Страница 81 из 223
- Как зовут? - отнесся к нему этот последний в том солидно-благодушественном тоне, как относятся обыкновенно законоучители ко вновь поступившим гимназистам.
- Миколкой, - чуть не задыхаясь, ответил мальчуга.
- Из мастеровых, надо полагать? - продолжал Викулыч, взглянув на его пестрядинный халатик.
- Сказывал, у сапожника в ученьи жил, да убёг от него третёвадни, объяснял бойкий Сенька. - Мы нонче дрова таскать лазали, и видим - в пустой конуре собачьей сидит кто-то... Смотрим, а это он... Ну, вытащили да и привели... Голодный был...
- Есть родители али сродственники какие? - допрашивал новичка Пров Викулыч.
Мальчик дрожал и готов был разрыдаться. Нижняя губа и подбородок его нервно трепетали - предвестие близких, но сдерживаемых слез.
- Не бойся, милый, отвечай... Мы худа не сделаем, - погладил его по головке Викулыч. - Есть, что ли, родители?
- Нету... никого... - с трудом ответил несколько ободренный мальчик.
- Кто ж тебя в ученье-то отдал?
- Господа отдали...
- Так... А зачем же ты убежал от хозяина?
- Бил меня... все бил... есть не давал.
- Как же он тебя бил-то?
Мальчик отстегнул халат и показал грудь, плечи и часть спины. Ременная шпандра оставила на них синяки полосами. Видно было, что эта хозяйская шпандра без разбору и долго и часто гуляла по его тщедушному телу: не успевали сглаживаться полосы старых побоев, как поперек их накипали новые синяки.
- За что же это он так? - продолжал Пров, покачав головою.
- За разное... Пьяный все больше... Молочник вот разбил... в лавочку долго бегал... клейстер переварил, - припоминал он причины побоев, а слезы не выдержали и покатились.
- Ну, не плачь, малец, не пускай нюни! - утешал его старик, подымаясь с места и откланиваясь присутствующим. - Поживешь с нашими ребятами, поправишься, молодцом станешь.
- Хочешь водки? - предложил ему Клугин по уходе патриарха. - Хвати-ка стакан, веселее будешь.
Ребенок отнекивался.
- У! бабье какое! Учи его, ребята! лей ему в глотку! - скомандовал опытный педагог, и мальчишки разом накинулись на своего нового товарища, схватив его за голову и руки.
- Пей, а не то к хозяину сведу! - постращал ментор, у которого одним из первоначальных педагогических приемов было систематическое приучание питомцев к пьянству, разврату и праздной жизни.
Угроза насчет хозяина подействовала сильно: несчастный мальчик, весь дрожа от наплыва столь разнородных ощущений, с отвращением проглотил большой стакан водки и без чувств повалился на пол.
- Ур-ра-а! - закричали мальчишки - и через минуту опять появилась там испитая женщина, и опять раздавалась прежняя песня.
Таким-то вот образом из неиспорченного ребенка, которого разные хозяева ни за что ни про что истязали и морили голодом как последнюю собаку, приуготовляется негодяй и воришка, а впоследствии, быть может, кандидат на каторжную работу, которого мы, в пылу благородного негодования и с утешительным сознанием своей собственной высокой честности, будем клеймить своим презрением, говоря, что поделом вору мука и что закон еще слишком снисходителен к подобным негодяям.
Я полагаю, что мы будем совершенно правы, сограждане! Не правда ли, и вы ведь полагаете то же?
VI
НИЩИЙ-БОГАЧ
На другой день за вечернею службой Морденко по-вчерашнему слонялся в притворе за спинами нищей братии и по-вчерашнему же двурушничал, с каким-то волчьим выражением в стеклянных глазах, которое появлялось у него постоянно при виде денег или какой бы то ни было добычи. Фомушка на сей раз не донимал его тычками. И однако Морденко все-таки спустился с паперти раньше остальной нищей братии, преследуемый градом критических и обличительных замечаний со стороны косоглазого слюняя и баб-попрошаек. Угрюмо понурив голову, шел он в своем дрянном, развевающемся халатишке, направляясь к Средней Мещанской, где было его обиталище. Саженях в десяти расстояния за ним шагал высокий человек, ни на минуту не упуская из виду понурую фигуру старика.
У ворот грязно-желтого дома, того самого, где обитала Александра Пахомовна, мнимая тетушка Зеленькова, и где неисходно пахло жестяною полудой, старик Морденко столкнулся с молодым человеком.
- Здравствуйте, папенька, - сказал этот последний тем болезненно несмелым голосом, который служит признаком скрытой нужды и подавляемого горя.
Неожиданность этих слов заставила вздрогнуть старика, погруженного в свои невеселые думы. Он исподлобья вскинул тусклые глаза на молодого человека и глухо спросил его ворчливо-недовольным тоном:
- Что тебе?.. Чего пришел, чего надо?..
- Я к вам... навестить хотел...
- Навестить... Зачем навещать?.. Не к чему навещать!.. Я человек больной, одинокий... веселого у меня мало!..
- Да ведь все ж... я сын вам... повидать хотелось...
- Повидать... а чего видать-то? Все такой же, как был! Небойсь, не позолотился!.. Участие, что ли, показывать?.. Зачем мне это?.. Разве я прошу?.. Не надо мне этого, ничего не надо!..
- Я к вам за делом...
- Да, да! знаем мы эти дела, знаем!.. Денег, верно, надо?.. Нет у меня денег. Слышишь ли: нету!.. Сам без копейки сижу!.. Вот оно, участье-то ваше! Только из-за денег и участье, а по сердцу не жди.
У молодого человека сдержанно сорвался горький и тяжелый вздох.
- Хоть обогреться-то немного... позвольте, - сказал он, тщетно кутаясь в свое холодное, короткое пальтецо, и видно было, что ему тяжела, сильно тяжела эта просьба.
- Разве холодно?.. Мне так нисколько не холодно, - возразил старик, - и дома не топлено нынче... два дня не топлено.
- Ну, бог с вами... Прощайте, - проговорил юноша и медленно пошел от старика, как человек, которому решительно все равно, куда бы ни идти, ибо впереди нет никакой цели.
Тень чего-то человеческого раздумчиво пробежала по бледно-желтому, неподвижному лицу Морденки.
- Иван!.. Эй, Ваня! вернися... Я уж, пожалуй, чаем тебя напою нынче, сказал он вдогонку молодому человеку.
Тот машинально как-то повернулся назад и прошел вслед за стариком в калитку грязно-желтого дома.
Высокий человек, неуклонно следовавший за Морденкой еще от самой паперти Спаса, сделал вид, будто рассеянно остановился у фонаря, а сам между тем слушал происходивший разговор и теперь вслед за вошедшими юркнул в ту же самую калитку.