала дышать глубже и тише, медленно вдыхая порции воздуха, не сводя взгляда с мужа. Она всегда была открытым человеком, и увидеть на ее лице сострадание для Леви не было чем-то удивительным. Только он его не заслуживал.

— Спустя несколько лет я в полной мере испытал на своей шкуре эти ощущения, когда разведчики пытали меня. Боль не угасала ни на секунду, выворачивая изнутри, сводя сума, доводя до шокового состояния. Тело изнывало от импульсов, проходящих по нервным окончаниям. Я терпел все, что бы они со мной не делали. Я верил, что если переживу все это, то искуплю свою вину и смогу жить спокойно.

— Леви, зачем ты мне это рассказываешь? — стараясь скрыть нервозность и тревожность от сказанного, Адерли старалась выровнять интонацию, которая подрагивала.

Аккерман проигнорировал ее вопрос, не прерываясь от намеченной речи, что обдумывал эти пару дней. На секунду Леви схватился за больную ногу, которая начала ныть спустя долгое время спокойствия. Но была ли эта боль реальной?

— Я всегда вспоминал тебя. Нашу семью. Это единственное, что могло помочь забыться, сидя в допросной. Я воображал себе тихие будни, когда бы приходил с чайной магазина и ждал, когда вернешься ты. Еще представлял, что скоро ты подаришь мне наследника, и я займусь отделкой детской на втором этаже. Да, в моих мечтах был именно мальчик. — Начал взахлеб, с непонятным упоением твердить Аккерман: — Я хотел, чтобы у меня была полная семья, с малышней и бессонными ночами.

Ева часто заморгала, пытаясь сдержать подступающие слезы, и, в конце концов, быстро вытерла глаза рукой, убирая лишнюю влагу.

— Но знаешь, сейчас я понимаю, что этим глупым вещам не суждено сбыться. — Он перевел взгляд с пустоты на Адерли, наблюдая за реакцией девушки. — Если у меня будет ребенок, то и этого Аккермана будут преследовать. Всю его жизнь. Так же как и меня, Кенни, мою мать… Всех… Я не хочу этой жизни для своих детей!

— Подожди… Почему тебя преследуют? Кто? — внезапно спросила Ева. За все эти годы, она не замечала того, чтобы ее муж от кого-то скрывался.

— Ты, наконец-то, задаешь правильные вопросы! — Горько ухмыльнувшись, ответил Леви, готовясь к реакции жены на, очевидно, самую ответственную часть беседы. — Меня преследуют потому, что я… Я — сын офицера гестапо СС Нацистской Германии.

— ЧТО?! — Почти сорвалась на крик Адерли, не веря своим ушам.

Леви отвел взгляд, не в силах смотреть на свою любимую. Ева мигом пересела к нему ближе и схватила его за руку, заставляя повернуться. Ее встревоженный взгляд требовал как можно больше информации.

— Почему ты не рассказал мне этого раньше?! — она снова почти сорвалась на крик.

Хрипло набирая воздух в легкие, она явно готовилась, думая говорить ли следующие слова:

— Знай, я это…

— Вот именно! Зная это, ты бы со мной даже разговаривать не стала! И правильно сделала бы! — перебил ее Леви, повысив голос. — В 1968-ом меня обвиняли не по делу Красного Мая, как я говорил тебе… Меня считали главным подозреваемым в сокрытии врага народа: устроившего геноцид в военное время и ныне американского шпиона. Уж лучше бы я был леворадикалом, да?

Девушка застыла, словно статуя, погруженная в воспоминания ее прошлого в совместной жизни с Леви. Ее глаза смотрели в одну точку, лицо и вовсе не выражало эмоций, а руки уже не так крепко сжимали кисть мужа. Ее выводы твердили лишь о том, что вся их жизнь — обман. Он не был с ней честен и одного дня.

— Именно поэтому мы с тобой не можем пожениться, завести общего ребенка, жить как нормальные люди… — начал перечислять Аккерман, давя на все проблемы, что мертвым грузом весели над ними эти несколько лет, — …как только нас станет связывать хоть один документ или упоминание, ты станешь завидной мишенью в поле зрения разведки. Они без зазрения совести, станут использовать тебя против меня…

Тут же вспомнив все спорные ситуации, что были в их жизни, связанные с упомянутыми проблемами, Леви недовольно хмыкнул, отмечая, как стало тяжело на сердце после их произнесения.

— Ну что, все еще хочешь разделить со мной все горести и радости? — без удовольствия, спросил бывший капитан. — Хочешь носить мою фамилию и перенять тот груз, что она несет? Мало было, когда разведка приходила к тебе, как к себе домой?!

— Леви, прекрати! — заплакав, не выдержав столь сильного давления, Ева встала, пройдя несколько шагов, теперь нелепо крутясь возле дивана, не решаясь выйти из зала.

— Прекратить? Никого не заботило, что я испытывал, когда те ублюдки пытали меня, и я так же требовал их «прекратить». Знаешь, я больше, чем уверен, что для тебя это лишь страшный сон, ты ведь и понятия не имеешь о том, о чем я говорю…

Прикрыв рот свободной рукой, девушка начала рыдать. После этих слов она вспомнила свежие шрамы на теле Леви, после того как он вернулся, год скрываясь от разведки. Она действительно лишь смутно представляла, что с ним могли делать эти изверги. О таком не говорили, не писали и не показывали в кино. Об этом можно было узнать лишь сев за стул в допросном кабинете.

— …ты жила спокойной жизнью, а я лишь выживал. Всю свою жалкую жизнь я пытаюсь выжить, и мне это пока что удается, но черт возьми! Ради чего я так стараюсь?!

Аккерман подскочил с места, подойдя к мечущейся Еве, продолжая этот нелегкий разговор.

— Думаешь, я не пытался исправить все?! Да, я стал виновен с того момента, как родился, а почувствовал это, как только ребенком начал что-то понимать об этом мире. Я ничего не совершал, но уже чувствовал тот грех, который несет кровь, что течет в моих жилах. Лучше бы моим отцом стал грязный, никчемный алкаш, но не штурмбанфюрер французской айнцзацгруппы! Этот ублюдок наверняка убил тысячи людей, замучил их в лагере, пытал до смерти в камере! А может, именно он отдал приказ солдатам, которые нашли и убили твоего отца, пока вы всей семьей скрывались, избегая лагерной ссылки?! Ты хоть понимаешь, какого жить, осознавая, что ты кровью связан с этим человеком?!

Она не смотрела на него, не в силах поднять голову. Леви не сводил глаз с покрасневших щек, носа и капель, что стекали из глаз, мокрыми дорожками доходя до подбородка.

— Я считал, что если пойду в армию, то чувство вины уйдет, и смогу жить спокойно. Я отплачу за грехи, которых не совершал, но которые мертвым грузом висят на моей душе. И знаешь, что я делал во время службы?

Адерли молчала, продолжала плакать, не в силах сказать что-либо.

— Я пытал и убивал местных партизан, как делал мой папаша во время войны. Ирония, да? — на мгновение Леви усмехнулся своим мыслям, но позже продолжил: — Я был палачом для этих людей, каждый день насквозь пропитывался их страданиями, ненавистью, болью…

— Ты делал это во имя Франции! — резко напомнила как всегда патриотично настроенная Адерли.

— Ева… — осознавая, что она не понимает тех мук, что он прошел, о каких пытается ей донести, он все же решил продолжить, — …во имя Франции, говоришь? — подняв голову к потолку, он словно обратился ко всем, не только к своей жене. — Тогда мой отец совершал эти бесчинства во имя Рейха. Получается, он был прав?

— Нет, он убийца! — встрепенувшись от подобных безумных идей, Ева снова начала искать оправдания. Разумеется, она вспомнила события своего печального детства. — Он убивал невинных и…

— Я убивал людей, которые хотели быть свободными… — перебил ее Аккерман. — Так в чем же, правда? Кто виноват на самом деле? Виноват ли Я?

Все перевернулось вверх дном.

Ева знала ответ на вопрос Аккермана, но не могла произнести его вслух. Ей было страшно.

Страшно от того, что больше ничего не будет как прежде. Ее любовь, годами идеализированная, посвященная только одному человеку, разбилась как фарфоровая ваза, расколовшись на мелкие детали, напоминая этим пазл, который нет возможности собрать и склеить.

Ей хотелось, как маленькой девочке, убежать и больше не сталкиваться с этой огромной проблемой, что нависла над их семьей. Но она уже давно взрослая женщина и должна решать проблемы подобающим образом.